кто не  пошел  вслед  за
ней. Вскоре  послышался  хлопок  входной  двери,  а  еще  немного  погодя  -
удаляющийся рев мотора.
   - Скатертью-скатертью дальний путь стелется, - задумчиво  пропел  Ник.  -
Вано, ты оставляешь в холостом прошлом много интересного.
   - П-при чем здесь я? - чуть  запинаясь,  спросил  Ванечка.  Он  был  весь
красный, глаза его лихорадочно блестели, галстук съехал на  сторону.  -  Это
все он. - И показал на Барона.
   - Пусть недвижимость, даже титулованная, останется недвижимостью, а  всем
прочим я предлагаю размяться в танце. Все засиделись, а я - особенно.
   Ванечка с уважением посмотрел на Ника. Силен - перепить самого Барона,  а
после этого еще и танцы заводить.
   - Если не  возражаешь,  -  продолжил  Ник,  обращаясь  к  Ванечке.  -  Вы
разрешите, сударыня?
   Он церемонно взял Таню за руку и повел  в  гостиную.  Следом  устремились
Елка с Рафом, Житник с  Нинкой,  Игорь  с  Ларисой,  Владимир  Николаевич  с
Нелькой. Ванечка встал было, потом крякнул и налил себе коньяку в фужер  для
шампанского. Оля, Поля и Павел стали убирать посуду и подготавливать стол  к
чаю.
   - Ну вот, - сказал Ванечка, обращаясь к  наполовину  сползшему  под  стол
Барону.  -  Вот  я  и  женатый  человек.  Где  же  ваши  поздравления,  Эрик
Вильгельмович?
   - Хрр, - отозвался Барон.
   - Что ж, можно и так, - резюмировал Ванечка и залпом выпил.
   За  десертом  среди   персонажей   произошли   любопытные   перестановки.
Во-первых, совершенно осоловел новобрачный, так что Леньке с Павлом пришлось
отволочь его сначала в места  общего  пользования  на  освежение,  а  потом,
стянув праздничные брюки, - на супружеское  ложе,  поскольку  ни  для  каких
увеселений он в ближайшее время явно  не  годился.  Через  несколько  минут,
незаметно для всех,  туда  же  поднялась  Таня.  Зато  во-вторых,  волшебным
образом протрезвел Барон и даже умудрился за неполные полчаса охмурить Олю и
Полю одновременно.
   - Однако, экзотичный у вас вкус, сударь мой, - улучив минутку, шепнул ему
Житник.
   - Нет некрасивых женщин, - наставительно сказал Барон, - есть мало водки.
К тому же меня иногда весьма влечет неошелушенный эрос.
   Владимир  Николаевич,  не  пивший,  поскольку  за  рулем,   разомлел   от
незамысловатых прелестей Нельки  и  весь  вечер,  стесняясь  без  меры,  все
норовил подержаться за какую-нибудь ее часть - чаще всего получалось за руку
или за плечо. Так что, когда Игорь и Лариса, волнуясь за маленького Стасика,
оставленного на попечение бабушки, откланялись и  поспешили  на  электричку,
оказалось, что следующей партии отбывающих гостей исключительно по пути:
   Владимир Николаевич вызвался подвезти Нельку до общежития  и  получил  от
нее приглашение остаться там на чашку чая. Сходное приглашение, естественно,
получил от Нинки  Житник.  Но  тут  выяснилось,  что  и  Барон  тихой  сапой
организовал себе аналогичную перспективу с Олей  и  Полей.  Однако!  Смущало
лишь одно обстоятельство - "Москвич" - то  не  резиновый.  Впрочем,  с  этим
разобрались быстро: Житник пошептался с Ленькой Рафаловичем, тот  пошептался
с Елкой, Елка пошепталась с Павлом. И в  результате  Владимир  Николаевич  и
Барон убыли вместе  со  своими  дамами  -  причем  Барону  на  дорожку  была
презентована призовая бутылка шампанского, - Елка с Рафаловичем уединились в
ее спаленке на втором этаже, а в комнате Павла вписались на  ночь  Житник  и
Нинка. В гостиной, сдвинув два кресла, похрапывал Ник шум  прощания  ничуть
его не беспокоил. Проводив гостей, Павел устроился  на  диване  в  отцовском
кабинете с "Мастером и Маргаритой".
   Ему не читалось и не спалось. В голове немного гудело, шелестела  тишина,
почти без перехода сменившая веселый шум. Он отложил книгу, выключил лампу и
закрыл глаза. В темноте смеженных век  поплыли  оранжевые  круги,  и  кто-то
совершенно явственно сказал: "Судьба, судьба... Подумаешь, бином Ньютона!.."
"Коровьев, ты?" - без  слов  спросил  Павел.  "Не  твое  дело,  -  бранчливо
отозвался голос. - Собрался спать - так спи, а не хочешь, так иди вон посуду
помой, а то засохнет за ночь".
   - Постой, погоди... - прошептал Павел, открывая глаза.
   Тишина. Он поднялся, надел тапочки и тренировочные брюки и через гостиную
с посапывающим Ником направился в кухню. Оттуда через матовое  стекло  двери
сочился свет. Негромко журчала вода.
   Павел вошел и недоуменно протер глаза. Над раковиной  в  темном  домашнем
халате склонилась Таня. По левую руку  от  нее  громоздилась  горка  вымытых
тарелок. Услышав его шаги, она выпрямилась и обернулась.
   - Не заснуть, - смущенно сказала она.
   - И мне, - отозвался Павел. - Давай я помою. Тебе сегодня  вроде  как  не
полагается...
   На "ты" они незаметно перешли по дороге из загса сюда.
   - Знаю, - сказала она. - Ну и что? Если хочешь - можешь вытирать.
   Павел взял полотенце. Они работали быстро, молча, сосредоточенно, и очень
скоро грязной посуды не осталось.
   "Жаль", - почему-то подумал Павел, и тут взгляд его  упал  на  полку  над
плитой, куда кто-то умный поставил грязные кастрюли.
   - А вот и еще! - радостно сказал он. - Только теперь вытираешь ты.
   - Ну ладно.
   Павел посыпал мокрую мочалку пемоксолем и принялся драить кастрюлю.
   - Ловко, - заметила Таня.
   - Привычка,  -  сказал  Павел.  -  В  экспедициях  по  два  раза  в  день
приходилось. Правда, песочком... Надоело ужасно.  Из-за  этого  я  и  курить
приучился.
   - Как это?
   - Понимаешь, порядок такой был. Поели - перекур, а  кто  не  курит  -  на
речку, посуду мыть. Отряд попался - все курящие, так что посуда была вся  на
мне. Я пальцы себе стер об эти миски-котелки. Поработал так с  месячишко,  а
потом обзавелся пачкой "Плиски". После завтрака  все  закурили,  смотрят  на
меня выжидательно, типа когда я за посуду возьмусь, а  я  вынимаю  сигарету,
зажигаю, пускаю дым через  нос  и  говорю:  "Ну  что,  кому  сегодня  горшки
полировать?" Потом голова закружилась так, что чуть не упал.
   - А я  раньше  табачный  дым  совсем  не  переносила.  А  теперь  ничего,
привыкла. Подружки многие курят, Ванечка...
   Она замолчала.
   - Пойду я, пожалуй... А то, правильно ты сказал, не полагается...
   - Не... - Он хотел сказать: "Не уходи", но вовремя остановил себя.
   Таня вопросительно смотрела на него.
   -  Не  сердись  на  Ванечку,  -  продолжил  Павел.  -  Он  еще  не  умеет
рассчитывать силы.
   - Не умеет. - Таня вздохнула. - Спокойной ночи. И спасибо тебе за все.
   - Ну что ты? Спокойной ночи.
   Таня вышла, а Павел вернулся к своим кастрюлям.
   - Не сметь, - процедил он сквозь зубы. - Не сметь! Жена друга...
   Он закрыл глаза и волевым усилием вызвал в  памяти  медно-красные  кудри,
веселые  золотистые  глаза,  лукаво  изогнутые  алые  губы.  Проявившись   с
некоторой  натугой,  образ  той,  другой  Тани   постепенно   завладел   его
сознанием...
   Перед тем как спуститься, Таня перевернула Ванечку со спины на бок, чтобы
неровен час не захлебнулся. И теперь он так и лежал на боку, и, глядя на его
спящее лицо, Таня впервые обратила внимание, какие у него густые  ресницы  и
пухлые, детские губы. Словно заметив  на  себе  ее  взгляд,  он  застонал  и
дернулся.
   - Спи, дитятко мое, - прошептала Таня.
   - М-м, - не просыпаясь, промычал Ванечка, а потом четко добавил:
   - Мама... я больше не буду...
   И перевернулся на другой бок. Таня вздохнула, сняла халат и забралась под
одеяло.
   Господи, зачем? Зачем, зачем, зачем?

Глава третья
НИТЬ АРИАДНЫ
(27 июня 1995)

   После чаю с яичницей дико захотелось  спать.  До  выхода  оставалось  еще
четыре с лишним часа,  но  Иван  Павлович  искушению  прилечь  не  поддался,
прекрасно зная, что тогда либо проспит до вечера, либо  встанет  совсем  уже
русской недвижимостью. Поставив сковородку, с которой ел, обратно на  плиту,
он со вздохами поплелся в комнату  и  устроился  за  верстаком.  Из  машинки
торчал последний и единственный наработанный за  ночь  лист.  Иван  Павлович
нацепил очки и прочел, гадливо ухмыляясь:
   " - Ну чо, параша? - сплюнув, просипел главарь. - Бабки припер?
   - В-вот, - ответил Сергей, выставив  вперед  кейс  и  подпуская  в  голос
побольше дрожи.
   На краю пустыря плотной стеной стояли "вольво" и "мерседесы".  Возле  них
лениво прохаживались амбалы. в бордовых пиджаках, другие сидели  в  машинах,
опустив стекла. И все смотрели в сторону Сергея.
   - Сколько велено? - Главарь сверкнул золотым зубом.
   - Д-да. Здесь все. - Сергей сделал шаг в сторону главаря.
   - Стой на месте, козел! - взвизгнул один из  подручных.  -  Кейс  открой.
Только плавно.
   "Так. Значит, расчет был верен. Ну, старичок, не подведи!"
   Тишь пустыря огласилась грохотом выстрелов. В руке Сергея запрыгал  дедов
наган.
   - Это тебе за Панкратыча, - шептал Сергей, нажимая на  курок.  -  Афганцы
памятью друзей не торгуют.
   Главарь с удивленным видом рухнул в  лужу,  где  уже  корчились  оба  его
приспешника. Сергей..." Иван Павлович, фыркнув,  выдернул  лист,  смял  его,
бросил на пол. Потом поднял и разгладил. Вариант все-таки. Впервые за месяц.
Конечно, если подойти логично, живым Сергею после этих выстрелов не  бывать.
Но кто же убивает главного героя на сороковой странице? А публика...  Что  .
публика? И не заметят, что вдруг исчезли иномарки с мордоворотами в багровых
пиджаках. Или в бордовых? Иван Павлович махнул рукой и припал к машинке.
   "...обернулся. Никого. Он рванулся к забору, отодвинул доску, висящую  на
одном гвозде, и пролез в щель. В переулке было тихо. Сергей отряхнул  куртку
и не спеша двинулся к станции".
   Надо же, отпустил тормоза! Этак месяца через два и сдавать  можно  будет.
Дело! Денежки ох  как  нужны.  Хоть  и  свел  потребности  до  минимума,  но
кушать-то хочется, да и за квартиру не плачено...
   За подобными мыслями  Иван  Павлович  досидел  до  восьми  утра  и  тогда
окончательно решил выходить. От "хрущобы" на Шаумяна, где и  находилась  его
квартирка, до гостиницы "Прибалтийская", что  на  Намыве,  было  не  близко,
однако  времени  оставалось  предостаточно.  Если  пройтись,  то   развеется
одурение, оставшееся после бессонницы, и разговор можно начать, оказавшись в
хорошей форме...
   - Тру м-ту м-тум, - запел Иван Павлович и принялся одеваться.
   Бодрое настроение  .немного  подпортилось  тем,  что  не  нашлось  чистой
рубашки и пришлось напялить футболку с дурацкой надписью  "Инрыбпром-90"  на
всю грудь. И куда-то запропали брюки,  которые  лишь  четверть  часа  спустя
удалось найти на верстаке, под  ворохом  бумаг  с  черновиками  первых  глав
романа "Удав сжимает кольца" (того самого, где главарь  с  пустырем).  Брюки
были по нынешним временам выдающиеся. Теперь, когда наши пошивочные  фабрики
либо позакрывались, либо шьют по зарубежным лекалам, этот фасон, по которому
советский человек легко узнавался в любой толпе, стал редкостью,  раритетом.
Попробуйте-ка разыскать брюки, где  мотня  (по-научному,  кажется,  гульфик)
заканчивается примерно на полпути к колену, так что если  их  подтянуть  как
следует, подпоясаться можно будет под мышками, а из брючин вылезут волосатые
икры.  Так  что  эти  серые  в  яблоках  благоприобретенных   пятен   брючки
составляли, в некотором смысле, предмет гордости Ивана Павловича.
   Уже в прихожей, накинув поверх футболки зеленый плащ, Иван Павлович  взял
сумку, достал из кармашка изящный сиреневый конверт и, прежде  чем  засунуть
его обратно, извлек оттуда плотную сиреневую карточку и перечитал, проверяя,
не забыл ли чего:

   ИНФОРМЕД Господину Ивану П. Ларину  Доктор  и  Миссис  Розен  Просят  Вас
пожаловать 27 июня 1995 К 12:00 В номер 901 ОТЕЛЬ ПРИБАЛТИЙСКАЯ

(1971-1975)

I

   - Вам что, девушка?
   - Мне бы справку оформить.  Голосок  такой  звонкий,  что  уткнувшаяся  в
картотеку регистраторша невольно обернулась.
   - Номер карточки? - спросила она, раздраженно оглядывая посетительницу  с
головы до ног. У  стойки  регистратуры  стояла  высокая  ладная  красотка  с
детскими ямочками на щеках и смеющимися глазами.
   - Шестнадцать шестьдесят шесть. Захаржевская Татьяна, - лукаво улыбнулась
девочка.
   - Справка-то в  школу?  -  недоверчиво  переспросила  медсестра,  не  без
зависти оценив зрелые формы Захаржевской.
   - В клуб ДОСААФ... - усмехнулась та в ответ.
   Привычное  раздражение  от  вечно  унылых  больных  и  слякоти  за  окном
улетучилось.  Заговорщически  понизив  чуть  не  до  шепота  голос,   сестра
прочитала на коленкоровой обложке пухлой тетради:
   - Татьяна Всеволодовна.
   Девушка кивнула. Выбившийся из-под шапочки рыжий локон при  этом  задорно
прыгнул колечком, и медичка, замотанная чужим гриппом, гуляющим  по  городу,
наконец улыбнулась и протянула в окошко карточку.
   - Кабинеты я тебе вот здесь записала. Второй этаж...
   Перепрыгивая через ступеньки, Таня пошла для начала к  участковой.  Марью
Филипповну видела редко, в основном - когда оформляла очередную справку,  то
в  бассейн,  то  на  легкую  атлетику.  Та  и  встречала  обычно  улыбкой  и
непременным:
   - А, спортсменка?
   И каждый раз Танюшка удивляла новым увлечением, как и  сегодня.  Наблюдая
девочку с детства, Марья  Филипповна  всякий  раз  поражалась  ее  завидному
здоровью, любопытству и радостному восприятию жизни. Таня никогда ни на  что
не жаловалась. Марья Филипповна уже  привыкла  отвечать  на  кучу  девчачьих
вопросов.  Старалась  рассказать  побольше,   например,   про   асептику   и
антисептику.  Танюшка  на  месте  не  сидела.  "А  это.  что?"   Приходилось
объяснять, для чего корнцанг нужен и почему инструменты под  тряпкой  лежат.
Иногда девочка своими "зачем" да "почему" ставила пожилую,  уже  на  пенсии,
.врачиху в тупик. Вот и сейчас:
   - То, что гинеколог - ладно, но лор-то здесь при чем? Я  же  не  на  ушах
кататься собираюсь.
   Марья Филипповна, заполняя бланки, только плечами пожала.
   - Так... Бери карточку под мышку и иди сейчас во флигель,  к  гинекологу.
Там народу поменьше.
   Уютно устроившись  в  обитом  дерматином  кресле,  Таня  заняла  очередь.
Впереди была отекшая, с пигментными пятнами  на  лице  баба.  Жаловалась  на
ноги, извиняясь тем самым за расстегнутые сапоги, голенища которых болтались
по полу.
   Еще одна тетка со впалыми глазами и беззубым ртом периодически  доставала
из кармана носовой  платок,  судорожно  в  него  дышала,  издавая  отчетливо
уловимый свист носом.
   Вид беременных  несколько  развеселил  Таню.  Прям  вирус  какой-то.  Она
оглядела очередь, выудила заткнутую за пояс  вельветовых  джинсов  карточку,
одернула свитер и  стала  листать  увесистую  тетрадку.  Пыталась  разобрать
непонятную  скоропись.  Прикрепленные  к  отдельным  страничкам   результаты
многочисленных анализов были вовсе загадочны. Надо же,  как  много.  Сколько
себя помнила, никогда не болела. Лейкоциты. РОЭ.
   А это что?
   Когда наконец попала в заветный кабинет, о котором была наслышана, нашла,
что здесь довольно интересно, особенно это гестаповское полулежачее кресло с
идиотскими вертушками подлокотников.
   На вопрос: "Живете?" Таня ошалело задала встречный: "А вы?"
   С легким омерзением она покидала кабинет в уверенности, что если здесь  и
появится когда, то только в случае самой крайней нужды. Впечатлениями даже с
матерью потом  не  поделилась.  Все  поползновения  что-то  из  нее  выудить
обернулись для Ариадны Сергеевны против себя же самой.
   - Тебя, Адочка, ухогорлонос героической мамашей  обозвал.  Говорит,  если
ребенок до четырех лет молчит, любая другая давно по врачам бы затаскала.
   Мать  побледнела.  Начала  было  объяснять,  что  невропатолог  или   там
дефектолог - тяжкое испытание для психики маленького ребенка, но Таня  резко
ее оборвала:
   - Ты хоть помнишь, что первое я сказала, когда заговорила?
   - Нет, - вконец растерялась Ада и внимательно посмотрела на дочь.
   Таня взгляд выдержала, кивнула и вышла из кухни, оставив мать с невымытой
чашкой в руке.
   Ариадна Сергеевна солгала дочери, что случалось чрезвычайно редко. Первые
ее слова она помнила прекрасно...
   В тот вечер ее пожилой муж и официальный отец Танечки  Всеволод  Иванович
Захаржевский,  академик,  лауреат  Сталинской  премии,  директор   Института
микробиологии,  возвратился  домой  немыслимо  грязный  и  в  отвратительном
расположении духа. Он ездил под Тосно на опытное кукурузное поле.  Это  поле
было детищем личной  инициативы  товарища  академика,  проявленной  в  свете
последних решений партии и правительства. Строго говоря,  кукуруза  была  не
совсем по профилю возглавляемого Захаржевским института, но  так  необходимо
было напомнить о себе на самом верху, где про академика  стали  в  последние
годы потихоньку забывать! И Всеволод Иванович не ошибся: инициатива получила
самую серьезную поддержку, о его почине писали газеты, академика  пригласили
выступить на Президиуме Академии наук, на Пленуме ЦК, по  телевидению...  Но
вот в области практической пошли неприятные проколы. Ну не желала эта  дрянь
зеленая плодоносить как следует  на  скудных  северных  подзолах,  солнышка,
зараза,  требовала.  Царица  полей,  мать  ее!..   И   академику   частенько
приходилось   выезжать   в   поле,    устраивать    нахлобучки    недобитому
менделисту-морганисту  Логинову,  которому  руководство  в  лице   академика
оказало высокое доверие, поручив возглавить этот ответственный  участок.  За
вредность характера и направленности мыслей. Генетик хренов, продажный девка
империализма! Или как правильно - продажный девк? Сволочь, одним  словом.  А
сегодня вообще политическую диверсию устроил! Вызвал его академик на  ковер,
то бишь на межу возле поля, принялся, как положено, делать вливание.  А  тот
выслушал спокойненько так, подхватил Всеволода  Ивановича  под  ручку  и  со
словами: "Видите ли, у нас главные сложности  не  здесь,  a  там,  позвольте
покажу", - завел шагов на  пять  в  борозду.  А  там  грязь,  глина  мокрая,
органические удобрения. Опомнился академик, уже выше щиколотки в этом  добре
увязнув. Это в ботиночках чехословацких, в  брюках  девятисотрублевых!..  Ну
ничего, он еще попляшет, наймит глумливый! Вылетит из института по статье  -
это как пить дать. А еще надо с грамотными людьми посоветоваться,  может,  и
уголовную статейку нарисовать получится, хотя бы за  хулиганство.  Жаль,  не
прежние времена нынче. Сплошной либерализм развели...
   Свой гнев на Логинова академик по инерции перенес  на  домашних.  Сначала
влетело домработнице Клаве - за  непроворность  и  тупость.  Потом  Никитка,
выбежавший в прихожую встречать отца, тут же  с  воем  бросился  в  детскую,
получив увесистый  подзатыльник.  Академик  прошествовал  в  столовую,  куда
перепуганная Клава поспешно принесла глубокую тарелку с борщом,  сотейник  с
неостывшими голубцами и плошку рыночной сметаны. Всеволод Иванович с мрачным
видом до крошечки уговорил  всю  эту  снедь,  но  настроение  не  улучшилось
нисколько. Он зычным голосом вызвал в столовую жену и принялся  выговаривать
ей за какое-то примерещившееся ему упущение, постепенно  переходя  на  крик.
Академик вошел в такой  раж,  что  не  заметил  ни  распахнувшейся  двери  в
спальню, ни стоящей  в  проеме  Танечки.  Разбуженная  гвалтом,  она  стояла
насупившись, ручонки теребили складки ночнушки, тянули атласные ленточки  на
вороте. Склонив голову со всклокоченными на макушке рыжими  кудряшками,  она
хмурила сведенные бровки и следила за тем, что происходит в комнате.
   Академик брызнул слюной в лицо Аде. Ту передернуло,  и  академик  зашелся
фальцетом:
   - Всю жизнь для тебя... - и вдруг замер от оглушительного детского визга.
   Малышка даже зажмурилась со стиснутыми кулачками. Потом так  же  внезапно
замолчала, прошлепала босыми ножками к затихшему папаше и четко,  раскатисто
артикулируя "р", произнесла:
   - Закрой рот, байло. Чтоб ты усрался.
   Академик как подкошенный упал на диван и, вылупившись на  дочку,  как  на
привидени