Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
нбрюком? И что все они были
вооружены этими самыми винтовками? Весьма знаменательное совпадение.
- Винтовка-то хоть хорошая? - спросил Иван Дмитриевич.
- Неплохая.
- Так в чем же дело? Пускай.
- Но есть и получше. - Поручик начал нерв-ничать. - Скажу без ложной
скромности, сам предложил превосходную модель. Трудился над ней три года и
довел до совершенства. Ударник прямолинейного движения! Представляете?
Пружина спиральная! Дайте лист бумаги, я нарисую.
- Не надо, - испугался Иван Дмитриевич.
По этому предмету он знал лишь то, о чем во время унылых семейных обедов
по воскресеньям распространялся тесть, отставной майор. Ружье, точнее
русское ружье, он считал особым стреляющим добавлением к штыку, который, как
известно, молодец, чего про пулю не скажешь. В числе главнейших достоинств,
какими должно обладать это второстепенное добавление, тесть полагал два:
толщину шейки приклада и вес. Чем толще шейка, тем труднее перерубить ее
саблей, когда пехотинец, защищаясь от кавалерийской атаки, поднимет ружье
над собой. А тяжесть оружия развивает выносливость у нижних чинов. Если
оружие будет чересчур легким, солдаты избалуются.
Поручик вскочил и начал ходить по гостиной.
- У моей модели прицел на полторы тысячи шагов! - почти кричал он. - У
Гогенбрюка всего на тысячу двести. У меня гильза выбрасывается
автоматически, да! У него выдвигается вручную. Сами австрийцы его систему
отвергли, а мы приняли. Почему?
- Может быть, так дешевле обходится переделывать старые ружья?
- Ха! На чем бы другом экономили.
- Или фон Аренсберг получил взятку от Гогенбрюка. Как военный атташе, он
был вхож в высшие сферы, мог помочь.
- Наоборот, - сказал поручик. - Идея принадлежала князю, а Гогенбрюк был
только его орудием. Как и принц Ольденбургский. Тот, впрочем, невольным
орудием.
- Ничего не понимаю, - признался Иван Дмитриевич.
- Эх вы... Я уверен, князь имел секретное задание своего правительства
содействовать ослаблению русской армии. Ситуация на Балканах такова, что
рано или поздно мы будем драться там не только с султаном, но и с Веной.
- Далась вам эта ситуация на Балканах!
Поручик понизил голос:
- Кто-то должен был помешать фон Аренсбергу осуществить эти планы.
- Вы имеете в виду его убийцу?
- Попрошу не употреблять при мне это слово!
- То есть? - не понял Иван Дмитриевич.
- Не убийца, нет! Мститель.
- Но не вы же, надеюсь, отомстили ему столь зверским способом?
- Скажу откровенно, такая мысль приходила мне в голову. И, думаю, не мне
одному.
Иван Дмитриевич насторожился:
- Кому же еще?
- Многим честным патриотам.
- Вы знаете их по именам?
- Имя им - легион! - мрачно сказал поручик. - Вам, господин Путилин, уже
невозможно отказаться вести расследование. Я вас не осуждаю. Но заранее хочу
предупредить: не проявляйте излишнего усердия!
- О чем это вы? Я исполняю свой долг.
- Ваш долг - служить России!
- Ей и служу. Я охраняю покой моих сограждан.
- Граждане бывают спокойны в могучем государстве, - возразил поручик, - а
не в том, чья армия вооружена винтовками Гогенбрюка. Скажите, могу ли я
надеяться, что мститель фон Аренсбергу схвачен не будет?
- Нет, - твердо ответил Иван Дмитриевич. - Не можете.
- Я вызову вас на дуэль!
- А я, - спокойно улыбнулся Иван Дмитриевич, - не приму ваш вызов.
- Ах так? - Внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. -
Шпынок полицейский!
Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать
безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван
Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными
его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать
обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на
расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.
- Попомнишь меня! Ой попомнишь! - приговаривал он, жестоко терзая
пальцами носовой хрящ.
В носу уже хлюпало.
Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего -
зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где
основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость, известную в
хиромантии как "бугор Венеры". Мясистость его свидетельствовала о больших
талантах поручика в этой области, где покойный князь мог бы стать ему
достойным соперником. Оба они, живой и мертвый, владели, видимо, волшебным
ключом от сундуков, ларчиков и шкатулочек, чьи замочные скважины окружены
алыми, влажными от ночной росы лепестками царицы цветов - розы.
Таким замечательным ключом Иван Дмитриевич похвалиться не мог, но зубы у
него были крепкие. Выругавшись, поручик отпустил его нос, левой рукой достал
из кармана платок, зажал им кровоточащую рану и, заслышав шаги в коридоре,
скользнул к выходу. В дверях он едва не столкнулся с Певцовым. Тот проводил
его удивленным взглядом, затем с не меньшим удивлением увидел покрасневший
нос и увлажнившиеся от боли глаза Ивана Дмитриевича.
- Что за тип? - спросил Певцов.
- А-а, какой-то сумасшедший.
- Я думал, ваш агент.
- Еще чего! Таких не держим.
- Зачем он приходил?
- Излить душу. Рассказывал мне, какой сволочью был князь фон Аренсберг.
- И вы расстроились до слез?
- Это-то? - Иван Дмитриевич промокнул глаза платочком. - Это я от смеха.
Уморительный малый... Ну а что рассказал ваш болгарин? Боев, кажется?
- Кое-что рассказал, - садясь в кресло, важно ответил Певцов. - По долгу
службы вам, полагаю, известна деятельность "Славянского комитета"...
- Разве в его деятельности есть что-то предосудительное? Насколько я
знаю, эта организация создана по инициативе властей и находится под
высочайшим покровительством.
- Вы преувеличиваете. В высших сферах отношение к ней двоякое, но в
данном случае это не важно. Дело вот в чем. Месяц назад "Славянский комитет"
провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий на
территорию Австро-Венгрии, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по
назначению.
- Зачем он это сделал?
- Надеялся таким способом завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в
Петербурге, сочувствующих славянскому движению. Хотек его затею не одобрил,
но втайне от него князь все-таки принял деньги и выдал расписку. Тогда-то на
горизонте и появился Боев. Ему, оказывается, удалось добиться, чтобы часть
собранных пожертвований передали на нужды землячества болгарских студентов в
России. Третьего дня Боев приходил сюда за деньгами, но фон Аренсберг
согласился выдать ему оговоренную сумму не раньше, чем "Славянский комитет"
по-новому оформит все финансовые документы. Следующее их свидание назначено
на сегодня, на девять часов утра, но Боев на него не пришел.
- Почему?
- Сам он говорит, что прибежал с опозданием, когда в дом никого не
впускали. Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и,
соответственно, проспал.
- А что нашли при обыске?
- Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
- Вы осмотрели ему руки до локтей?
- До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
- И отпустили?
- Напротив. Посадил на гауптвахту.
- Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
- Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе,
иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под
мои подозрения.
- Вы так думаете? - оскорбился Иван Дмитриевич.
- Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и
жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших
талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую
ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я - это я. Не
хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.
- Тогда, пожалуйста, объясните мне, - попросил Иван Дмитриевич, возвращая
разговор на почву голых фактов, - почему князь пригласил к себе Боева в
такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе,
он мог бы назначить ему свидание и попозже.
- Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как
правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение
за домом устанавливалось где-то к полудню.
- За ним следили? - поразился Иван Дмитриевич. - Кто?
Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.
- Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, - отрезал он.
- Тайна, затрагивающая государственные интересы России?
- Именно.
- В таком случае, - поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, -
советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы
только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии.
Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую
нашими чинушами из Военного министерства.
К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о
кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего
больше.
- Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? -
недоверчиво спросил Певцов. - Почему уступаете его мне?
- Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом!
Мы свое место знаем.
- Издеваетесь?
- Есть маленько, - признал Иван Дмитриевич, - но если серьезно, я и
вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия - ловить
уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых
благородных политических убеждений.
- Хорошо, - кивнул Певцов, - спасибо за информацию. Однако вы, по-моему,
намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.
- Какое?
- Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии
Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы
подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?
- Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он,
видите ли, ее нашел.
- Хороши у вас агенты, - усмехнулся Певцов.
- Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам
пищат.
- То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья
одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в
городе панику.
- А чья голова? - поинтересовался Иван Дмитриевич. - Вам удалось
выяснить?
- Голова-то ничья.
- Как ничья?
- Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент
Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно
вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный,
потом бросил прямо на улице.
- Вот мерзавец! - возмутился Иван Дмитриевич. - Вы его арестовали?
- Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на
поверхностный взгляд.
Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание
своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.
- Вы куда едете? - спросил Иван Дмитриевич.
- А вам куда надо?
- На Кирочную.
- Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.
Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и
покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров,
слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей
в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим
сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда
в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.
- Чувствуете? - угрюмо проговорил Певцов. - Повсюду неестественное
лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
- Весна. Щепка на щепку лезет.
Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к
откровенности.
- Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит,
а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду.
Слыхали о нем?
- Социалист?
- Да, социалист, эмигрант, революционеры всей Европы на него молятся. Он
у них вроде Папы. По его мнению, с этой братией, - указал Певцов на группу
студентов около афишной тумбы, - каши не сваришь. Маменькины сынки,
белоручки, крови боятся. В тайные же общества следует вербовать всякое
отребье, уголовных. Он эту сволочь по-научному именует: разбойный элемент.
То они просто так убивали и грабили, а теперь, понимаете ли, будут делать
все то же самое, но с теорией, для того, чтобы вызвать брожение в обществе.
Тогда социалистам легче будет захватить власть. Как в Париже...
Иван Дмитриевич подумал, что подобная идея может осенить только человека,
никогда не бывавшего в настоящем воровском притоне, и поверить в возможность
ее осуществления способен лишь такой же человек.
- Если вы подозреваете, - сказал он, - что фон Аренсберг пал жертвой этой
теории, стоит другими глазами взглянуть на ту косушку из-под водки.
- Какая еще косушка?
- Помните, утром я ее в гостиной за шторой нашел, на подоконнике?
Болгарин, наверное, предпочел бы вино...
Певцов задумался. Некоторое время ехали молча, потом он приказал кучеру:
- Стой!.. Мне здесь направо, а вам - прямо. Вылезайте. Желаю удачи.
2
По дороге на Фонтанку, к Шувалову, который нуждался в материале для
докладов государю, и позднее, разыскивая указанного Иваном Дмитриевичем
преображенского поручика, чтобы на всякий случай потянуть и за эту ниточку,
Певцов мысленно продолжал следовать своим путем - от очевидной причины к
вероятным фактам.
Хотя Боев и не признался в убийстве фон Аренсберга, подозрения не были с
него сняты. Певцов предполагал, что ночью он забрался в княжеский особняк с
целью завладеть всей собранной "Славянским комитетом" суммой, а не частью
ее, и пустить эти деньги на закупку оружия для болгарских гайдуков.
Основания для такого вывода имелись: по словам председателя "Славянского
комитета", Боев неоднократно заявлял ему, что лучший способ помочь
пострадавшим от турецких насилий беженцам - отомстить за них. Он знал, что
деньги лежат в сундуке, но открыть его не сумел, князь даже под угрозой
смерти не сказал, где спрятан ключ. В итоге Боеву и его сообщнику, которого,
видимо, князь и укусил за руку, пришлось довольствоваться револьвером,
лежавшим в туалетном столике, и десятком французских золотых монет.
Свои выводы Певцов скрыл от Ивана Дмитриевича, чтобы, если подозрения
подтвердятся, не делиться с ним лаврами, но тот сам обо всем догадался. Не
бог весть какие сложные умозаключения!
Однако Иван Дмитриевич не знал другого: студент-медик Никольский,
укравший голову из анатомического театра, еще днем был арестован. Схватили
его в тот момент, когда он явился на дом к уже сидевшему на гауптвахте
Боеву. За этой квартирой Певцов приказал установить наблюдение, и, как
оказалось, не напрасно.
Прибыв туда, он задал Никольскому пять вопросов:
1. Сам ли он додумался вынести голову из здания Медико-хирургической
академии, а затем бросить ее на улице, или действовал по чьему-либо
наущению?
2. Может быть, кто-то из товарищей раззадорил его и подбил на такое пари?
3. Где он провел сегодняшнюю ночь?
4. В каких отношениях состоит с Боевым?
5. По какому делу явился к нему на квартиру?
"Обещаю, - сказал ему Певцов, - что если ответы будут чистосердечными,
ваш проступок останется без последствий. Иначе "волчий билет" вам
гарантирован".
Никольский принял это обещание близко к сердцу, тем не менее отвечал, что
украл голову исключительно по собственной дурости, ночь провел у старшей
сестры Маши, а к Боеву пошел попросить полтинник на опохмелку, потому что
они приятели, вместе учатся.
Что-то настораживающее было в самой безыскусности этих объяснений.
Певцов приказал Никольскому снять пиджак, закатать рукава рубашки и
тщательно осмотрел его белые пухлые руки. Тот стоял ни жив ни мертв.
Процедура казалась тем страшнее, что постичь ее смысл он не мог, а
спрашивать не решался.
Не обнаружив следа зубов князя фон Аренсберга, Певцов отпустил мерзавца
на все четыре стороны, но отправил следить за ним двоих жандармских филеров,
одетых в партикулярное платье.
Со страху Никольский окончательно протрезвел, шел быстро. Филеры
двигались за ним порознь по обеим сторонам улицы. Скоро вся троица бесследно
растворилась в толпе на Литейном.
ГЛАВА 4
НОВЫЕ ПЕРСОНАЖИ
1
Пройдя пару кварталов по Кирочной улице, Иван Дмитриевич остановился
перед обшарпанной громадиной четырехэтажного доходного дома с зеленной
лавкой внизу. Здесь, как утверждал княжеский кучер, проживала та особа,
которая в списке Левицкого значилась под номером девятым и последним.
В дворницкой не составило труда выяснить, какую именно квартиру нанимают
супруги Стрекаловы. Он поднялся на этаж, позвонил. Открыла горничная. Через
минуту хозяйка вышла в переднюю, где Иван Дмитриевич ее дожидался, и,
услышав его имя и должность, сказала:
- Приходите в другой раз. Мой муж в отъезде.
- Мне нужны вы, мадам, - ответил Иван Дмитриевич.
Прошли в гостиную. Жестом полководца, определяющего место для бивака, она
указала ему на стул, а сама присела на пузатом турецком пуфике из цветного
ватина, с неровными бахромчатыми фестонами. Это, видимо, было ее рукоделье.
На стене висела фотография - портрет унылого, щекастого, толстогубого
мужчины в парадном мундире Межевого департамента. Под фотографией - две
скрещенные сабли.
- В каких кампаниях участвовал ваш супруг? - вежливо осведомился Иван
Дмитриевич.
- Ни в каких не участвовал.
- Отчего же сабли?
Не ответив, она сморщила нос, и эта ее гримаса, исполненная чисто
женского, даже скорее девичьего презрения, была внятнее любых слов. Только
сейчас Иван Дмитриевич оценил особую стать своей собеседницы. В ее мощной
шее, в сильных, но пленительно вяло двигающихся руках, в прямой спине и
маленькой голове с тугим пучком черных волос виделось нечто
завершенно-прочное, литое. Вместе с тем ничего мужеподобного. Это была
красота чугунной пушки, которая в русской грамматике недаром относится к
женскому роду. Такая женщина, имеющая такого мужа, и впрямь могла полюбить
князя фон Аренсберга, в прошлом лихого кавалериста, героя сражений с
итальянцами и альпийских походов.
- Я пересяду, - сказал Иван Дмитриевич, вставая со стула и усаживаясь в
кресло спиной к портрету Стрекалова. - Разговор пойдет о таких вещах, что
мне не хотелось бы видеть перед собой глаза вашего супруга.
- У меня мало времени, - перебила Стрекалова. - Я жду гостей к ужину.
- Гостей сегодня не будет, - ответил Иван Дмитриевич.
- Что вы хотите этим сказать?
- Мадам, поймите меня правильно...
Он начал издалека, хотя оглушить нужно было сразу, с налету, и
посмотреть... Но духу не хватало, чтобы сразу.
- Я никогда не подвергал сомнению право женщины свободно распоряжаться
своими чувствами. Особенно если это не наносит ущерба браку. Но я не одобряю
русских красавиц, отдающих сердца иностранцам. Это напоминает мне
беспошлинный вывоз драгоценностей за границу.
- Я не драгоценность, а вы не таможенник. Что вам от меня нужно?
- Видите ли...
- А, кажется, я догадываюсь. - Стрекалов