Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
сквозь его
молчание.
- А вы какой школе принадлежите?
Вопрос, казалось, удивил шахматиста. Он протянул руку к своему
бокалу, но, остановившись на полдороге, рука снова неподвижно легла на
скатерть. Бокал так и стоял нетронутым там, где его поставил официант,
подававший еду.
- Думаю, я не принадлежу ни к какой школе, - тихо ответил Муньос.
Временами казалось, что ему невыносимо трудно или стыдно говорить о
самом себе. - Наверное, я из тех, для кого шахматы - это что-то вроде
лекарства... Иногда я задаю себе вопрос: как справляетесь с жизнью вы,
те, кто не играет, как вам удается избавляться от безумия или тоски... Я
как-то уже говорил вам: есть люди, которые играют, чтобы выиграть.
Такие, как Алехин, как Ласкер, как Каспаров... Как почти все крупные
мастера. Таков же, думаю, и наш незримый противник... Другие - такие,
как Стейниц или Пшепюрка, - предпочитают демонстрировать верность своих
теорий или делать блестящие ходы... - Он остановился, было очевидно, что
тут ему волей-неволей придется сказать и о себе.
- А вы... - подсказала Хулия.
- А я... Я не агрессивен и не склонен рисковать.
- Поэтому-то вы никогда не выигрываете?
- В глубине души я думаю, что могу выигрывать. Что если я поставлю
перед собой эту цель, то не проиграю ни одной партии. Но самый трудный
мой соперник - это я сам. - Он легонько стукнул себя пальцем по кончику
носа и склонил голову набок. - Вот однажды я прочел где-то: человек
рожден не для того, чтобы разрешить загадку нашего мира, а для того,
чтобы выяснить, в чем она заключается... Может быть, поэтому я и не
претендую ни на какие решения. Я просто погружаюсь в партию и делаю это
ради нее самой. Иногда, когда всем кажется, что я изучаю ситуацию на
доске, на самом деле я просто грежу наяву; обдумываю разные ходы, свои и
чужие, или забираюсь на шесть, семь или больше ходов вперед по отношению
к тому, обдумыванием которого занят мой противник...
- Шахматы в чистейшем виде, - уточнил Сесар. Казалось, он против
собственной воли испытывал восхищение и бросал обеспокоенный взгляд на
Хулию, даже наклонившуюся поближе к шахматисту, чтобы не упустить ни
одного его слова.
- Не знаю, - ответил Муньос. - Но это происходит со многими, кого я
знаю. Партии могут длиться часами, и на это время всё - семья, проблемы,
работа и так далее - просто выпадает из мыслей... Это происходит со
всеми. Но дело в том, что одни смотрят на партию как на битву, которую
они должны выиграть, для других - и для меня в том числе - это мир грез
и пространственных комбинаций, где "победа" или "поражение" всего лишь
слова, не имеющие никакого смысла.
Хулия вынула из лежавшей на столе пачки сигарету и постучала ее
концом о стекло часов, которые носила на внутренней стороне левого
запястья. Прикуривая от зажигалки, протянутой Сесаром, она взглянула на
Муньоса.
- Но раньше, когда вы говорили нам о столкновении двух философий, вы
имели в виду убийцу, нашего противника, играющего черными. На сей раз,
похоже, вам хочется выиграть... Разве нет?
Взгляд шахматиста снова затерялся где-то в пространстве.
- Думаю, что да. На этот раз я хочу выиграть.
- Почему?
- Инстинктивно. Я шахматист. Хороший шахматист. Сейчас кто-то
провоцирует меня, бросает вызов, и это обязывает меня внимательно
анализировать его ходы. На самом деле у меня просто нет выбора.
Сесар усмехнулся, тоже закуривая сигарету с позолоченным фильтром.
- Воспой, о муза, - насмешливо-торжественно продекламировал он, -
благородную ярость Муньоса, что гонит его покинуть родимый очаг... Наш
друг наконец-то решил повоевать. До сих пор он являлся кем-то вроде
иностранного советника, так что теперь я рад, что он все же решил
принести присягу нашему знамени. И стать героем - malgre lui , но все-таки героем. Жаль только, - при этих словах
какая-то тень омрачила его бледный гладкий лоб, - что об этой войне
никто не узнает. Муньос с интересом взглянул на антиквара.
- Любопытно, что вы это говорите.
- Почему?
- Потому что игра в шахматы и правда является своеобразным суррогатом
войны. Но в ней есть и еще одна подоплека... Я имею в виду отцеубийство.
- Он обвел собеседников не слишком уверенным взглядом, будто прося их не
принимать его слова чересчур всерьез. - Ведь речь идет о том, чтобы
устроить шах королю, понимаете... То есть убить отца. Я бы сказал, что
шахматы связаны не столько с искусством ведения войны, сколько с
искусством убивать.
Ледяное молчание повисло над столом. Сесар устремил взгляд на теперь
сомкнутые губы шахматиста, чуть сощурившись, точно от дыма собственной
сигареты; он держал мундштук из слоновой кости в правой руке, оперев ее
локоть на левую, лежащую на столе. В его глазах читалось искреннее
восхищение, как будто Муньос только что приоткрыл дверь, ведущую в
страну разгадок.
- Это впечатляет, - пробормотал он.
Хулию, казалось, тоже заворожили слова шахматиста, однако, в отличие
от Сесара, она смотрела не на его губы, а в глаза. Этот внешне
неинтересный, незначительный человек с большими ушами, весь какой-то
линялый и затюканный, отлично знал то, о чем говорил. В таинственном
лабиринте, одна мысль о проникновении в который заставляла содрогаться
от ужаса и бессилия, Муньос был единственным, кто умел читать его знаки,
кто владел ключами, позволявшими войти в него и выйти, избежав пасти
Минотавра. И там, в итальянском ресторане, сидя над тарелкой остывшей
лазаньи, к которой она едва притронулась, Хулия с математической, почти
шахматной точностью поняла, что этот человек в определенном смысле самый
сильный из всех троих. Его рассудок не был затуманен предвзятым
отношением к противнику - черному игроку, потенциальному убийце. Он
подходил к разрешению загадки с холодным эгоизмом, свойственным ученым;
точно так же Шерлок Холмс подходил к загадкам, которые задавал ему
ужасный профессор Мориарти. Муньос собирался сыграть эту партию до конца
не из чувства справедливости: им двигали мотивы не этического, а
логического характера. Он намеревался сделать это, поскольку был
игроком, которого судьба поставила по эту сторону доски: точно так же -
Хулия содрогнулась, подумав об этом, - как могла бы поставить по другую.
Черными ли, белыми ли играть, поняла она, ему все равно. Для Муньоса все
дело заключалось в том, что впервые в жизни партия интересовала его
настолько, что он готов был доиграть ее до последней точки.
Хулия встретилась взглядом с Сесаром и поняла, что он думает о том же
самом. И именно он заговорил - мягко, тихо, словно, как и она, боясь,
что блеск снова угаснет в глазах шахматиста:
- Убить короля... - Он медленно поднес мундштук ко рту и вдохнул
порцию дыма. Ни больше, ни меньше, чем нужно. - Это выглядит очень
интересно. Я имею в виду фрейдистскую интерпретацию этого момента. Я не
знал, что в шахматах могут происходить такие ужасные вещи.
Муньос склонил голову к плечу, поглощенный созерцанием образов одному
ему видимого мира.
- Обычно именно отец обучает ребенка азам игры. И мечта любого
ребенка, знакомого с шахматами, - выиграть хоть одну партию у своего
отца. Убить короля... Кроме того, шахматы позволяют ему вскоре
обнаружить, что этот отец, этот король является наиболее слабой фигурой
на доске. Он постоянно находится под угрозой, нуждается в защите, в
рокировках, ходить он может только на одну клетку... Но, как ни
парадоксально, эта фигура необходима в игре. До такой степени, что игра
даже носит ее имя, потому что слово "шахматы" происходит от персидского
"шах", что означает "король". Кстати, слово "шах" перешло почти во все
языки с тем же звучанием и значением.
- А королева? - полюбопытствовала Хулия.
- Это мать, женщина. При любой атаке против короля она оказывается
его наиболее надежной защитой, в ее распоряжении находятся самые
многочисленные и действенные средства... Рядом с этой парой - королем и
королевой - располагается слон, иначе офицер, а в Англии его именуют
bishop, то есть епископ: он благословляет их союз и помогает им в бою.
Не следует забывать и об арабском faras - коне, прорывающемся сквозь
вражеские линии, это наш knight, что означает по-английски "рыцарь"... В
общем-то, эта проблема существовала задолго до того, как ван Гюйс
написал свою "Игру в шахматы": люди пытались разрешить ее на протяжении
вот уже тысячи четырехсот лет.
Муньос замолк, потом снова шевельнул губами, как будто собираясь
добавить еще что-то. Но вместо слов за этим последовал тот намек на
улыбку, которая, едва обозначившись, тут же исчезала, никогда не
превращаясь в настоящую улыбку. Шахматист опустил глаза, вперив взор в
лежавший на столе хлебный шарик.
- Иногда я задаю себе вопрос, - произнес он наконец, и, казалось, ему
стоило огромных усилий выразить вслух то, что он думает: - Изобрел ли
человек шахматы или же только открыл их?.. Может быть, шахматы - это
нечто, что было всегда, с тех пор как существует Вселенная. Как целые
числа.
Как во сне, услышала Хулия треск ломающейся сургучной печати и
впервые точно осознала ситуацию: вокруг нее раскинулась гигантская
шахматная доска, на которой были прошлое и настоящее, картина ван Гюйса
и она сама, Альваро, Сесар, Монтегрифо, дон Мануэль Бельмонте и его
племянники, Менчу и сам Муньос. И внезапно ее охватил такой страх, что
лишь ценой физического усилия, почти заметного глазу, ей удалось
сдержать крик, так и рвущийся из горла. Наверное, у нее было такое лицо,
что Сесар и Муньос взглянули на нее с беспокойством.
- Я в порядке, - поспешила сказать она, несколько раз встряхнув
головой, как будто это могло успокоить ее растревоженные мысли. Затем
извлекла из сумочки схему с различными уровнями, содержавшимися, по
словам Муньоса, в картине. - Вот, посмотрите-ка.
Шахматист некоторое время изучал схему, потом, не говоря ни слова,
передал ее Сесару.
- Что скажете? - спросила девушка, обращаясь к обоим.
Сесар в задумчивости пожевал губами.
- Повод для беспокойства, похоже, есть, - сказал он. - Но, возможно,
мы примешиваем к этому делу слишком много надуманного... - Он еще раз
вгляделся в схему. - Я начинаю спрашивать себя: действительно ли стоит
ломать над этим голову или речь идет о чем-то абсолютно тривиальном?
Хулия не ответила. Она пристально смотрела на Муньоса. Через
несколько секунд шахматист положил листок бумаги на стол, достал
шариковую ручку и исправил что-то на схеме, после чего передал ее Хулии.
- Теперь тут появился еще один уровень, - озабоченно проговорил он. -
По крайней мере, лично вы оказались связаны с этой картиной в ничуть не
меньшей степени, чем остальные персонажи:
- Так я себе это и представляла, - подтвердила девушка. - Первый и
пятый уровни, не так ли?
- Один и пять - в сумме шесть. Шестой уровень, содержащий в себе все
остальные. - Шахматист указал на схему. - Нравится вам это или нет, но
вы уже там, внутри.
- Это значит... - Хулия смотрела на Муньоса широко раскрытыми
глазами, как будто у самых ног ее внезапно распахнулась бездонная
пропасть. - Это значит, что тот же самый человек, который, возможно,
убил Альваро, тот же самый, который прислал нам эту карточку... что он
играет с нами эту безумную шахматную партию... Партию, в которой не
только я; но все мы, понимаете, все являемся фигурами... верно?
Шахматист, не отвечая, выдержал ее взгляд, однако в выражении его
лица не было страха или огорчения: скорее, что-то вроде выжидательного
любопытства, как будто из всего этого могло вырасти нечто захватывающее,
что ему было бы небезынтересно понаблюдать.
- Я рад, - произнес он наконец, и обычная смутная улыбка на сей раз
чуть дольше задержалась на его губах, - что вы наконец-то поняли.
***
Менчу продумала до последней детали как свой макияж, так и костюм. На
ней были короткая, очень узкая юбка и элегантнейший жакет из черной
кожи, надетый поверх кремового пуловера, обтягивающего ее бюст так, что
Хулия тут же назвала это просто скандальным. Возможно, предвидя, как
будет выглядеть Менчу, сама она решила в этот вечер одеться менее
формально: туфли без каблука типа мокасин, джинсы и спортивная замшевая
куртка, на шее - шелковый платок. Если бы Сесар увидел их, когда они
выходили из "фиата" Хулии у подъезда мадридского филиала "Клэймора", он
наверняка сказал бы, что они смотрятся, как мать и дочь.
Стук каблуков и аромат духов Менчу издали возвещали об их
приближении, когда они шли длинным коридором к кабинету Пако Монтегрифо.
В кабинете - стены в ореховых панелях, огромный стол красного дерева,
ультрасовременные светильники и кресла - Монтегрифо поднялся им
навстречу и подошел, чтобы поцеловать руку, сияя великолепной белозубой
улыбкой, еще более яркой на фоне загорелого лица. Похоже, зубы служили
ему чем-то вроде визитной карточки. Когда дамы расположились в креслах,
с которых выгодно просматривалась висящая на противоположной стене
дорогая картина кисти Вламинка, хозяин кабинета уселся под ней, с другой
стороны стола, со скромным видом человека, искренне сожалеющего, что не
может предложить гостям ничего более стоящего. Например, Рембрандта,
казалось, говорил его взгляд, так и вцепившийся в Хулию после беглого и
равнодушного осмотра ляжек Менчу. Или, скажем, Леонардо.
Монтегрифо перешел к делу почти сразу же, едва секретарша успела
подать кофе в фарфоровых чашечках Ост-Индской компании. Менчу
подсластила кофе сахарином, Хулия выпила свой, крепкий и очень горячий,
без сахара, быстрыми маленькими глотками. Когда она закурила сигарету -
Монтегрифо сделал заведомо бесполезную попытку подать ей огня, протянув
руку с золотой зажигалкой через разделявший их широченный стол, - он уже
закончил обрисовывать в общих чертах сложившуюся ситуацию. И про себя
Хулия была вынуждена признать, что, ни в чем не отступая от норм самой
изысканной учтивости, Монтегрифо не тратил слов и времени на
второстепенные моменты.
Он изложил все максимально четко и ясно: "Клэймор" сожалеет, но не
может принять условий Менчу относительно равного с фирмой распределения
прибыли от продажи ван Гюйса. Одновременно его директор доводит до
сведения сеньоры Менчу, что владелец картины, дон... Монтегрифо
невозмутимо заглянул в свои записи, дон Мануэль Бельмонте, с ведома
своих племянников, решил аннулировать ранее заключенное соглашение с
доньей Менчу Роч и передать полномочия по делу с ван Гюйсом фирме
"Клэймор и компания".
- Все это, - прибавил он, облокотившись на край стола и соединив
кончики пальцев, - зафиксировано в нотариально заверенном документе,
который лежит у него в одном из ящиков.
Сказав это, Монтегрифо скорбно взглянул на Менчу и испустил вздох,
каким в свете принято выражать сочувствие.
- Вы хотите сказать... - Менчу была настолько возмущена, что чашечка
кофе в ее руках звенела о блюдце, - вы грозитесь отобрать у меня
картину?
Монтегрифо посмотрел по очереди на золотые запонки своей рубашки с
таким видом, будто они сморозили явную глупость, затем аккуратно
подтянул накрахмаленные манжеты.
- Боюсь, мы уже отобрали ее у вас, - произнес он огорченным тоном
человека, вынужденного вручать вдове неоплаченные счета ее покойного
мужа. - Хочу уточнить, что ваш первоначально оговоренный процент от
продажной цены остается неизменным, за вычетом, естественно, расходов.
"Клэймор" не собирается ничего отнимать у вас: только обезопасить себя
от навязываемых вами непомерно жестких условий, многоуважаемая сеньора.
- Он неторопливо достал из кармана свой серебряный портсигар и положил
его на стол. - Мы у себя в "Клэйморе" не усматриваем причин для того,
чтобы увеличить ваш процент. Вот и все.
- Ах, вы не усматриваете причин? - Менчу гневно глянула на Хулию,
рассчитывая на поддержку в виде возмущенных восклицаний и выражений
солидарности. - Причина состоит в том, Монтегрифо, что благодаря
исследованию, проведенному нами, - она особо подчеркнула это слово, -
цена этой картины возрастет в несколько раз... По-вашему, этого мало?
Монтегрифо чуть повернулся в сторону Хулии, вежливо, одним взглядом
давая понять, что ее он никоим образом не считает причастной к этой
недостойной торговле. Затем он вновь обратился к Менчу, и глаза его
блеснули холодно и сурово.
- В случае, если проведенное вами исследование, - интонация, с
которой он произнес слово "вами", не оставляла сомнений относительно его
представлений насчет исследовательских талантов Менчу, - будет
способствовать увеличению цены картины, автоматически возрастает и
причитающаяся вам сумма - в соответствии с тем процентом, о котором мы с
вами первоначально условились... - Тут он позволил себе снисходительно
улыбнуться, после чего, снова забыв о Менчу, перевел взгляд на Хулию. -
Что же касается вас, возникшая ситуация никак не ущемляет ваших
интересов: совсем наоборот. "Клэймор", - адресованная ей улыбка яснее
ясного говорила о том, кого конкретно в "Клэйморе" он имеет в виду, -
считает, что ваше сотрудничество в этом деле исключительно ценно. Так
что мы просим вас продолжать работу по реставрации ван Гюйса.
Экономическая сторона не должна вас беспокоить ни в малейшей степени.
- А можно узнать, - кроме руки, державшей чашечку и блюдце, у Менчу
теперь дрожала еще и нижняя губа, - каким это образом вы оказались столь
хорошо осведомлены обо всем, что касается этой картины?.. Может быть,
Хулия и немного наивна, но я никак не могу представить, чтобы она сидела
с вами при свечах и откровенничала о своей жизни. Или я ошибаюсь?
Это был удар ниже пояса, и Хулия открыла было рот, чтобы возразить,
но Монтегрифо успокоил ее движением руки.
- Видите ли, сеньора Роч... Ваша подруга отвергла кое-какие
профессиональные предложения, которые я взял на себя смелость сделать ей
несколько дней назад. Она изящно замаскировала свой отказ, сославшись на
намерение как следует обдумать их. - Он открыл портсигар и выбрал
сигарету с тщательностью человека, выполняющего весьма важную операцию.
- Подробности о состоянии картины, о скрытой надписи и прочем сочла
нужным сообщить мне племянница владельца. Кстати, очень обаятельный
человек этот дон Мануэль... И должен сказать, - он щелкнул зажигалкой,
закурил и выпустил небольшой клуб дыма, - он с явной неохотой согласился
передать нам ведение дел по ван Гюйсу. По-видимому, он человек слова,
потому что с удивительной настойчивостью потребовал, чтобы никто, за
исключением сеньориты Хулии, не прикасался к картине до самого окончания
реставрации... Во всех этих переговорах мне оказался весьма полезным
союз - я бы назвал его тактическим - с племянницей дона Мануэля... Что
касается сеньора Лапеньи, ее супруга, то тот перестал возражать, как
только я упомянул о возможности аванса.
- Еще один Иуда, - выпалила Менчу, словно плюнув в лицо собеседнику.
Монтегрифо пожал плечами.
- Думаю, что к нему применимо подобное определение. - Но смягчил это
объективное высказывание, прибавив: - Среди других.
- У меня, между прочим, на руках документ, подписанный владельцем
картины, - запротестовала Менчу.
- Я знаю. Но это просто ваше соглашение, изложенное на бумаге, но не
оформленное юридически, тогда как мой с ним договор заверен нотариусом и