Шмуэль Агнон.
    Во цвете лет


     Издательство "Панорама" 1996. Шмуэль Йосеф Агнон
     "Во цвете лет" ISBN 45-85220-487-0
     Перевод, предисловие, комментарии И. Шамира.
     OCR and spell-checker Felix igor-fel@lysva.ru


     ПРЕДИСЛОВИЕ
     Повесть "Во цвете  лет" --  Агнонова "Лолита", или точнее  анти Лолита.
Рассказ ведется от  лица девушки, а не ее поклонника. Она сама выбирает себе
взрослого  кавалера  -- вопреки установкам  общества. Агнон  выбрал форму не
дневника, но мемуара -- героиня по имени  Тирца вспоминает  и рассказывает о
том, что произошло  с ней за несколько последних лет,  с тех пор, как умерла
ее  мать. Действие  происходит  в конце прошлого  -- начале  нашего  века, в
австро-венгерской Галиции, в еврейском  городке. Тирца ведет свой рассказ не
на разговорном еврейском (идиш), но на иврите, которому ее учили учителя, то
есть на  книжном иврите Библии и славословий. Живого иврита в  те времена не
было, отсюда архаичность и псевдобиблейский стиль повествования: рассказчица
просто не знает другого письменного языка. Его языковым эквивалентом были бы
французские  дневники  образованных русских  барышень конца XVIII  века  или
латинские  записи  европейских  девушек.  Язык  этой  повести  Агнона  резко
отличается  от  языка  прочих  его  произведений. Она  написана на  "женском
иврите".  В  то  время  как  мужчины  учили  Талмуд   и  другие  религиозные
произведения, написанные по-арамейски,  женщины обходились Библией с ее иной
лексикой.  (Так, в Японии времен Мурасаки Сикибу мужчины писали по-китайски,
а женщины -- по-японски.).
     Начало повести  написано белыми стихами и  в  первом издании печаталось
как стихи, а не сплошным текстом.

     ШМУЭЛЬ ЙОСЕФ АГНОН
     ВО ЦВЕТЕ ЛЕТ(1)
     Посвящается А(2). в ее семнадцатые именины
     Во цвете  лет  ушла мать.  Тридесять  годов  и год  прожила. Недолги  и
горьки(3) были дни ее  жизни. Весь день сидела в дому и из дома не выходила.
Подруги и  соседки не  приходили  навестить,  и отец не кликал званых. Молча
пригорюнился дом наш, двери чужим не распахивал. На ложе лежала мать и рекла
мало. А в  речах  ея  раскрывались  чистые  крыла и влекли  меня в блаженные
чертоги.  Сколь  любила  я  ее глас.  Часто  открывала  я  дверь, чтобы  она
спросила: кто это.
     Шалила  я по-ребячески(4). Иногда сойдет она с ложа  и  сядет  у  окна.
Сидит у окна, и одежды ея белы. Вовеки белы ея одежды. Приключился дядя отца
в город, узрел мать  и счел ее сестрой милосердия, обманули его одежды, и не
понял, что  больная она. Недуг  ее,  недуг сердечный  долу примял ее  жизнь.
Летом слали  ее лекаря  на  целебные  воды,  но не успеет  она  уехать,  как
возвращается,  говоря, что от тоски нет ей покоя.  И вновь сидит у  окна или
лежит на ложе.
     Отец торг и ряд умалять стал. И в страну Немецкую, куда ездил из года в
год толк весть со товарищи,  ибо купец отец мой и бобами  торгует, не поехал
отец на этот раз. В те дни и в то время  забыл  пути  света. И возвращаясь в
вечерний  час  домой,  сидел возле  мамы. Левой рукой(5) подопрет голову,  а
правая в ее руке. А иногда приложит она уста к руке его и поцелует.
     Зимой в  год  смерти мамы  семижды  смолк дом  наш.  Мама  с постели не
вставала, лишь когда  стелила Киля  постель.  На пороге положили ковер, дабы
поглотил ковер звук шагов. Запах целебных снадобий тек по  всем комнатам,  и
во всех комнатах тяжелая тоска. Лекари не отступались  от  дома. И  без зова
приходили. Спросят их о ее здравии, скажут -- от Господа исцеление. То  есть
иссякла надежда, целенья  недугу нет. А мама не стонала  и  не жаловалась  и
слезу не роняла. Молчком лежала мать на одре, и силы ее таяли как тень.
     Шли дни,  и  надежда  тешила  нам  сердца,  что еще поживет  мама. Зима
прошла,  миновала(6), и дни весны пришли на землю. Мама будто  забыла хворь.
Воочию зрели  мы,  как  слабеет недуг ее. И  лекаря  утешали  нас, мол, есть
надежда. Лишь придут весенние дни, и свет солнца оживит ее кости.

     1 Во цвете  лет -- Агнон  использует редкое выражение,  встречающееся у
пророка Исаии (38:10). Синодальный перевод: "в преполовение дней".
     2  Посвящается  А.  --  Посвящение  содержится  в  нескольких  изданиях
повести, и оно указывает на дань юности.
     3 ...недолги и горьки... -- говорит о себе Иаков (Бытие, 47).
     4 ...по-ребячески... -- рассказчица, девочка Тирца, сиротеет в 13 лет.
     5 ...левой рукой... -- первая из несчетных аллюзий к "Песни Песней".
     6 ...прошла, миновала... -- то же.

     На  пороге  стояла Пасха.  Киля  справила все нужды  праздника.  И мама
заботилась, чтобы нехватки не  было. Как  хозяйка блюла(7)  домашний очаг. И
новое платье справила себе.
     За несколько  дней до Пасхи  встала она  с постели. У зеркала встала  и
новое платье надела. Мелькнули тени ее тела в  зеркале, и свет жизни  озарил
лик  ее.  Сердце мое  ликовало. Прекрасен был ее облик  в том платье. Но  не
отличить новое платье от старого платья, оба белы, и платье, что сняла, было
как новое, затем что пролежала мама всю зиму и одежд не надевала. Не знаю, в
чем я узрела знак и надежду. Может, весенний цветок, что приколола у сердца,
издавал  аромат надежды. И запах  лекарственных снадобий прошел,  миновал, и
сладость нового запаха  пронизала  дом  наш. Много благоуханий узнала  я, но
такого  не нашла. Однако  вновь обоняла я этот аромат  в  сновидении. Откуда
взялся этот запах? Ведь мать не умащала плоть женскими благовониями(8).
     Мать сошла с постели и  села у  окна. У окна стоял столик, а в  столике
ларчик.  Ларчик заперт  на  замок,  и  ключ  к  ларчику висел на  шее  мамы.
Беззвучно открыла мать ларчик и стопку рукописных листов достала и читала их
весь день.  До вечера  читала мать. Дверь открылась дважды и  трижды,  но не
спросила  она: кто там, заговаривала я с ней  -- не отвечала. А напомнили ей
испить лечебных снадобий,  махом испила ложку  снадобий. Лица не  скривила и
слова не молвила, будто иссякла их горечь. А испив, вернулась к рукописи.
     А  рукопись исполнена совершенным почерком на тонкой бумаге, длинными и
короткими строками писана.  И  видя, как мать  читает, сказала  я  в  сердце
своем, что навеки не оставит она эту рукопись. Снур ключа на шее соединял ее
с ларчиком и с рукописью. Но  на исходе дня взяла мать рукопись и перевязала
ее  нашейным снурком  с  ключом, поцеловала и бросила ее  вместе с ключом  в
печь.  А вьюшка  закрыта. Лишь уголья  мерцали в  печи. Язык  пламени лизнул
тонкие листы, бумага вспыхнула -- и дом полон дыму. Киля ринулась в светлицу
распахнуть  окно,  но  мать удержала ее. Рукопись пылает и дом полон дыму. А
мать сидела(9) у ларца и до вечера вдыхала дым рукописей.
     Тем вечером  пришла Минчи Готлиб проведать маму. Это  подруга ее Минчи,
что училась с ней вместе в девичестве у Акавии Мазала. Госпожа Готлиб села у
постели  мамы. Два,  три часа сидела.  Минчи, сказала  мать,  дай напоследок
гляну на  тебя. Минчи вытерла слезы и сказала: крепись, Лия, еще возвратятся
силы твои, как прежде,  для жизни.  Мама молчала, и грустный смешок витал на
ее  пылающих  устах. Вдруг  взяла  мать Минчи за руку и сказала:  иди домой,
Минчи, справь нужды  субботы и завтра пополудни проводи  меня на погост. Был
вечер четверга, канун сретенья субботы(10). Госпожа Готлиб погладила ладонью
руку мамы,  простерла персты и  сказала: Лия. И сдавленные рыдания  сдержали
речи ее, и пали мы духом.
     Отец пришел  с работы из лавки  и  сел перед  постелью. Мать поцеловала
его, и ее грустные уста тенью скользнули по его лицу. Госпожа Готлиб встала,
укуталась  и вышла. Мать встала с одра,  и Киля постелила ей постель. Рукава
белого платья забились в воздухе полутемной залы.
     Мать села на постель, и отец напоил ее лечебными  снадобьями, и  испила
она. И взяла руку его, положила себе на сердце и  сказала: спасибо. И брызги
слез и брызги снадобий текли по его руке.  Мать собралась с духом и сказала:
ступай в столовую и вкуси вечернюю трапезу. И он ответил ей: нет, не в силах
я.  Но она  упросила его, и пошел он в столовую и со  слезой ел хлеб свой  и
возвратился.
     И собралась с  силами мать  и села  на постель  и взяла его  за  руку и
отпустила сиделку и отцу велела, мол, пусть не заходит. И убавила свет лампы
и прилегла. И сказал отец маме: мог бы я спать, пошел бы, но Господь не  дал
сна, посижу рядом, понадоблюсь  и  кликнешь. А  нет, так буду знать, что мир
тебе. И не вняла мать речам отца, и пошел отец в опочивальню и прилег. Много
ночей сна не знал, как прилег отец,  так и  задремал. И  я легла и уснула. И
вдруг  пробудилась,  перепугалась. Соскочила  с постели  глянуть на  маму. И
вижу:  мирно покоится  она на  одре,  но дыхания уже не  слышно. Разбудила я
отца. И горько крикнул он в голос: Лия!
     А мать  мирно  покоилась  на  одре,  ибо  возвратила  душу  Богу.  Мать
возвратила душу Богу, и в канун субботы  в  предсумеречный час на погребение
унесли ее. В канун субботы(11) умерла мама, как праведница умерла.
     Все  семь дней  сидел  отец молчком.  Подножие(12) мамы  поставил перед
собой, а на  нем --  книга Иова  и "Наставления скорбящим". Люди, которых  я
отродясь не видала, пришли утешать нас. До поминальных дней не знала  я, что
столько людей у нас  в городе. Утешители толковали  с  отцом о надгробии,  а
отец  стих и слова им не сказал.  На  третий день  пришел господин Готлиб  и
сказал: принес я надгробную

     7 ...блюла... -- из Притчей Соломоновых (31:27).
     8 ...женскими благовониями... --  из  Эсфири  (2:12).  Тема  благовоний
часто появляется в рассказе, как и в "Песни Песней".
     9  ...пылает...  сидела...  --  у Агнона  вообще и  в  этом рассказе  в
частности грамматические времена неортодоксальны.
     10 ...сретенье субботы... -- у евреев день начинается с заката,  а не в
полночь,  по сказанному  "И  был  вечер,  и было утро"  (Бытие,  1). Субботу
встречают  в пятницу  вечером, и  беседа Лии и  Минчи  происходит в  четверг
вечером.
     11 ...в канун субботы... -- праведники умирают в это время. Еще большие
праведники умирают на  Рош  ха-Шана (еврейский  Новый год) или в Судный день
Иом Кипур. Но мать Тирцы умирает примерно на христианскую Пасху.
     12 ...подножие мамы...  --  семь  траурных дней  по смерти  жены (шива)
скорбящий  сидит  на  полу, поэтому подножие (низкая  скамеечка) ему --  как
столик. В эти дни  не едят горячего и  только читают связанные  с  трауром и
горем страницы Писания и Талмуда.

     надпись.  Увидали люди и дивились: имя мамы первыми буквами стихов  и в
каждой строке намек на год ее кончины(13). Заговорил Готлиб с отцом о выборе
надгробья, но отец не слышал его речей. Так прошли поминальные дни.
     Прошли, миновали  поминальные  дни,  и год траура почти  истек.  Тяжкая
кручина легла на нас  и  весь  год не отступала.  Вернулся отец  к  делам и,
возвращаясь с работы из лавки, безмолвно ел хлеб  свой. А я в горе говорила:
забыл-позабыл меня отец, позабыл, что жива я.
     В те  дни перестал отец  читать заупокойную(14), и пришел ко мне отец и
сказал:  пошли, справим надгробие  маме.  Надела я шляпку,  взяла перчатки и
сказала: вот я, отец. И  отец удивился мне, будто до этого дня не видел, что
я в трауре. Открыл дверь, и вышли мы из дому.
     Идем мы, остановился  отец  и  говорит:  ранняя весна(15) в  этом году.
Провел  рукой по  лбу  и сказал:  не запоздала  бы  весна в прошлом году, не
умерла бы она. И вздохнул. И пошли мы по стогнам града, и взял отец меня под
руку и сказал: пошли туда.
     И дошли мы до опушки. Видим, старуха копает грядку.  Поздоровался с ней
отец и сказал  ей: скажи нам,  добрая женщина, здесь ли пан Мазал? Отставила
старуха лопату и сказала: да, пане, пан Мазал у себя. Взял меня отец за руку
и сказал: идем, дочка, пошли в дом.
     Муж  лет  тридцати пяти открыл нам  дверь  светлицы. А светлица мала  и
пригожа, и бумаги  горкой на столе, и дух  печали  витает над  ликом мужа. И
сказал отец: вот я пришел к тебе,  составь надгробье. И муж будто узнал, кто
пришел к нему, и прикрыл рукописи и поздоровался, а меня по щеке погладил  и
сказал:  как ты подросла(16).  Увидела я мужа  и вспомнила мать. Также рукой
провел он, как  она проводила. А отец стоял против мужа.  Стояли они лицом к
лицу. И сказал отец: кто гадал, что Лия  покинет  нас. И озарился  лик мужа,
что в горе сравнил его отец с собой. Не понял он, что обо  мне говорил отец.
Поднял он  скатерть, вынул лист  и вручил  отцу. Взял отец лист и прочел,  и
слезы  его  покрыли следы  слез  на  листе. Увидела  я  лист  и  письмена  и
удивилась, ибо такой лист и такие письмена уже видала я. Так  бывает у меня,
вижу вещь и думаю: уже видала. И следы слез не чужды мне были.
     Отец  прочел стихи  до конца и  слова  не молвил,  застряли слова его в
горле. Нахлобучил шапку, и  мы ушли. И пришли в город  и вошли домой,  когда
Киля зажигала лампу. Я готовила уроки, а отец читал эпитафию.
     Подготовил камнерез памятник, как велел ему отец, и начертал на больших
листах слова надгробия, что написал Акавия Мазал. Я и отец встали одесную  и
ошую, подбирая буквицы для надгробия. Не нашлись письмена, что по духу отцу.
Стоял в дому книжный шкап. Однажды отец глядел на листы и никак не мог найти
пригожие письмена. И достал отец книгу, и посветлело в глазах  у него. И еще
смотрел  он в  книги. И туга милосердия простерлась над  нашим домом.  Почти
забыл отец маму в те дни, когда искал письмена  для надгробия. Как  птица  в
полете не устает собирать ветки для гнезда, не уставал отец мой.
     Пришел камнерез и  увидел книги  и письмена, и выбрали  мы  буквицы для
надписи. А дни --  первые дни весны были.  И вершил  камнетес свою работу во
дворе. Ударил по камню, и буквицы  сложились в  стихи,  когда  били слова по
камню, и  в звук  сливались содружно. И сделал камнетес памятник, из мрамора
сделал  памятник,  и  вычернил  буквицы.  Так  сделал с буквами надгробья. А
заглавье  вызолотил золотом. И  свершилось деяние  надгробья,  и в указанный
день стоял памятник на могиле. Пошел отец и люди  с ним на кладбище вознести
заупокойную молитву. И положил отец голову на камень, а рука его держит руку
Мазала. И с того дня, как поставили мы надгробье, изо дня в день ходили мы с
отцом на могилу, кроме дней Пасхи, ибо не посещают могилы в праздник.
     И вот были срединные дни(17) Пасхи, и сказал мне отец: пошли, погуляем.
Надела я  праздничное платье и  подошла к отцу. Сказал отец: новое  платье у
тебя. И сказала я: праздничные одежды это. И мы пошли.
     И  в  пути  подумала я: что я  натворила, сшила  себе  новое  платье. И
Господь   опечалил  душу  мою,  и  стала  я.  И  спросил  меня  отец:  почто
остановилась? И сказала я: думу подумала, зачем надела я праздничное платье.
Неважно,  сказал отец, пошли. Сняла я перчатки и радовалась холодному ветру,
овевающему мои руки. И вышли мы из города.
     Вышли мы из города, и повернул отец и пошел к  дому Мазала. И пришли мы
к дому Мазала, и вот Мазал спешит нам навстречу. И снял отец шляпу и сказал:
обыскал я все се ларцы, и смолк отец перевести дух. Затем открыл уста отец и
сказал: попусту трудился я. Искал и не нашел.
     И  увидел отец, что не понял Мазал слов его, и сказал: решил  я  книгой
издать твои стихи,  искал во всех ее ларцах и не нашел. Мазал  дрожал. Плечи
его тряслись,  и  слова  не  ответил.  А отец переминался  с  ноги на  ногу,
протянул руку и спросил: нет ли у тебя списка? И сказал Мазал: нет.

     13 ...намек на год ее кончины --  евреи  записывают  год буквами, тремя
или  четырьмя, получается слово  или корень  слова,  и  такое  слово или его
производное и было в каждой строке акростиха, предложенного Готлибом.
     14  ...заупокойную   молитву   --   молитву   Кадиш  читают   ближайшие
родственники  в течение  года  после смерти, а  затем только по  поминальным
дням.
     15 ...ранняя весна...  -- действие рассказа  происходит  в Галиции  (на
Западной Украине), поэтому на Пасху еще холодно.
     16 ...как ты подросла... -- Тирце уже 14 лет.
     17 ...срединные дни... полупраздничные дни еврейской Пасхи между первым
и последним -- полными праздниками.

     Услыхал отец и смутился  духом.  И сказал Мазал: ей я  писал эти стихи,
затем и не оставил себе списка. И взялся  отец за голову и застонал. А Мазал
ухватился за углы стола и сказал: а она умерла. Умерла, сказал отец и смолк.
День совсем истек, вошла служанка зажечь лампу. Попрощался отец, и мы вышли.
Мы вышли, а Мазал потушил лампу.
     В те дни начались занятия  в школе, и я весь день сидела  за уроками. А
вечером приходил отец  с работы  из лавки, и мы ужинали.  Молча сидели мы за
столом и слова не молвили.
     И вот весенним вечером мы  сидели за столом, и отец спросил: Тирца, чем
займешься сейчас? Я сказала: уроки приготовлю. И сказал он: а  иврит забыла?
Сказала я: не забыла. Сказал он: найду тебе  учителя и  научишься  ивриту; и
нашел отец учителя по сердцу и привел его  домой,  и повелел отец учителю, и
стал  тот  учить меня  грамматике.  Как весь народ, считал  отец  грамматику
главным  в  иврите.  И  стал  учить  меня  учитель  ивриту,  и  правилам,  и
спряжениям,  и смыслу слов "превыше скота"(18),  и силы мои иссякли. А кроме
учителя грамматики взял  мне  отец  меламеда --  наставника  --  учить  меня
Пятикнижию и молитвам. Ибо привел мне  отец учителя учиться грамматике, коей
девиц не учат, и наставника, дабы научил тому, что ведают оне(19). Изо дня в
день  приходит наставник, и Киля  подносит  ему стакан  чаю и пирог. А  если
сглаз или порча у нее, подойдет к  наставнику, и он  заговорит ее. И в речах
смешинка блестела у него в бороде, как в зеркале.
     Утомили   меня   правила   грамматики,   и  смысл  слов   "перфект"   и
"плюсквамперфект"  и  совершенное  причастие  не  понимала  я.  Как  попугай
говорила  я  непонятные слова.  Раз  скажет  учитель: впустую твои старания,
напрасно силы тратишь, а раз похвалит слова мои, потому что повторила я речи
его слово в слово.  И  сказала  я  разуму: уходи прочь,  а  памяти  сказала:
подсоби!
     И вот однажды пришел  учитель, а наставник в дому.  Ждал-ждал  учитель,
когда уйдет наставник, но  не  ушел наставник. Сидели они, и пришла  Киля из
кухни, и сказала  Киля наставнику: сон мне снился, и перепугалась я. Спросил
он:  что тебе  снилось,  Киля? И  сказала  она: маленького  немца в  красном
колпачке видала. Спросил он: и что же он делал, немец этот? И сказала: рыгал
и  зевал.  И  я как встала -- все чихаю.  И сказал ей  наставник: встань,  и
прочту я заговор,  унесет ветер твоего  немца за  тридевять земель, и чихать
перестанешь.  Встал  и  закрыл  глаза и плюнул  трижды  в сторону учителя  и
нашептал ей заговор.  И не  успел кончить наставник,  как вскочил учитель  и
вскричал: обман и жульничество, невежеством женским пользуешься! А наставник
крикнул  ему:  безбожник,  над  обычаями  Израиля  потешаешься!  Рассердился
учитель, повернулся и ушел. И  с  того  дня  будто  подкарауливал  наставник
учителя:  когда  бы ни  пришел ко мне учитель, а наставник  уже тут как тут.
Тогда перестал учитель  приходить.  Стал  наставник учить  меня Библии -- по
главе  в  неделю.  Раньше мы полглавы в неделю  проходили,  а  как  перестал
учитель приходить, стали мы проходить целую главу. Помню, напев его услаждал
мой слух, ибо дух прелести молитв осенял меня.
     И  были  летние дни, и  золотые  кузнечики  взлетали, и стрекотание  их
раздавалось  вкруг нас.  Распустят тонкие  крылья, и красное  брюшко золотом
сияет  в свете дня.  А то  слышен в  комнате тихий стук: это кузнечик дерево
долбит. И испугалась я, вдруг умру. Ибо смерть предвещает этот звук.
     В те дни стала я читать книгу Иисуса Навина  и Судей,  в те дни взяла я
книгу  из  книг  покойницы  мамы, и  прочла  я  два столбца  в книге,  чтобы
выговорить слова, которые мама-покойница говорила. И изумилась я, что поняла
их. Так я стала читать книги. А когда стал