опейки из благотво-
рительной кружки?
   Копеле Кукареку, мальчик, который не умел произносить букв "к" и "г",
вытер нос и пискливо пропел свой приговор:
   - Вор, таставший топейти из тружти, натазывается  тат:  все  мальчити
должны близто подойти и стазать-ему в лицо три раза во весь долос:  вор!
вор! вор!
   В хедере раздался громкий хохот. Ребе пощекотал большим пальцем  ада-
мово яблоко, как бы настраивая голос, и, напевая, как кантор в синагоге,
вызвал меня.
   - Да предстанет перед нами Шолом, сын Нохума! Скажи нам, дорогой  Шо-
ломка, твой приговор вору, таскавшему копейки из благотворительной круж-
ки.
   Я хотел ответить, но язык мне не повиновался. Я дрожал, как  в  лихо-
радке. Я задыхался. Обливался холодным потом. В ушах у меня шумело. Я не
видел перед собой ни ребе, ни голого Берла-вора, ни  товарищей,-я  видел
только ножики, одни лишь ножики-белые, открытые, со множеством лезвий. А
там, у дверей, висела луна. Она смотрела на меня и улыбалась, как  чело-
век. У меня закружилась голова, пред глазами завертелось все-хедер, сто-
лы, книги, товарищи, луна, висевшая у двери, ножики. Я чувствовал, что у
меня подкосились ноги. Еще секунда, и я бы упал. Но,  собрав  все  силы,
удержался на ногах.
   Пришел домой вечером, чувствую-лицо горит, в ушах-шум. Слышу, со мной
говорят, но не понимаю о чем. Отец что-то сказал, рассердился, хотел ме-
ня ударить; мать заступилась, прикрыла меня передником, словно  наседка,
которая крыльями прикрывает своих птенцов от нападения. Я ничего не слы-
шал, да и слышать ничего не хотел. Мне  хотелось  только,  чтобы  скорее
наступила ночь и я мог бы избавиться от ножика. Что делать? Сознаться  и
отдать его? Тогда меня ожидает участь Берла. Подбросить? А  вдруг  заме-
тят... Забросить - и конец, только бы избавиться от него!  Но  куда  его
бросить, чтобы не нашли? На крышу? Но могут услышать стук. В огород?  Но
там его могут найти. Ага, я знаю. Выход есть! Бросить  в  воду!  Честное
слово, прекрасный выход! В воду, в колодец у нас во дворе. Эта мысль мне
так понравилась, что я больше не хотел думать. Я достал ножик и помчался
к колодцу, но мне казалось, что в руках у меня не ножик, а что-то отвра-
тительное, гадюка, от которой надо поскорее избавиться. А все-таки  было
жаль! Такой чудный ножик! Минуту я стоял в раздумье и мне казалось,  что
я держу в руках живое существо. Сердце щемило. Господи, господи, сколько
горя доставил мне этот ножик! Жалко мне было его! Но я набрался решимос-
ти и выпустил ножик из рук... Плюх! Раздался плеск, и  больше  ничего...
Нет ножика! С минуту я еще постоял у колодца, ничего  не  слышно.  Слава
тебе господи, избавился! Но сердце сжималось от боли. Такой ножик! Такой
ножик! Я возвращался к себе, чтобы лечь в постель,  и  видел,  как  луна
будто следила за мной. Мне казалось, она видела все, и  я  точно  слышал
голос издалека: "А ты все-таки вор! Лови! Бей вора! Бей вора!"
   Я пробрался в сени и лег спать. Мне снилось, что я бегу, что я парю в
воздухе с ножиком в руках, а луна смотрит иа меня и кричит:  "Лови!  Бей
вора! Бей вора!"

   6

   Долгий, долгий сон. Тяжелые, гнетущие сновидения. Горю как в огне.  В
голове шум. Перед глазами -  красная  пелена.  Меня  секут  раскаленными
прутьями, и я обливаюсь кровью. Вокруг меня кишат скорпионы и змеи разе-
вают пасти, хотят меня сожрать. Вдруг раздался трубный глас, возопивший:
"Секите его! Секите его! Секите его! Он вор!"
   А я кричу:
   - Уберите луну! Отдайте ей ножик! Зачем вы издеваетесь над Береле? Он
невиновен! Это я-вор! Это я - вор!
   И больше я ничего не помню.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Я открыл один глаз, потом другой. Где я? Кажется, в  постели?  Что  я
тут делаю? Кто это сидит у кровати на стуле? А, это  ты,  мама?..  Мама!
Она не слышит. Мама! Мама! Мама! Что это значит? Ведь я как будто  кричу
изо всех сил! Тише! Я прислушиваюсь. Она плачет. Она тихо плачет. Я вижу
и отца, его болезненно-желтое лицо. Он сидит над талмудом,  что-то  тихо
шепчет, кашляет, стонет и вздыхает. По-видимому, я умер. Умер? И вдруг у
меня в глазах посветлело, стало легко голове, стало  легко  всему  телу.
Зазвенело в одном ухе, потом в другом. Я чихнул.
   - На здоровье! На здоровье! Это--хорошая примета.  Поздравляем.  Бла-
гословен ты, господи!
   - К слову чихнул, правда! Хвала всевышнему!
   - Велик бог! Наш мальчик будет здоров, господь помог, да  будет  бла-
гословенно имя его!
   - Нужно поскорее позвать Минцу, жену резника. Она хорошо знает  заго-
вор от дурного глаза.
   -Доктора надо бы позвать, доктора!
   -Доктора? Зачем? Чепуха... "Он"-доктор. Всевышний-самый лучший  цели-
тель, да будет благословенно имя его.
   - Расступитесь, пожалуйста расступитесь! Здесь  страшно  душно.  Бога
ради, расступитесь!..
   Все вертелись вокруг меня, все смотрели на меня.  Каждый  подходил  и
щупал мою голову. Меня заговаривали, шептали надо мной, лизали мне лоб и
сплевывали; за мной ухаживали, вливали мне в рот горячий бульон, пичкали
вареньем. Все толкались около меня, оберегали как зеницу ока,  закармли-
вали бульоном, курятиной, не оставляли меня ни на минуту одного, как ма-
лое дитя. Постоянно около меня сидела мать и все снова и снова рассказы-
вала мне, как меня подняли с земли полумертвого; как две недели подряд я
лежал в страшной горячке, квакал жабой и все бредил о розгах и  ножиках.
Думали, что я помру. Вдруг я чихнул семь раз и сразу ожил.
   - И мы сейчас видим, как велик бог, да будет он благословен,-заканчи-
вала свой рассказ мама со слезами на глазах.-А сколько нами было пролито
слез, и мной, и отцом, пока господь не сжалился над нами!.. Чуть-чуть не
потеряли ребенка, лучше бы я умерла вместо него. Из-за кого, из-за  чего
все это? Из-за какого-то мальчишки, из-за какого-то Берла-воришки, кото-
рого ребе высек до крови. Когда ты пришел из хедера, ты уже был  ни  жив
ни мертв. Вот разбойник, вот злодей, накажи его бог! Нет, дитя мое, если
бог даст, и мы доживем, пока ты станешь на ноги, мы тебя отдадим к  дру-
гому ребе, а не к такому душегубу и разбойнику, как этот  Ангел  смерти,
будь он проклят!
   Эта весть меня очень обрадовала, я обнял мать и крепко поцеловал ее.
   - Милая, милая мама!
   Подошел отец, положил мне на лоб свою бледную, холодную руку и мягко,
без всякого гнева сказал:
   - Ну и напугал ты нас, разбойник этакий! Кхе-кхе...
   А еврейский немец, или немецкий еврей, господин Герц Герценгерд с си-
гарой во рту наклонил ко мне свою бритую физиономию,  погладил  меня  по
щеке и сказал по-немецки:
   - Гут3, гут! Здоров!
   Через две недели, после моего выздоровления отец сказал мне:
   - Ну, сын мой, ступай в хедер и выбрось из головы все  эти  ножики  и
все эти глупости. Пришло время стать тебе  человеком.  Тебе  уже  десять
лет, и через три года, если господь пожелает, ты уже сам будешь отвечать
перед богом за свои поступки.
   Такими теплыми словами дроводил меня отец в хедер к новому ребе, Хаи-
му Котеру.
   Впервые я услыхал от моего сердитого отца такие добрые, такие  нежные
слова, и я мгновенно забыл все его придирки, все его проклятья, оплеухи,
как будто бы всего этого никогда и не было. Не будь мне стыдно, я  обнял
бы и расцеловал его, но... кто же это целует отца?
   Мать дала с собой в хедер целое яблоко и две полушки. Немец тоже  по-
дарил, мне две копейки, потрепал по щеке, сказал по-немецки:
   - Пpeкpacный мaльчи! Гут, гут!
   Я, словно новорожденный, взял талмуд под мышку и с чистым сердцем,  с
чистой и ясной головой, с новыми думами, со свежими, честными, набожными
мыслями, отправился в хедер. Солнце смотрит на меня,  приветствует  меня
своими теплыми лучами. Ветерок, крадучись, забирается ко мне  в  волосы,
птички весело щебечут. Меня как бы несет  по  воздуху,  хочется  бежать,
прыгать, тайцевать. Ах, ах, как хорошо, как сладко сознание, что ты  жи-
вешь, что ты честен, что ты не вор и не лгун.
   Я крепко-крепко прижимаю к груди талмуд и, радостный, мчусь в  хедер.
И я даю клятву на талмуде, что никогда не трону ничего  чужого,  никогда
ничего не украду, никогда ничего не утаю, я буду всегда честен,  честен,
честен!

   К О Н Е Ц

   1 Мальчик (нем.).
   2 Детка (нем.).
   3 Хорошо (нем.).