Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
корабля предпочел бы быть мертвым.
- Ты быстро, - сказала она.
- В барах я всегда быстрый.
Женщина взглянула на него с любопытством.
Она слегка улыбнулась, может быть потому, что видела, как он
пробирался к стойке, прокладывая себе дорогу с решимостью маленького,
юркого буксира, а не стал ждать в стороне от толпившихся клиентов в
надежде привлечь к себе внимание официанта. Для себя он взял голубой
джин с тоником, для нее - сухой мартини и донес стаканы, ловко
балансируя ими и не пролив ни капли. А в "Боадас", да еще вечером, это
вполне могло считаться заслугой.
Она смотрела на него через стакан. За стаканом - темная синева, перед
нею светлая прозрачность мартини.
- Ты умеешь протолкнуться в баре, ходишь по аукционам и защищаешь
слабых женщин, но какое у тебя дело в жизни?
- Я моряк.
- А-а.
- Без корабля.
- А-а.
На "ты" они перешли несколько минут назад. Получасом раньше, при
свете фонаря, когда мужчина с седым хвостиком сел в "ауди" и она сказала
"спасибо" спине Коя, а он повернулся, чтобы первый раз, по сути,
посмотреть на нее, он сказал себе, что до сих пор было все просто, а
теперь уже не от него зависит, задержится ли на нем этот задумчивый и
немного удивленный взгляд, которым она оглядела его с головы до ног,
словно пытаясь определить, к какой из известных ей категорий мужчин он
принадлежит.
Поэтому он ограничился тем, что слегка улыбнулся той осторожной,
немного стеснительной улыбкой, с которой матрос объявляет капитану, что
нанялся на другое судно; в этот первый миг слова ничего не означают и
собеседники знают, что только время расставит все по своим местам. Но
для Коя проблема заключалась как раз в том, что никто не гарантировал
ему, будет ли у него столь необходимое ему время, ведь ничто не мешало
ей снова поблагодарить его и уйти самым естественным на свете образом,
исчезнуть навсегда. Решение она принимала десять долгих секунд, которые
он вытерпел в полной неподвижности и молчании. ЗРШ: Закон расстегнутой
ширинки. Надеюсь, ширинка у меня не расстегнута, подумал он. Потом
увидел, что она слегка склонила голову набок, ровно настолько, чтобы ее
светлые прямые волосы, подстриженные асимметрично с хирургической
точностью, коснулись левой веснушчатой щеки. Она не улыбнулась и ничего
не сказала, а просто медленно пошла по улице, засунув руки в карманы
замшевого жакета. На плече у нее висела большая сумка, которую она
придерживала локтем. В профиль ее нос был не так уж и хорош - немного
приплюснутый, как будто она его когда-то сломала. Это не делает ее менее
привлекательной, решил Кой, а придает ей какую-то необычную силу.
Она шла, глядя в землю прямо перед собой и держась чуть левее, будто
предоставляя ему возможность идти рядом. Они шли молча, поодаль друг от
друга - ни взглядов, ни объяснений, ничего, - пока она не остановилась
на углу, и тут Кой понял, что настала минута, когда надо либо прощаться,
либо что-то сказать. Женщина протянула ему руку и вложила в его ладонь,
большую и неуклюжую, он почувствовал крепкое, твердое пожатие, которое
совсем не вязалось с девчачьими веснушками, но очень подходило к
спокойному выражению ее глаз, а были они все-таки темно-синие, наконец
понял Кой.
И тогда он начал говорить. Он говорил с той застенчивостью, которая
всегда охватывала его, когда он обращался к незнакомым людям, он пожимал
плечами со всей естественностью и улыбался, а его улыбка - он этого не
знал - освещала все лицо и смягчала резкие черты. Он говорил, потом
почесал нос и снова заговорил, не думая о том, ждет ее кто-нибудь или
нет, в этом ли городе она живет или нет.
Он сказал все, что считал должным сказать, и остановился, слегка
покачиваясь и затаив дыхание, как школьник, который только что громко
ответил урок и без особых надежд ждет вердикта учительницы.
Она опять молча смотрела на него долгих десять секунд и еще раз
склонила голову к плечу так, что волосы снова коснулись ее щеки. И
сказала, да, а почему бы и нет, ей тоже хотелось бы чего-нибудь выпить.
И они направились сначала на площадь Каталунья, потом по Рамблас и улице
Тальерс. И когда Кой придерживал дверь бара "Боадас", пропуская ее
вперед, он впервые ощутил ее запах - никакой парфюмерии, пахла ее кожа в
золотистых пятнышках, нежная и горячая и, как представилось ему, на
ощупь напоминающая шкурку кизиловой ягоды. В баре, пока они двигались к
стойке у стены, он отметил, что посетители, и мужчины, и женщины,
сначала смотрели на нее, а потом - на него; он подумал, что по какой-то
любопытной причине и мужчины, и женщины сначала смотрят на красивую
женщину, а потом уже - изучающим взглядом - на ее спутника, поглядим,
мол, что это за тип. Словно проверяя, достоин ли он ее по внешнему виду
и сможет ли удержаться на высоте положения.
***
- И что же делает в Барселоне моряк без корабля?
Она сидела на высоком табурете, положив сумку на колени и опираясь
спиной на деревянную стойку, которая шла вдоль стены с фотографиями в
рамках и сувенирами заведения. Вместо серег в ушах у нее были маленькие
золотые шарики, на руках - никаких колец. Косметикой она почти не
пользовалась.
Под воротником белой блузки с расстегнутой верхней пуговицей, на фоне
бесчисленных веснушек он заметил блестящую серебряную цепочку.
- Ждет, - ответил он. Потом отхлебнул джина и, проглатывая его,
заметил, что она рассматривает его старую форменную тужурку и, наверное,
заметила более темные пятна на обшлагах там, где когда-то были галуны. -
Ждет лучших времен.
- Моряк должен ходить в море.
- Некоторые думают иначе.
- Ты сделал что-то плохое?
Он кивнул с грустной полуулыбкой. Она открыла сумку и достала пачку
английских сигарет. Ногти у нее были некрасивые, короткие, широкие,
неровные. Когда-то она их обкусывала, это точно. Может, и сейчас грызет.
В пачке оставалась одна сигарета, она прикурила, чиркнув спичкой из
коробочки с рекламой известного ему бельгийского пароходства "Зеланд
Шип". Он отметил, что прикуривала она, загораживая пламя ладонями, почти
мужским жестом.
Линия жизни у нее была очень длинная, словно она прожила уже
несколько жизней.
- Вина была твоя?
- По закону да. Это произошло во время моей вахты.
- Столкновение?
- Задел днище. Скала, не указанная на карте.
Так и было. Моряк никогда не скажет "наткнулся", "сел". "Задеть" -
вот правильное слово, задел днище, навалился на причал. Если в
Балтийском море при густом тумане один корабль протаранит другой прямо
посередине и пустит его ко дну, то и в таком случае это называется - мы
его забодали.
Открытая пачка из-под сигарет лежала на стойке, и Кой уставился на
нее. Голова моряка, спасательный круг вместо виньетки и два корабля.
Сколько времени он не видел такой пачки "Моряка" без фильтра, а ведь они
были всегда. Теперь их редко увидишь, он даже не знал, что их все еще
выпускают в этих белых, почти квадратных картонных пачках.
Забавно, что она их курит: морской аукцион, атлас Уррутия, да и он
сам. ЗУС: Закон удивительных совпадений.
- Ты знаешь его историю?
Он показал на пачку. Она посмотрела на нее и удивленно подняла на
него глаза.
- Какую историю?
- Историю Моряка?
- Этого?
И он ей рассказал, рассказал, что на ленточке бескозырки у моряка со
светлой бородой написано название броненосца - "Герой", на котором он
заканчивал свою службу, о его юности на борту парусника, изображенного с
другой стороны. О том, как мистер Плеер и сыновья купили его вышитые
картины и портрет, чтобы начать выпуск сигарет "Моряк". Кой умолк, она
курила - сигарета у нее в пальцах постепенно укорачивалась - и смотрела
на него.
- Это хорошая история, - сказала она через некоторое время.
Кой пожал плечами.
- Она не моя. Ее рассказывает Домино Витали Джеймсу Бонду в "Операции
"Гром". Я ходил на одном танкере, где было много романов Яна Флеминга.
Помнил он также, как на этом танкере, "Палестине", он полтора месяца
проторчал заблокированным в порту Рас-Танура, в Саудовской Аравии, в
разгар международного кризиса, доски палубы раскалялись под бешеным
солнцем, догонявшим зной до шестидесяти градусов, а члены команды лежали
по койкам, задыхаясь от духоты и скуки. "Палестина" была судном
несчастливым, невезучим, из тех, на которых все враждуют, все всех
ненавидят, перекрывают друг другу кислород: стармех, забившись в угол,
бормотал себе под нос пьяную околесицу - ключ от бара прятали, и он пил
спирт из медчасти, разбавляя его апельсиновым соком, - а первый помощник
ни за что на свете не сказал бы капитану ни единого слова, даже если бы
танкер через минуту напоролся на риф. В этой плавучей тюрьме у Коя было
свободного времени больше чем достаточно, и он читал романы, Флеминга и
другие, - в эти бесконечные дни, когда через открытый иллюминатор в
каюту шел раскаленный воздух, от которого он только часто дышал открытым
ртом, как рыба, вынутая из воды, а если поднимался с койки, на мятой
грязной простыне оставался мокрый силуэт его обнаженного потного тела.
На расстоянии трех миль от них в греческий танкер попала авиабомба, и
дня два из его каюты был виден столб черного дыма, вертикально
поднимавшийся в небо, а по ночам - зарево пожара, от которого горизонт
становился красным, а темные силуэты стоявших на якоре судов - четко
очерченными и очень уязвимыми. Тогда он каждую ночь просыпался от
кошмара - ему снилось, что он плавает в море огня.
- Ты много читаешь?
- Читаю. - Кой потрогал свой нос. - Кое-что читаю. Но только про
море.
- Есть и другие интересные книги.
- Возможно. Но мне интересно только про море.
Женщина снова посмотрела на него, а он пожал плечами и слегка
покачался из стороны в сторону.
Только теперь ему пришло в голову, что ни слова не было сказано ни
про типа с седой косицей, ни про то, что она там делала. Даже имени ее
он не узнал.
***
Через три дня в пансионе "Ла Маритима", в своем номере, лежа на
спине, Кой созерцал мокрое пятно на потолке. "Kind of Blue". В наушниках
его плеера после "So What", где контрабас тихо замирает, вступил корнет
Майлса Дэвиса со своим знаменитым соло на двух нотах - вторая на октаву
ниже первой, и Кой, словно замерший в невесомости, ждал освободительного
разрешения темы, единственного вступления ударных, долгой реверберации
тарелок и барабанной дроби, устилающей путь медленной, неотвратимой и
поразительной меди корнета.
Кой считал себя музыкально безграмотным, но любил джаз - за дерзость
и изобретательность. Он пристрастился к джазу, когда ходил третьим
помощником на "Федаллахе", сухогрузе пароходства "Зоелайн", где первым
помощником был галисиец по имени Ньейра, который взял с собой пять
пленок смитсоновской коллекции классического джаза. Это были записи от
Скотта Джоплина и Бикса Бидербеке до Телониуса Монка и Орнетт Коулман, а
также Армстронга, Эллингтона, Арта Татума, Билли Холлидея, Чарли Паркера
и других. Много ночных часов провел Кой под звездами с чашкой кофе в
руке и с джазом, опираясь на поручень и глядя в открытое море.
Стармех, родом из Бильбао, по имени Горостиола, но более известный
как Торпедист Тукуман, тоже любил эту музыку, и все трое дружили с
джазом и друг с другом шесть лет, проходя одним и тем же квадрантом, а
потом все вместе перешли на "Тештиго", судно-близнец той же компании
"Зоелайн" и с тем же легким грузом, фруктами и зерном, ходили между
Испанией, Карибами, Северной Европой и югом Соединенных Штатов. Это было
самое счастливое время в его жизни.
Сквозь музыку в наушниках пробивались звуки радио, доносившиеся из
патио, где всегда сушилось белье и где допоздна занималась дочка хозяйки
пансиона. Она была девушкой угрюмой и совсем не обаятельной, Кой
улыбался ей из вежливости, не получая в ответ ни улыбки, ни взгляда.
Когда-то - в 1844 году, как утверждала табличка на двери, выходившей на
улицу Арк-дель-Театре, - здесь размещались бани, теперь это был дешевый
пансион для моряков. Он располагался между старым портом и китайским
кварталом, и, разумеете", мамаша, грубоватая дама с выкрашенными в
красный цвет волосами, предупреждала дочку с самых юных лет о той
опасности, которую представляли для нежного создания постоянные их
клиенты, люди неотесанные и бессовестные, коллекционировавшие женщин в
каждом порту и сходившие на берег только ради спиртного, наркотиков и
более или менее невинных девиц.
Из окна, перекрывая джаз в наушниках, доносился голос Ноэля Сото,
который пел "Ночь самбы в испанском порту", и Кой прибавил громкость. Он
был в одних трусах, на животе у него лежала раскрытая, обложкой кверху,
книга "Капитан войны и моря" Патрика О'Брайена. Но мысли его находились
очень далеко от морских странствий капитана Обри и доктора Мэтьюрина.
Пятно на потолке напоминало контурную карту какого-то берега, с мысами и
бухтами, и Кой мысленно прокладывал курс между двумя точками, сильнее
всего выступавшими в желтоватом море потолка. И, естественно, думал о
ней.
Когда они вышли из "Боадас", шел дождь. Мелкий, хотя довольно
противный, дождь, словно лак, покрыл мостовые и тротуары, в которых
отражались отблески огней, и прочерчивал пунктирные линии в снопах света
проезжавших автомобилей.
Она, видимо, не боялась, что ее замшевый жакет намокнет, и они шли
вниз по аллее, проходившей посередине улицы, между газетными и
цветочными киосками, которые уже начинали закрываться. Клоун-мим,
стоически выдерживавший изморось, пробивавшую борозды в густом слое
белой пудры, и такой печальный, что повергал в тоску прохожих на
двадцать метров вокруг себя, посмотрел на них, когда спутница Коя
наклонилась, чтобы положить монетку в стоявший перед мимом цилиндр. Она
шла так же, как прежде - чуть впереди и поглядывая на тротуар слева от
себя, словно предоставляя Кою выбор - идти ли рядом с ней или тихо
скрыться. Он украдкой поглядывал на ее профиль между двумя прядями
волос, колыхавшихся при ходьбе; и ее темно-синие глаза иногда
посматривали на него, будто за взглядом должно было последовать раздумье
или улыбка.
В "Шиллинге" народу было немного. Он снова взял голубой джин с
тоником, она решила пить только тоник. Официантка Эва, из Бразилии,
подала бокалы, разглядывая ее с вызовом, а потом, приподняв бровь,
пристально уставилась на Коя, постукивая при этом по стойке длинными
ногтями, теми самыми ногтями, покрытыми зеленым лаком, которые три ночи
назад совершенно сознательно вонзила в его голую спину. Но Кой только
провел рукой по влажным волосам и продолжал улыбаться своей неизменной,
тихой и очень спокойной улыбкой, так что официантка в конце концов
только прошептала "ублюдок" и тоже улыбнулась, и даже не взяла денег за
джин. Потом Кой со своей спутницей сели за столик перед большим
зеркалом, в котором отражались бутылки, расставленные на противоположной
стене.
Их разговор по-прежнему перемежался долгими паузами. Она была
неразговорчива и к этому времени рассказала только, что работает в
музее, и лишь минут через пять он понял, что она имела в виду Морской
музей в Мадриде. Он пришел к выводу, что она изучала историю, а кто-то,
возможно ее отец, был кадровым военным. Кой не знал, связано ли это
как-то с ее обликом хорошо воспитанной девушки. Разглядел он и ее
сдержанную твердость, и внутреннюю, тайную, уверенность, которая его
пугала.
Лишь гораздо позже, когда они уже шли под аркадами площади Реаль, до
Коя дошло, что тип с седой косицей так и не возник в их разговоре. Она
сказала только, что атлас Уррутии действительно очень ценная вещь, хотя
и не уникальная, но Кою так и не стало ясно, приобрела она его для музея
или для себя. Да, интересный атлас, уклончиво сказала она, когда он
намекнул на сцену между нею и мужчиной с хвостиком, что произошла на
улице Консел-де-Сент, да-да, в приобретении таких вещей всегда кто-то
заинтересован. Коллекционеры, добавила она, помолчав. Всякие такие люди.
Потом слегка наклонила голову и спросила, как ему живется в Барселоне, и
было совершенно ясно, что она хочет сменить тему. Кой рассказал о
пансионе "Маритима", о своих прогулках в порту, о солнечных утрах на
террасе "Универсаля" напротив здания комендатуры военно-морского округа,
где, заплатив за кружку пива, можно сидеть три-четыре часа с книгой и
плеером.
Потом заговорил о том, что его ждет, о том, что невозможно жить на
суше без работы и без денег. В эту минуту ему показалось, что в конце
аркады он видит усатого коротышку с зализанными волосами, в клетчатом
пиджаке, который был сегодня на аукционе.
Кой внимательно посмотрел на него, чтобы окончательно убедиться, и
повернулся к ней - заметила ли она, но в глазах ее не было никакого
выражения, словно ничего особенного она не видела. Когда Кой снова
посмотрел на коротышку в клетчатом пиджаке, тот, как ни в чем не бывало,
шел заложив руки за спину.
Они оказались перед "Трубочным клубом", Кой быстро прикинул в уме,
сколько еще оставалось в его бумажнике, и решил, что может позволить
себе пригласить ее выпить еще стаканчик, ну а в худшем случае Роджер,
здешний менеджер, поверит ему в долг. Ее явно поразило это необычное
заведение, звонок на двери, старая лестница и бар на втором этаже,
забавная стойка, диван и гравюры из "Шерлока Холмса" на стене. Джаза в
это вечер не было, и они стояли одни-одинешеньки у стойки, а Роджер на
другом ее конце решал кроссворд. Она захотела попробовать голубого джина
и сказала, что запах ей нравится, а потом призналась, что в восторге от
этого места, и прибавила, что не предполагала найти в Барселоне ничего
подобного. Кой сказал, что заведение это вот-вот закроется, так как
соседи постоянно жалуются на шум и музыку, в общем, она находится на
палубе корабля, который скоро пойдет на металлолом. В уголке рта у нее
оставалась капелька джина с тоником, и он подумал, как хорошо, что в
желудке у него болтается только три порции джина, еще бы пара стаканов,
и он потянулся бы к ней, чтобы пальцем смахнуть эту капельку, а не
похоже, чтобы такая женщина позволила прикасаться к своему лицу
какому-то там моряку, с которым едва знакома и с которым она, из чувства
благодарности, держится вежливо и сдержанно. И тогда он наконец-то
спросил, как ее зовут, она снова улыбнулась - на сей раз через несколько
мгновений - словно ей надо было куда-то сходить за этой улыбкой, потом
ее глаза пристально посмотрели в его или, точнее, пристально смотрели в
его глаза в течение долгой и напряженной секунды, и она назвала свое
имя. Он решил, что оно такое же необычное, как и ее лицо, это имя ей
шло, она произнесла его один-единственный раз громко и внятно, затем
отстраненная улыбка исчезла с ее губ. Кой попросил у Роджера сигарету
для нее, но ей больше не хотелось курить. Поглядев, как она подносит
стакан ко рту, как блестят сквозь стекло ее белые зубы, о которые влажно
позвякивают кусочки льда, он опустил глаза ниже, на поблескивающую в
расстегнутом воротнике блузки серебряную цепочку, на кожу, которая от
этого блеска казалась еще горячее, и спросил себя, а был ли хоть один
мужчина, который сумел сосчитать все эти веснушки до самого Края земли,
до мыса Финистерре, которым оканчивается Иберийский полуостров.
Пересчитал ли их кто-нибудь, с