Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
ткрыл глаза, но в палатке уже
никого не было. Только пола палатки слабо раскачивалась. Спящий рядом боец
что-то бормотал во сне. Сенька опять закрыл глаза.
...Енисей - широкий-широкий. И маленькая лодочка на нем. В ней отец.
Здесь таких рек нет. Все маленькие какие-то, закисшие, желтые. И лесов
здесь нет. Разве это леса? Дубки, осинки...
И вообще ни черта не поймешь.
Сказали, немца приехали бить... А где немец? Привезли с вечера, велели
окопаться. Сказали, что это уже передовая и за той вот сопочкой первый
эшелон находится. Но ни эшелона, ни немцев Сенька не увидел. Поужинал
сухарями из мешка - кухня где-то застряла сзади, - стал копать себе
окопчик. Грунт был мягкий, хороший. Сенька быстро выкопал окопчик на всю
длину лопаты, сделал бруствер в ту сторону, где сказали - немцы,
замаскировал бурьяном, на дно положил мягкой пахучей травы и лег спать -
до утра командир взвода разрешил спать. И Сенька заснул, пристроив
винтовку между коленями.
А утром... Как началось... Как началось...
Политрук все говорил, что немец штыка боится. И Сенька так научился
работать штыком, что чучело из земли чуть ли не с корнем вырывал. И
гранату во всем батальоне дальше всех бросал, дальше командира батальона
даже... Но вот бросал, бросал, два месяца бросал - а что толку? Немец
вовсе в воздухе оказался - ни штыком, ни гранатой не достанешь.
Лежавший рядом боец зашевелился, перевернулся в сторону Сеньки,
почмокал губами и проснулся. Некоторое время он лежа смотрел на Сеньку,
потом сел, поджал ноги и спросил:
- Из тридцать седьмого?
- Из тридцать девятого.
- Это что во втором эшелоне лежит?
Сенька кивнул головой. Боец улыбнулся. У него черные редкие зубы,
мелкие морщины на всем лице и маленькие блестящие глазки с короткими,
прямыми ресницами. Левая ладонь так же, как и у Сеньки, была перевязана и
подвязана к шее.
- Сам? - боец глазами указал на Сенькину руку.
Сенька почувствовал, что уши у него становятся горячими, и ничего не
ответил.
- Ты не бойся... Говори.
Сенька переложил руку на другое колено - она стала вдруг ныть - и
уставился в кончик своего сапога.
- Да ты что - немой? Или контузило? Звать тебя как?
- Сенькой.
- Семен, значит. А фамилия?
- Коротков фамилия.
- Ну, а меня Ахрамеев - Филипп Филиппович Ахрамеев. Будем знакомы. - И
он протянул руку.
Сенька пожал сухую, горячую ладонь.
- Боишься, что ли? - боец криво улыбнулся и похлопал здоровой рукой
Сеньку по колену. - Зря... Зря боишься. Сойдет. С месячишко отдохнем, а
там... мало-мало заживет и стрекача дадим. До излечения все равно судить
не будут. Это уж я знаю, - он потянулся и зевнул. - А может, и отбрешемся
еще.
Сенька молчал.
Боец вытащил из-под соломы плоскую железную коробочку, в которой немцы
носят ружейные принадлежности, и ловко одной рукой и губами свернул
цигарку.
- Тебе, правда, маленько хужей. Мы хоть на передовой все время
толклись, а у вас, в тридцать девятом, кроме бомбежки, ни черта... Пулевое
ранение. Начнутся вопросы, расспросы... Ты через котелок стрелял?
- Через какой котелок? - не понял Сенька.
- Через котелок, спрашиваю, стрелял или через мокрую тряпку?
- Нет. Просто так... - Сенька опять почувствовал свои уши.
- Эх, голова ты... - вздохнул боец. - Разве делают так? Котелок, тряпка
- они ж ожог скрывают. А ожог - что? Первая улика, - и он опять зевнул. -
А в общем, ни хрена, драпанем, не тужи... - Он вытянулся на соломе и молча
стал курить, сплевывая в сторону крошки махорки.
Сенька взял "сороковку", докурил ее до самых пальцев и вскоре заснул.
3
Вечером принесли пшенного супа с куском хлеба, а потом пришел полковой
химик - старший лейтенант, - вынул лист бумаги и, присев на корточки, стал
спрашивать Сеньку, где он родился, сколько ему лет, где учился и еще много
вопросов. Сенька на все отвечал, а старший лейтенант записывал. Потом
старший лейтенант прочел записанное и велел подписаться на каждом
листочке. Сенька подписал. Старший лейтенант аккуратно сложил листочки
пополам, всунул в планшетку и, ничего не говоря, ушел.
"За человека не считает", - подумал Сенька и вспомнил, как он когда-то
угощал этого самого старшего лейтенанта домашней, крепкой махорочкой и как
тот после этого всегда при встрече с Сенькой весело говорил: "Ну как,
орел, покурим, что ли, твоей сибирской, крепенькой?"
Сейчас о махорке он даже не заикнулся.
- Дознаватель, - сказал из своего угла Ахрамеев, - ерундовина... Вот
когда следователь будет, тогда узнаешь.
- А что, еще и следователь будет? - спросил Сенька.
- А как же! Он-то уж поговорит, будь уверен, - сказал Ахрамеев и встал.
- Выйдем-ка посмотрим, что на божьем свете делается.
Они вышли. Сели у входа в палатку.
У перевязочной все так же толклись бойцы - запыленные, в выцветших
гимнастерках, черных от грязи бинтах.
Мимо прошел боец, опираясь на палочку.
- Ну, как там; браток? - спросил Ахрамеев.
- Не видишь, что ли... - Боец кивнул головой в сторону передовой и
спросил, где регистрируют.
Над передовой один за другим пикировали немецкие самолеты. Какие-то
новые, не похожие на утренние - маленькие, двукрылые, точно бабочки. Они
долго кружились один за другим, потом камнем, совсем отвесно падали вниз.
- Хозяева... Хозяева в воздухе... Ты только посмотри. - Ахрамеев в
сердцах сплюнул. - Что хотят, то и делают.
Сенька ничего не ответил. Он посмотрел на желтоватое облако, плывущее
над передовой, и у него опять мурашки по спине пошли.
- Пойди вот потягайся с ними. Сегодня утром один наш "ястребок" в бой
вступил. Так они его, бедняжку, так гоняли, так гоняли... А потом сбили.
Туда куда-то, за лес упал. - Ахрамеев протяжно вздохнул. - Не война, а
убийство сплошное.
Сенька, скосившись, посмотрел на Ахрамеева. Тот сидел, поджав к
подбородку колени, и тоже смотрел туда, где бомбят. Потом взглянул на
Сеньку:
- Вот я на тебя смотрю. Парень здоровый - кровь с молоком. Тебе жить
надо. Жить. А тебя под бомбы, как скотину, гонят. Я вот старик, а и то
жить хочу. Кому, умирать охота! Да по-бестолковому еще... Мясорубка - вот
что это, а не война.
- Нельзя так говорить, - сказал Сенька, не поворачиваясь.
Ахрамеев даже рассмеялся мелким, сухим смешком.
- Нельзя, говоришь? А руку зачем продырявил? Чтоб немца сдержать, что
ли? Ты уж хвостом не верти. Сделал так сделал. И правильно сделал. Голова,
значит, еще работает у тебя. А посидел бы еще на передовой, совсем бы ее
лишился, или вот так, как этого, на носилках приволокли бы. - И он
подбородком указал на раненого на носилках.
Это был тот самый без ноги, которого Сенька видел в перевязочной. Лицо
у него было совсем белое и еще гуще обросло бородой. Он держался руками за
края носилок и при каждом шаге носильщиков морщился.
"Что теперь парень делать будет? - подумал Сенька. - Ни пахать, ни
плотничать... Сиди весь век и на других смотри..." Или без руки... Сенька
видел одного - обе руки оторвало. По локти. По малой нужде и то сам ходить
не мог - просил, чтоб помогли.
Сенька сжал кулак. Посмотрел на него. Хороший кулак. И рука хорошая.
Крепкая. Сеньке вдруг ужасно захотелось поработать топором. Отец говорил,
хороший плотник из него получится - и сила есть, и точность, и глаз
хороший. Руки - это все. Нельзя без рук жить... И Сенька опять сжал кулак
и посмотрел на него.
Ахрамеев что-то говорил. Сенька поймал только конец фразы:
- ...За месяц чего только не случится. Время, время надо протянуть. Вот
что надо. А там...
Сенька посмотрел на Ахрамеева. Тот по-прежнему сидел, поджав ноги к
подбородку. И Сенька вдруг почувствовал, что еще минута, и он ударит
кулаком по этому желтому, морщинистому лицу. Он даже не знал, почему и за
что, Ахрамеев ничего ему не сделал. Он так же, как и Сенька, выстрелил
себе в ладонь, чтобы...
Сенька встал и пошел в палатку. Стоявший у входа часовой пристально
посмотрел на него.
"Чего он смотрит? Людей, что ли, не видел. Его бы туда, к бомбам
поближе..."
Когда Ахрамеев зашел в палатку, Сенька сделал вид, что спит.
4
Весь следующий день Сенька просидел у входа в палатку и смотрел туда,
где рвутся бомбы.
С передовой шли раненые, и он искал среди них знакомых. Прошло
несколько человек из пятой и шестой роты. Он хотел их остановить, но
почему-то не сделал этого. Они прошли в перевязочную, а Сенька продолжал
сидеть и смотреть туда, за кустарник, где клубилось и громыхало небо, где
остались Тимошка и Синцов, и командир взвода, и еще человек двадцать
ребят, с которыми он вместе жил, и из одного котелка ел, и впятером один
бычок курили.
А может, их уже и в живых нет. А те, что живые, увидят его, Сеньку,
и...
На третий день в перевязочной он увидел старшину своей роты. В
Татьяновке, под Купянском, они жили с ним в одной хате. Сенька даже ремень
ему свой подарил - хороший, желтый, совсем новый. Неплохой был старшина.
Бойцы всегда были сыты. А что еще бойцу от старшины надо? Чтоб кормил
хорошо и белье чаще менял. А что ругается, так это уж им, старшинам, так
положено. А Пушков хоть и много ругался, но о бойцах заботился крепко.
После перевязки Сенька подошел к Пушкову. Он стоял у стола и ждал, пока
фельдшер напишет ему какую-то бумажку.
- Здравствуйте, товарищ старшина, - негромко сказал Сенька и поднес
руку к пилотке.
Старшина оглянулся и посмотрел на него, потом на его руку.
- Тоже ранило? - спросил Сенька и стал глазами искать, куда же старшину
ранило.
- Нет, - коротко ответил тот и отвернулся.
Сенька переступил с ноги на ногу, посмотрел на такую знакомую, широкую
спину, на свой постаревший ремень и опять спросил:
- Ну, как там?.. На передовой...
Старшина ничего не ответил, стоял и смотрел, как фельдшер пишет
бумажку: тот быстро-быстро водил пером по ней.
"Не расслышал", - "подумал Сенька и опять собрался задать тот же
вопрос: уж очень ему хотелось знать, живы ли Тимошка и Синцов. Но тут
старшина круто повернулся и с разгона налетел на него.
"Сейчас облает", - подумал Сенька. Но тот не облаял, даже слова не
сказал, а, засовывая бумажку в боковой карман, пошел к выходу. Сенька
постоял, потом тоже вышел.
Старшина стоял у подводы и, насвистывая, взбивал сено.
"Подойти к нему, попроситься - возьмет, может..."
Старшина снимал с лошадей мешки с овсом и вставлял мундштуки.
"Так прямо и скажу. Что угодно пускай делают. Гранаты могу бросать.
Патроны подносить..."
Он вытер выступивший вдруг на лбу пот и подошел к повозке. Старшина уже
сидел в ней, умащиваясь.
- Товарищ старшина...
Пушков повернулся.
Лицо у него было усталое и какое-то старое. Он здорово похудел за
последние дни.
- Чего тебе?
- Возьмите меня, товарищ старшина...
Больше он ничего не смог сказать.
- Тебя?
Сенька мотнул головой. Во рту пересохло, и язык вдруг стал большой и
неповоротливый. Старшина поправил шинель под собой.
- Пошел, Сирко... - и дернул вожжи.
Подвода затряслась по ухабам, подымая тучи пыли, потом скрылась за
поворотом. Сенька проводил ее глазами, вошел в палатку и до обеда лежал,
уткнувшись лицом в солому.
Больше он ни к кому уже не подходил.
5
На передовой что-то изменилось. Стрельба приблизилась. В рощицу и
вокруг нее сначала редко, а потом все чаще и чаще начали падать снаряды.
Раненых стало так много, что ими заполнили не только их с Ахрамеевым
палатку, но раскладывали их прямо на земле в кустах. Доктора и сестры
сбивались с ног. Операционная работала круглые сутки без всякого перерыва.
Возле нее вырастали горы бинтов и ваты, и над ними тучами роились зеленые
жирные мухи, и два раза в день эти горы куда-то выносили, а через час-два
они опять вырастали.
- Плохо дело, - говорили бойцы. - Авиация одолевает, дохнуть не дает...
Бойцы были из разных полков, из разных дивизий, но все говорили одно -
жмут немцы, спасу нет.
Рядом с Сенькой положили худенького с наголо выбритой круглой головой
сержанта-разведчика. У него были большие, черные, вероятно когда-то очень
веселые глаза. Ранен он был в обе ноги. Четырьмя осколками. Пятый сидел
где-то в ключице. Лежал он все время на спине, но не стонал и не
жаловался, только воды все просил - у него был жар.
- Где это тебя так разделало? - насколько мог, участливо спросил
Сенька, - ему очень жалко было худенького сержанта.
- На мине подорвался, в разведке, - сказал сержант и, тяжело дыша и
поминутно кашляя, стал рассказывать, как он с тремя разведчиками, -
командира взвода убило, и он его заменил, - пошел за "языком", как они
достали этого "языка", а на обратном пути сбились, попали в минное поле, и
вот только он один и остался жив - всех четверых, с фрицем вместе, на
клочки разорвало.
Сенька молча слушал и сочувственно смотрел на сержанта.
"Какой он худенький, совсем пацан", - думал он и сравнивал свою
мускулистую жилистую руку с тоненькой, совсем как у девочки, рукой
сержанта, выглядывавшей из рваного рукава.
- Повезло тебе, - сказал Сенька.
- Повезло, - улыбнулся сержант.
- А ты давно воюешь?
- Я? Дай бог. С первого дня. От самой границы. Третий раз вот уже
ранен.
- Третий раз? - удивился Сенька.
- Третий. Под Смоленском, под Ржевом и вот здесь теперь.
- И все живой остаешься?
- Как видишь, - сержант медленно, с натугой улыбнулся, ему,
по-видимому, трудно было улыбаться. - Водички нету?
- Я сейчас принесу, - сказал Сенька и побежал на кухню.
Когда он вернулся, сержант лежал и тяжело дышал. Лицо его стало совсем
красным.
- Жар, должно быть, - сказал Сенька и поднес кружку к сухим,
потрескавшимся губам сержанта. Тот с трудом сделал несколько глотков,
откинулся назад и слабо выругался.
- Обидно, черт возьми! - он опять выругался. - Не увижу больше ребят.
Перебьют всех, пока выздоровею.
- Может, и не всех, - сказал Сенька.
- Да и в полк другой пошлют. Все равно не увижу.
- Тебе что - кости перебило?
- Кости. На обеих ногах кости.
Сенька смотрел на его ноги - обмотанные во всю длину, толстые и
какие-то квадратные, только кончики пальцев выглядывали.
- Да, долго тебе лежать.
- Долго, - вздохнул сержант и опять попросил пить. - С полгода
проваляюсь. Как колода. А ребята воевать будут...
Больше он ничего не сказал. Закрыл глаза и долго лежал с закрытыми
глазами и тяжело дышал.
"Как бы не помер", - подумал Сенька, и ему еще более жалко стало
худенького сержанта. Он осторожно приподнял бритую голову его, - она была
горяча, как огонь, - и подложил свою скатку.
Ночью сержант стал бредить - вспоминать Полтаву, Клашу, ругать
какого-то старшину, - и Сенька всю ночь менял ему холодную, мокрую тряпку
на лбу. К утру бред прошел, жар отпустил, и часа два сержант спал
спокойно. Сенька тоже вздремнул.
Только утром заметил Сенька, что у сержанта на груди Красная Звезда. На
одном уголке эмаль облупилась. "Такой молоденький - и уже орден", -
подумал Сенька и побежал за завтраком.
- За что это ты орден получил? - спросил потом Сенька, кормя сержанта с
ложечки.
- За что дают, за то и получил, - уклончиво ответил Николай, - сержанта
звали Николаем, - и облизал ложку.
- И давно получил?
- Давно.
"Смелый, должно быть, - подумал Сенька. - По морде видать, что смелый.
А ведь такой худенький, хлипкий".
После завтрака Николаю захотелось оправиться, и Сенька бегал за судном,
- оно было одно на весь санбат, и на него была очередь, - и помогал
Николаю с ним сладить.
- Ты мировая няня, - сказал Николай, и Сеньке это было ужасно приятно.
Когда Николая унесли на перевязку, Сенька нарвал свежей травы и
подложил под плащ-палатку, на которой Николай лежал. А на обед выклянчил у
повара лишний кусок мяса, но у Николая не было аппетита, и пришлось ему
самому съесть.
- Аппетитец у тебя - дай бог, - улыбнулся Николай.
Сенька смутился и отставил котелок.
- А мне вот не лезет ничего. Тошнит чего-то.
- Это от жару.
- А вот пить... Ведро бы зараз выпил.
- Дать? - спросил Сенька и потянулся за кружкой.
- Дай.
Николай, морщась от боли, но с аппетитом выпил поллитровую кружку,
откинулся на скатку и стал смотреть на голубой ослепительный кусок неба,
видневшийся в отверстие палатки.
Часам к трем, когда солнце стало особенно припекать, Николай попросил,
чтобы его вынесли на двор, - палатка накалилась, и у него заболела голова.
Сенька выпросил у лейтенанта, лежавшего в углу, плащ-палатку и растянул ее
так между кустами, что солнце совсем не мешало Николаю. Сам он пристроился
рядом, отгонял лопухом от Николая мух, скручивал ему папиросы, - он
довольно ловко научился это делать рукой и коленом, - и бегал на кухню
прикуривать.
Над головой время от времени пролетали самолеты и бомбили большой
кудрявый лес километрах в пяти отсюда - там стояла артиллерия и какая-то
кавалерийская часть.
Так они лежали - Сенька на животе, Николай на спине - и говорили о
"юнкерсах", об артиллерии, о кавалерии, о том, как плохо приходится ей в
эту войну. Николай здорово разбирался во всех видах самолетов, учил
Сеньку, как отличать "юнкере" от "хейнкеля" и "Мессершмитта-110", как надо
стрелять в самолет, когда он низко летит. Потом им надоело разговаривать,
и они просто лежали и смотрели на небо, следя за косяками летящих
бомбардировщиков.
Подъехали две машины с ранеными. Их быстро разгрузили под деревьями, а
машины загнали в кусты. Опять стало пусто, только часовой у палатки ходил
взад и вперед, перекладывая винтовку из руки в руку.
- И чего это он все ходит и ходит? - спросил вдруг Николай, смотря на
часового. - На передовой людей не хватает, а он здесь торчит.
- Положено так, должно быть, - уклончиво ответил Сенька и стал возиться
с плащ-палаткой. - Перетянуть, что ли, а то солнце заходит.
- Может, дезертиры тут с нами лежат? А? Как ты думаешь?
Сенька ничего не ответил. Стоя на коленях, он натягивал плащ-палатку.
- А ты знаешь, - помолчав, сказал Николай, - по-моему, тот, что рядом с
тобой лежит, самострельщик. Вид у него какой-то такой...
- Может быть, - неопределенно ответил Сенька. - Тебе воды не принести?
- Сенька встал. - Там, на кухне, свежей, кажется, привезли.
- Не стоит, не хочется. А я вот с ними бы не цацкался. Лечат чего-то
их, возятся. Кому это надо? Люди там, - он кивнул головой в сторону, где
день и ночь громыхало, - из кожи вон лезут, держат, а эти сволочи о шкуре
своей только думают... Пострелял бы их всех к чертовой матери. Дай-ка я
докурю.
Сенька протянул окурок.
- И, знаешь, - Николай с трудом повернул голову, чтоб увидеть Сеньку, -
их сразу отличить можно. Морды воротят, в глаза не смотрят. Чувствуют вину
свою, гады, - он вдруг засмеялся. - Вот у тебя тоже левая ладонь - совсем
самострельщик. Тебя чем это? Пулей или осколком?
- Пулей, - чуть слышно ответил Сенька и побежал с котелком на кухню.
6
Вечером пришел приказ переходить на другое место. Вся ночь ушла на
переезд. Сенька сам устроил Николая в машине и ехал все время рядом,
поддерживая его. Николай лежал у самой кабины, там меньше трясло. На
ухабах он крепко хватал Сенькину руку, но ни разу не пикнул. Дорога была
отвратительная.
На новом месте Николая с Сенькой чуть не разлучили. Сенька долго бегал
за старшим врачом, командиром батал
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -