Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
ки. Богдан был вынужден согласиться, занял три крайние хаты поближе к
лесу, выставил часовых. Наспех поев, повалились на пол.
- ...Как снопы... Храпака задают, аж гудит в хате. Богдан оставил меня
при себе, не отпускает. А я решил: все, кончено. Сегодня последний раз в
жизни границу переходил. Ставлю крест.
Лежал на полу, подстелив под себя полушубок, прислушивался к храпу. Не
переставало казаться, что в противоположном конце деревни неспокойно,
чудились беготня и тревожный лай собак. Хотелось спать, но не разрешал себе
даже думать об отдыхе. Надо вырваться из этого пекла. Вырваться раз и
навсегда - такие мысли не оставляли. Полежал часок-другой, дождался,
покудова все поснули. Думаю: надо сматывать удочки. Выбираться из этой каши
надобно. Свое дело я сделал, а что дальше - меня не касается, Богданово это
дело. Лежу, прислушиваюсь - спят. Вытащил из-под себя полушубок, накинул на
плечи, вроде по малой нужде иду на улицу. Шапку тоже беру, тихонько
направляюсь к двери, а сам чувствую, будто мне кто спину буравит, ей-богу!
Обернулся - точно. Богдан сидит на полу, на меня парабеллум наставил.
- Далеко собрался? - спрашивает.
- Отсюда не видно, - отвечаю. А сам дрожу: выстрелит, собака. Я их
насмотрелся. И на воле был с ними, и там.
- Отвечай, когда спрашивают!
- Тебе повылазило, - говорю. - Не видишь? Или без твоего дозвола на
двор нельзя?
- Нельзя, - отвечает. - Вместе пойдем. Целее будешь.
Так с пистолетом в руке и повел меня. Только через порог ступили -
часовой бежит, дает алярм: тревога, значит. А мы уж и сами слышим: по всему
Корчину собачий брех. Тут и началось светопреставление. Всех вымело прямо на
снег, под пули. Богдан разрывается от крика. "Отступать к лесу! - кричит. -
Бегом!" А оно не то что бегом, ползти невозможно - снег выше головы. И тогда
у нас настоящий бой завязался. Богдан кое-как порядок навел, уложил нас в
цепь, остреливаемся - мне Богдан пистолет отдал - и потихоньку к лесу
отодвигаемся. Смалим изо всех стволов и поочередно отползаем; уже светает, а
метров четыреста еще остается до леса, уже можно осмотреться. Положение наше
не такое безнадежное, как показалось спервоначала. Пограничников человек
девять-десять против наших двадцати восьми, при том у нас шесть ручников, у
них - ни одного, и вообще, у них почти втрое меньше оружия. Богдан
повеселел, сориентировался, велел разделиться на две группы: одна прикрывала
отступающих к лесу, потом менялась с первой. Смекалистый парень. У меня
воскресла надежда, думаю: дулю вам с маком, паночки, дай бог в лес
прорваться, пока еще не поздно, потому что между нами и пограничниками
разрыв большой, им наступать снизу труднее...
Случилось непредвиденное. Блеснувшая надежда померкла в считанные
секунды, когда от западной окраины Корчина наперерез группе Богдана вынесся
на гнедой лошади пограничник. Без седла, пригнувшись к шее коня, солдат на
скаку срывал с себя автомат, не переставая колотить каблуками сапог по
потным бокам гнедого, гнал его к вершине бугра.
От неожиданности все прекратили стрельбу, будто их парализовало
внезапное появление всадника.
- Недоумки! - заорал Богдан. - Бейте по нему, дураки, бейте!
У Богдана был ручной пулемет. Не раздумывая, дал по всаднику длинную
очередь, но промахнулся и тут же послал вторую. Лошадь на скаку грохнулась,
всадник перелетел через голову.
- ...Мы радуемся. Если б тот конник перемахнул за бугор, он бы не дал
никому головы поднять. Нас тогда можно брать голыми руками. А так у нас
опять дорога к лесу свободная. Но только мы рано обрадовались. Стоило
шевельнуться, как из-за убитого коня почалась стрельба: вжик, вжик - как
осы. Двоих наших одразу поранил, одного - в живот. Тут, известно, переполох:
кричит Богдан, по-страшному воет раненый. А пограничники тем часом
воспользовались подмогой, вперед продвинулись и стали наседать. Тот из-за
лошади нас клюет и клюет, шагу ступить не дает, те - наступают... Богдан
кого по зубам, чтоб не паниковал, кого матюгом. Семерых назначил, чтоб
захватить конника. Иначе крышка нам всем.
Внезапно автомат замолчал. Тишина всех поразила. Стало слышно дыхание
людей, ползших в раскисшем снегу. От убитой лошади их отделяло полсотни
метров.
- Быстрее, тупые бараны! - выходил из себя Богдан. - Торопитесь, олухи
царя небесного, не то от вас одно воспоминание останется.
Семеро медленно подбирались к умолкшему автоматчику, опасались подвоха,
и никакие угрозы Богдана не могли их заставить ползти быстрее...
Как только Пустельников израсходовал все патроны, пограничники во главе
с лейтенантом бросились вперед, обрушив на нарушителей концентрированный
огонь из всех видов оружия, какое у них имелось. С новой силой разгорелась
стрельба, обе стороны строчили безостановочно, но теперь преимущество было
за пограничниками.
...Богдан выходил из себя.
- Чего залегли, бараны?! - закричал он и в ярости дослал очередь поверх
своих, принуждая ползти быстрее. - Хватайте того москаля за конем,
безголовые!
Семеро - в числе их был и Шматько - поползли быстрее, наугад стреляя из
автомата и матерясь на чем свет стоит. Светило солнце, снег подплывал, как
весной, все вымокли, но никто сейчас об этом не думал. Евдоким проклинал
себя за то, что не послушал жену: надо было не впутываться опять, а уехать с
переселенцами. Теперь на тот свет отправишься. Евдоким все полз на локтях и
коленках. У него ломило суставы, выворачивало их, со спины одежда была
мокрой от пота. Вокруг простиралось снежное поле, а он от жажды сгорал, так
ему пить хотелось, что зашершавело в горле, язык словно разбух. Под солнцем
снег оседал, и Евдоким с ужасом думал, что теперь все семеро видны
пограничникам, что сейчас или нескольким секундами позднее те влепят по их
выпяченным задам.
По-видимому, так думал не он один, потому что, оглянувшись, увидел, что
и остальные не ползут, а подтягиваются на руках, стараясь как можно теснее
прижиматься к земле.
- Ну, что же вы, скурвины сыны, поснули там, или что?! - крикнул
Богдан. И снова над их головами просвистела пулеметная очередь. - Десять
секунд даю! - предупредил и в подтверждение угрозы сделал единственный
выстрел.
В безысходном отчаянии трое подхватились на ноги, бросились вперед,
подбадривая себя диким улюлюканьем и стрельбой, не оглядываясь на тех, кто
не последовал их примеру. Евдоким был в числе трех - его гнало отчаяние. Он
считал шаги и прикидывал, сколько осталось до убитой лошади, и даже наметил
себе рубеж, до которого добежит и сделает короткую передышку, чтобы не
искушать судьбу.
До мысленного рубежа оставалась пара шагов, когда один из бегущих с
криком "ложись!" плашмя бросился в снег и два других не стали ждать
повторного приглашения, вдавились в снег, насколько это было возможно, и
когда сзади них гулко взорвалась граната и в воздухе засвистели осколки, они
никого не задели, лишь обдало всех талой водой и ошметками снега,
перемешанного с мерзлой и твердой, как галька, землей.
Евдоким оглянулся назад и увидел цепочку наступающих пограничников. Он
узнал среди них начальника заставы, лейтенанта Козленкова, которого видел в
Поторице не однажды, узнал и, гонимый безотчетным страхом перед неминуемой
встречей со знакомым офицером, поднялся, пробежал несколько шагов и снова
упал. В то короткое мгновение, когда оглянулся назад и увидел пограничников,
Евдоким не переставал думать и об угрозе со стороны залегшего за убитым
конем солдата - сейчас тот кинет вторую гранату и, конечно же, более точно,
чем первую. Ближе всех к нему он, Евдоким Шматько, дурья башка.
И все же в Евдокиме тлела крохотная надежда вырваться из этого пекла,
пронизанного свистом пуль, грохотом выстрелов, отраженных лесным эхом
стократно, криками раненых, матерщиной и безудержной руганью Богдана,
бросившегося вперед с ручным пулеметом наперевес.
Страстная жажда жизни толкнула Евдокима вперед, за Богданом, ему
подумалось, что если всем скопом навалиться на того, что притаился за убитым
конем, то в худшем случае тому удастся убить одного, остальные прорвутся в
лес, где сам черт днем с огнем их не сыщет, и вовсе не обязательно, чтобы
этим убитым оказался он, Евдоким Шматько, которого судьба до сих пор щадила.
Он бежал, налитый невесть откуда появившейся силой, орал во всю глотку и
нажимал на спусковой крючок, не слыша ни выстрелов, ни своего голоса.
- Не стрелять!.. - отрезвил его голос Богдана.
И тут Евдоким увидел такое, что у него захватило дыхание, он на
несколько мгновений оцепенел и застыл на одном месте с открытым ртом.
- ...Ваш хлопец стоял в рост, трохи согнулся и руки засунул под мышки,
на лице кровь, с полушубка вода стекает, автомат у ног лежит. "Берите его
живым!" - закричал Богдан. Пятеро накинулись на солдата, а он хоть бы
шелохнулся. Только с лица стал белый як крейда. Потом его от меня заслонили,
и я только услышал три его слова: "Ну, гады, берите!" Дальше не помню.
Дальше ухнуло, аж в глазах у меня потемнело, вдарило по ушам, сбило с ног.
Вскочил с перепугу, смотрю: пятеро закордонников насмерть повалено, шестым
он лежит, в стороне. Одной гранатой... По сегодняшний день не возьму в толк,
откудова у хлопца столько веры, силы столько, чтобы от своих рук смерть
принять?!.
Прошло тридцать лет.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
...С той минуты, когда упругий ветер тревоги бросил поисковую группу в
обжигающую стынь декабрьской ночи, в скрипучий сосняк, пронизанный колючей,
больно стегающей лицо снежной крупкой, прошло часа два с лишним. Старшина
Ерошенко не считал километров и времени, бежал, изредка подсвечивая себе
фонарем, начисто забыв, что с вечера готовил "демобилизованный" чемодан и
утром собирался отправить домой телеграмму.
Еще несколько часов назад, за ужином, только и было разговоров - кому
сколько ехать, кто и когда доберется на свою конечную станцию. Молчал один
Володя Ширунов, наверное, про себя продолжал повторять недавно вызубренное.
Все знали, что Ширунов готовится к поступлению в университет, и потому не
задевали его. Как водится, не обошлось без разговоров о прошедших двух годах
службы, и кто-то из "стариков", скрывая за притворством настоящее огорчение,
сказал, что да, не повезло: с чем приехал, с тем на гражданку вернешься - ни
одного задержания на счету.
И вдруг один из новичков, не то Петя Голубев, не то Толя Демещенко,
подначил ефрейтора Ширунова:
- Два года носил зеленую фуражку. А толку-то?.. Очень нужны такие в
университете...
Ширунов поначалу опешил от смелости новичка, вспыхнул. Однако сдержал
себя, смерил паренька с головы до ног.
- Послужи с мое, потом... - Он недосказал, что потом, улыбнулся и тоже
подмигнул. - В хорошей команде, случается, забивают гол на последней
секунде. Усек?
- Н-ну!
- То-то же, говорун. А службу с подначек не советую начинать.
...Нарушитель петлял, пробуя обмануть пограничников: то, по-заячьи
описав круг, возвращался на старый след, то броском стремительно уходил в
сторону, затем бежал параллельно преследующим. Опытный, видно, основательно
подготовился. Но он напрасно старался, думалось старшине, теперь застава
поднята по тревоге, дружинники - далеко не ускачешь.
Впереди бежал Ширунов с Пальмой на поводке, слышался топот на
задубевшей от мороза, слегка притрушенной снегом земле, поскуливала Пальма,
вероятно опять утеряв след чужого.
Привыкшими к темноте глазами старшина обшаривал каждый куст и валун,
проверял еще не забитые снегом ложбинки и впадины. В голове мололось
наивное: в самом деле, хорошо бы Ширунову задержать нарушителя - вдруг это
облегчит ему поступление на подготовительный. И еще подумалось Ерошенко, что
нынче мало выпало снега, на скованной морозом голой земле плохо видны
отпечатки стертых до крайности подошв нарушителя, которые они с Володей
Шируновым то находят, то снова теряют. Не пришло в голову удивиться, почему
сейчас, в напряженные минуты преследования, нахлынули мысли о Ширунове, о
неукрытой контрольно-вспаханной полосе, и ни разу не подумалось о своем,
личном. Хотя бы о том же "демобилизованном" чемодане с нехитрыми солдатскими
пожитками или о неотправленной родителям телеграмме. Мало ли о чем своем
могло думаться двадцатилетнему парню накануне демобилизации!
Ерошенко бежал, расстегнув ворот и сбив на затылок шапку-ушанку. Он не
ощущал холода, ему даже чудилось, будто мороз стал сдавать. Снежная крупка
по-прежнему секла ему щеки и лоб, слепила глаза, но он притерпелся. За шумом
ветра, раскачивавшего верхушки сосен, не стало слышно проводника с собакой.
Лес полнился звуками, ветер посвистывал на разные голоса, крупка, как по
жести, стучала по листьям необлетевшего дубняка. Потом ветер принес запах
жилья, и Ерошенко забеспокоился - как там с завтраком для ночных нарядов? На
улице - такая стужа!..
Он выбежал на открытое место, на большую поляну, и вдруг зажмурился от
ударившего по глазам ослепительно яркого света, успев заметить, как низко
плывут над лесом темные тяжелые тучи, озаренные вспышкой ракеты, и тотчас
же, почти одновременно с этим, услышал возглас Ширунова откуда-то из-за
изрытой тракторным плугом охранительной лесной полосы.
Трепетный свет сигнальной ракеты, последний раз вспыхнув, угас,
мгновенно стало черным-черно, непроглядно, но Ерошенко дожидаться не стал,
ринулся на голос вожатого, рискуя напороться на выворотень и сломать себе
шею...
Под утро, пройдя двадцать пять километров, усталые, но довольные
участники поисковой группы возвращались к себе на заставу. Чужой понуро и
молча шагал, заложив руки за спину. Ерошенко и Ширунов шли рядом и тоже
молчали. Густо падал мохнатый снег, устилая землю надежно и ровно. Навстречу
пограничникам, рассекая фарами темноту, от заставы по дозорной дороге бежал
бойкий "газик", и звук работающего мотора единственно нарушал вновь
установившуюся тишину пограничья.
Ширунова и Ерошенко сейчас сменили другие ребята, такие же
самоотверженные, как и старшие их товарищи. Кто из них, глядя на обелиск, не
мечтает быть похожим на Семена Пустельникова, вот уже тридцать лет несущего
бессменную вахту...
Граница... Люди в зеленых фуражках...
Вы охраняете ее вместе с теми, кто отдал свою жизнь за счастье Отчизны.
Пусть всегда сопутствует вам удача.