ами Штауффенберга?
   С. Да.
   М. Я сохранил их. И, предваряя ваш следующий вопрос, они  до  сих  пор  у
меня. Исключая картинки с голыми мальчиками.
   С. Не думаю, чтобы они нас сильно интересовали.
   М. Надеюсь, что нет. Так вот, британцы...
   С. Пожалуйста, давайте придерживаться нашей повестки  дня.  Итак,  помимо
Штауффенберга, были еще какие-нибудь деятели в Германии, которые работали на
Советы?
   М. Им  многие  симпатизировали  из  так  называемой  интеллигенции  вроде
"Красной Капеллы", которую мы  разгромили  перед  этим.  Это  было  типично.
Считается, что у русских очень сильная разведка, но все, что они  фактически
делали, это внедрялись в прокоммунистические группы интеллигентов  в  разных
странах и через этих  сломленных  людей  получали  самую  разную  информацию
задаром.  Русские  терпеть  не  могут  платить  за  что-нибудь.  А  студенты
университетов,  писатели,  артисты,  профессора  и  так  далее  с   радостью
раскрывали им государственные секреты просто ради того,  чтобы  помочь  делу
социализма. Но сотрудничать? Лет, в лучшем случае очень немногие,  да  и  то
главным образом тайно, поддерживали Сталина. Украдкой по  ночам  распихивали
по почтовым ящикам  скверно  написанные  листовки  или  малевали  на  стенах
антиправительственные лозунги. Я говорил вам,  что  удел  их  был  жалок,  и
поверьте, так оно и было на самом деле.
   С. Вот один из самых важных вопросов в моей сегодняшней повестке  дня.  Я
должен спросить вас, известно ли вам что-либо о дневниках адмирала Канариса?
   М. Известно. После 20 июля против Канариса не было  выдвинуто  обвинение,
хотя некоторые из его  ближайших  коллег  были  разоблачены  как  изменники.
Гиммлер защищал его практически до конца. А затем, в апреле 1945 года,  один
офицер случайно обнаружил эти дневники, запрятанные в сейф в военном  штабе.
Их тут же передали Раттенхуберу...
   С. Раттенхубер? Из службы безопасности?
   М.   Он   был   начальником   личной   охраны    Гитлера    из    RSD(1).
Полицейский-профессионал, баварец из Мюнхена.  Он  прочел  их  и  немедленно
отнес            мне.             ---------------------------------------(1)
RSD-Reichssicherheitsdienst. Отряд профессиональных  полицейских,  формально
входящий в штат Гиммлера, но, по сути,  совершенно  независимый.  Сотрудники
этой службы отвечали за безопасность  Гитлера  и  повсюду  сопровождали  его
Носили форму и знаки различия СС и  отчитывались  только  перед  Гитлером  и
бригадефюрером СС Гансом Раттенхубером, командиром  RSD.  Раттенхубер  часто
тесно сотрудничал с гестапо в случаях, когда Гитлер  куда-либо  выезжал  или
проводил большие публичные выступления.  Подобно  Мюллеру,  Раттенхубер  был
родом из Баварии и оставался с Гитлером до самого конца.
   С. А не Кальтенбруннеру?
   М. Нет, непосредственно мне. По приказу  Гитлера  все  вещи  такого  рода
первым делом попадали в мои руки. Я пролистал их и велел сделать  фотоснимки
со всех документов. Потом я показал дневники Гитлеру...
   С. Оригиналы или фотографии?
   М. Гитлеру - всегда только оригиналы. Он внимательно прочел  их  и  велел
мне надежно хранить их у себя. Фотографии  избранных  страниц  были  вручены
Кальтенбруннеру, а он позже передал их Гитлеру.
   С. А оригиналы? В смысле, что произошло с оригиналами?
   М. Я их припрятал.
   С. Они еще в сохранности?
   М. Вполне.
   С. Что было в этих дневниках?
   М. Эти идиоты поверяли бумаге буквально все. В этом деле  об  измене  моя
задача заключалась не в том, чтобы найти важные документы, а  в  том,  чтобы
определить, какие важные документы наиболее важны. Буквально все из компании
Штауффенберга  вели  дневники,  делали  заметки  и   писали   самые   разные
разоблачающие документы, которые они держали в столах, сейфах в  собственных
кабинетах или других легко вычисляемых  местах.  Канарис  ничем  от  них  не
отличался, хотя как начальник разведки он мог бы быть посообразительнее.
   С. Но, по существу, в этих дневниках было...
   М. То же, что и у всякого другого. Оправдание себя и своих действий.  Там
были  записи  о  контактах  и  с  Западом,  и  с  Востоком,   через   разных
высокопоставленных государственных чинов,  религиозных  деятелей  и  прочее.
Кстати, эти религиозные господа  оказались  худшими  из  всех.  Хотя  сам  я
посещаю церковь, когда дело доходит до этих блеющих агнцев Божьих, я склонен
согласиться с Борманом. Эти моральные  уроды  в  один  голос  заявляли,  что
Господь требует от них, чтобы они убили Гитлера, и что все, что они  делают,
приемлемо, поскольку они носят сутану. И  уж  они-то  были  в  самых  первых
рядах, чтобы доносить на своих друзей, друзей своих друзей  и  кого  угодно,
кто только приходил им на ум. Я предпочитал не допрашивать этих тварей  сам,
если у меня был выбор. А Канариса  мне  довелось  допрашивать  по  различным
поводам, и тут он проявил себя истинным греком. У него были  ответы  на  все
вопросы, и ни один  из  них  не  был  правдой.  Ему,  скорее,  следовало  бы
торговать где-нибудь коврами и держаться от  армии  подальше.  Его  дневники
стали в итоге его смертным приговором. В них содержалось описание заговора с
целью  захватить  Гитлера  с  помощью  дивизии  "Бранденбург",  который  был
разработан до мельчайших деталей. За  исключением  того,  конечно,  что  они
забыли поделиться своими планами с командиром дивизии или  кем-либо  из  его
штаба. И для них впоследствии  стало  большим  потрясением,  когда  командир
категорически отверг их план и не стал защищать их на допросах. Вам  следует
понять, что эти идиоты, когда их задерживали или арестовывали, тут  же  сами
выбалтывали гестапо все, что знали. Я никого из них не подвергал  пыткам.  В
этом не было необходимости. Конечно, с одним человеком я  мог  разговаривать
очень резко, зато с другим я  вел  себя  мягко  и  дружелюбно.  Тон  допроса
зависит от человека, которого допрашивают. Большинство этих господ  выдавали
мне всю необходимую информацию так быстро, как только могли, и теперь, когда
я читаю книги о героическом сопротивлении и  ужасных  пытках,  мне  делается
смешно. Конечно, оказаться в камере не слишком приятно, особенно для  всяких
изнеженных чиновников и  надменных  генералов,  и  на  них  оказывали  очень
сильное психологическое давление, но ни одного из них  не  били(1).  В  этом
просто не было нужды, поскольку они по большей  части  из  кожи  вон  лезли,
---------------------------------------(1) 12 июня 1942  года  Мюллер  издал
подписанный им лично приказ, касающийся правил ведения как обычного  допроса
в целом, так и интенсивного допроса в частности.
   "1. Интенсивный допрос может применяться только в том случае, если в ходе
предварительного допроса стало ясно, что арестованный владеет информацией  о
каких-либо важных фактах, касающихся  контактов  или  намерений,  враждебных
государственной или правовой системе, но отказывается сообщить эти сведения,
и если последние не могут быть получены в ходе расследования.
   2. В подобных обстоятельствах интенсивный допрос может применяться только
по  отношению  к   коммунистам,   марксистам,   членам   религиозных   сект,
саботажникам,  террористам,   членам   движения   Сопротивления,   вражеским
десантированным  агентам,  асоциальным  личностям,  польским  или  советским
лицам, отказывающимся сотрудничать, а также бродягам. Во всех  иных  случаях
принципиально необходимо мое предварительное разрешение.
   3. Интенсивный допрос не может применяться с целью принудить заключенного
сознаться в собственных преступных действиях, а также этот  метод  не  может
применяться по отношению к лицам, временно освобожденным системой правосудия
с целью проведения дальнейшего  расследования.  В  случае  исключений  также
требуется мое предварительное разрешение.
   4. Помимо других мер, применяемых по обстоятельствам,  интенсификационные
меры заключаются в следующем: упрощенный рацион (хлеб и вода) жесткая  койка
темная камера лишение сна изнуряющие упражнения,
а также нанесение ударов дубинкой (в случаях, когда наносится более 20 ударов, необходимо присутствие врача)". 
чтобы исповедаться самим и впутать как можно больше других людей. И в числе тех, кого они впутывали, было довольно много людей, которые вообще ничего об этом не знали. Я думаю, в итоге мы отпустили на свободу гораздо больше народу, чем посадили. Конечно, когда подозреваемый начинал лгать мне и старался втянуть за собой еще кого-нибудь, я обращался с ним очень сурово. Большинство их так или иначе повесили бы, но они явно не хотели остаться без компании. 
   С. Сколько человек на самом деле было казнено в результате  следствия  по
делу 20 июля? По некоторым данным, четыре или пять тысяч...
   М. Ерунда. Тысячи оказались в тюрьме,  но,  насколько  я  знаю,  смертной
казни на самом деле было предано только около двух сотен.  Я  помню,  как  в
самом конце Гитлер отдал мне особый приказ насчет этих  людей.  Это  было  в
апреле, в Берлине. Он потребовал тогда  немедленно  ликвидировать  их  всех,
чтобы в том случае, если Германия окажется во власти своих  внешних  врагов,
ее внутренние враги не смогли бы выползти на поверхность и установить  новое
правительства. Он говорил об этом совершенно серьезно и  сказал  мне  тогда:
"Мюллер, если я вообще могу сейчас кому-нибудь доверять, то думаю, что  могу
доверять вам. Когда-то мы были врагами, но у меня была  возможность  понять,
что вы настоящий профессионал, и поэтому я прошу вас лично проследить, чтобы
это было сделано немедленно".
   С. Что именно вы должны были сделать и сделали  ли  вы  то,  что  от  вас
ожидалось?
   М. Устранить их, с судом или без суда.  Вы  прекрасно  понимаете,  что  я
должен был сделать.
   С. Иными словами, умертвить их.
   M. Называйте это как вам угодно. Эти люди были виновны в  государственной
измене и в намерении нанести урон своей стране ради  достижения  собственных
целей. Вроде тех генералов, о которых я вам  рассказывал,  помните,  которые
говорили, что "это война Гитлера и, если он ее проиграет, это его  вина".  И
многие из них действительно надеялись занять ключевые посты  в  послевоенном
правительстве. Возможно, именно для того они и хранили свои преступно глупые
записи и дневники, чтобы позже иметь возможность предъявить  их  в  качестве
доказательства их противостояния Гитлеру. Вы можете назвать мои действия как
вам захочется, но не забывайте, что я проверял все доказательства их вины  и
лично допрашивал большинство из них, так что мне лучше известны их характеры
и мотивы их поступков, чем они известны сегодня  разным  посторонним  лицам.
Чтобы выполнить приказ Гитлера, я собрал команду своих людей, на которых мог
положиться, и сообщил им о приказе. И я лично приказал этим людям немедленно
казнить всех заключенных по делу 20 июля. Главные  преступники  уже  понесли
наказание за свои действия, но оставалась еще  шайка  Канариса  и  некоторые
другие, которые находились в берлинской  тюрьме,  ожидая  суда  или  отбывая
срок. Я выполнил приказ Гитлера,  насколько  сумел.  Канариса  и  его  шайку
повесили в той же тюрьме, а остальных вывезли и расстреляли,  некоторых  уже
буквально в последние минуты перед приходом  русских,  спешивших  к  ним  на
выручку. И скажу вам без всяких колебаний, что у  меня  не  было  проблем  с
выполнением данного приказа. И если я о чем и сожалею сегодня, то  только  о
том, что кое-кого я по ходу дела все-таки упустил...
 
 
 
   20 ИЮЛЯ 1944 ГОДА:
   Часть II
 
   События, разворачивавшиеся во второй половине дня 20  июля  1944  года  в
штаб-квартире гестапо, намного  интереснее  всего  происходившего  в  ставке
Гитлера или на Бендлерштрассе, где находился центр заговора.
 
 
   С.  Остается  еще  много  нерешенных  вопросов,   скорее,   исторического
характера, касающихся покушения на  жизнь  Гитлера,  и  поскольку  вы  имели
непосредственное отношение к расследованию, я хотел бы  продолжить  разговор
об этом, если вы не против.
   М. Разумеется. Но мне кажется, основное мы уже обсудили, разве не так?
   С. Но не этот аспект. Тогда я интересовался  вашим  мнением  относительно
замешанных в заговоре партий.  На  этот  раз  мне  хотелось  бы  быть  более
конкретным. Уверен, вы поймете, что я имею в виду, если мы продолжим.
   М. Мне в любом случае хотелось бы понять вашу мысль.
   С. Прежде всего, было ли вам, как начальнику гестапо, известно что-либо о
готовящемся заговоре до того, как произошло покушение?
   М. Конкретно о Штауффенберге?
   С. Да, об этой попытке.
   М. Я кое-что знал о Штауффенберге,  но  не  в  связи  с  его  участием  в
подготовке покушения.
   С. А что вы о нем знали?
   М. Ну, антиправительственно настроенный  интеллектуал.  Еще  существовало
досье о его подозрительных сексуальных наклонностях, но ему не был дан  ход.
Я не занимался специально людьми,  настроенными  против  правительства,  под
которым я подразумеваю Гитлера, а только  теми,  кто  предпринимал  активные
действия в этом направлении. Что же касалось обвинений высших военных  чинов
в гомосексуализме, то я кое-что знал о  деле  генерал-фельдмаршала  Фрича  в
1938 году и мне больше не хотелось связываться с делами такого рода.
   С. Давайте на минутку отвлечемся от нашей темы. Вы упомянули Фрича.
   М. Да. Мой  сотрудник  Мейзингер  занимался  следствием  по  этому  делу,
которое я советовал ему оставить в покое. И Мейзингеру оно оказалось  не  по
силам.
   С. И обвинения в гомосексуализме против Фрича были сфабрикованы  гестапо,
разве не так?
   М. Нет, не так. Фрич, несомненно, имел одно время гомосексуальные  связи,
но конкретные обвинения в 1938 году не подтвердились. Улики существовали, но
они относились к другому армейскому офицеру, а  не  к  командующему  армией.
Когда это стало очевидным, я дал Мейзингеру приказ бросить это дело. Но  он,
решив, что здесь хороший шанс для карьеры, передал эту группу  другим,  кому
Фрич не нравился. Кое-кому эта  работа  была  нужна...  Герингу,  если  быть
точнее... а Мейзингер выразил  готовность  помочь.  Это  было  действительно
отвратительное дело, и Мейзингера, вместо ожидаемого  повышения  по  службе,
отправили в Японию. Остальное вы знаете. Не желаете ли вновь вернуться к  20
июля?
   С. Да. Значит, вы ничего не знали о покушении заранее, я верно понял?
   М. Абсолютно ничего. В нем участвовала небольшая группа людей, и  решение
подложить бомбу было принято незадолго  перед  этим.  Информация  просто  не
успела просочиться и достигнуть моих ушей.
   С. Значит, покушение готовилось в полной тайне?
   М. О нет, не так уж. Несколько человек, не  входивших  в  круг  настоящих
заговорщиков, знали о нем. Они не были замешаны в этом  непосредственно,  но
знали о том, когда и как должно было произойти покушение. Таким образом  эти
люди также являются преступниками, поскольку они знали о готовящемся теракте
и не сделали попытки донести о нем.
   С. Соучастие в преступлении.
   М. Именно так. Думаю, будет лучше,  если  я  просто  кратко  изложу  свою
версию событий того дня, вместо того чтобы попусту тратить целые  месяцы  на
такие разговоры. Я уже говорил вам, что был захвачен  врасплох  и  по  какой
причине. Теперь могу рассказать, как я реагировал на известие о покушении, и
пусть мои поступки говорят сами за себя. 20  июля  я  находился  у  себя  на
службе в Берлине, пытаясь разобраться с делом, над  которым  тогда  работал.
Оно не имеет никакого отношения к нашему вопросу. Сопоставление  фактических
доказательств с показаниями, полученными сотрудниками гестапо  на  допросах,
заняло почти все утро, и я был не в самом  лучшем  настроении,  когда  вдруг
раздался телефонный звонок и один из моих сотрудников сообщил, что произошел
какой-то взрыв в ставке фюрера. О заговоре не было ни слова, и я решил,  что
речь идет о взрыве мины. Через несколько минут...  возможно,  четверть  часа
или около того... в мой кабинет вошел страшно возбужденный Кальгенбруннер  и
сообщил, что на совещании в ставке Гитлера,  где  присутствовал  и  он  сам,
взорвалась бомба и некоторые  из  участников  совещания  убиты  или  ранены.
Гитлер серьезных ранений не получил. Находившийся поблизости Гиммлер тут  же
приказал Кальтенбруннеру взять экспертов,  и  лететь  в  Восточную  Пруссию,
чтобы  выяснить,  что  же  в  точности  произошло.   Я   поинтересовался   у
Кальтенбруннера,  вполне   естественно,   нет   ли   за   этим   какого-либо
организованного заговора, и он ответил довольно резко,  что,  скорее  всего,
нет и чтобы я на этот счет не беспокоился. Такое его обращение со мной очень
меня раздосадовало. Кальтенбруннер вообще был на редкость неприятным  типом,
и на службе я не уделял ему слишком большого внимания.  Он  был  ненадежным,
нечестным и мстительным человеком. Припоминаю случай, когда он  повздорил  с
Полем.
   С. Для протокола - с Освальдом Полем?
   М. Да. Кальтенбруннер прицепился к одному из людей Поля и из-за  какой-то
ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень  большое  влияние  на
Гиммлера  и  через  него   приказал,   чтобы   того   человека   освободили.
Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело  в  покое,  но  как
только Гиммлер и  Поль  покинули  Берлин,  Кальтенбруннер  предпринял  новую
попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил  жуткую
сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой  кабинет  и  крикнул,  что  Поль
врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я  тут
же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно  вылетающего
из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с  пылающей  физиономией  и
окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что,
впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером,  и
он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о  распоряжении
Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае  я  не  собирался
держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место  измена,
моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем,  около  17:  00,
мне позвонил сам Гиммлер  и  сказал,  что  некоего  полковника  генерального
штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе
на Бендлерштрассе и допросить насчет того, что ему  известно  о  бомбе.  Еще
Гиммлер  сказал,  что  Гитлер   получил   легкие   ранения,   но   полностью
работоспособен и что все это  дело  нужно  держать  в  строгом  секрете.  Он
спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу,
и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что  мне  следует  только
наблюдать  и  не   предпринимать   никаких   действий,   помимо   задержания
Штауффенберга. Его я должен был как можно  более  незаметно  препроводить  в
свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был  ничего  знать
об этом. Мне было  непонятно,  почему  нужна  такая  скрытность  при  аресте
убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришел в сильное раздражение
и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией.  Меня
снова удивило, что Гиммлер ведет себя столь робко, ведь, в конце  концов,  в
том случае, если это не отдельное  происшествие,  следовало  бы  предпринять
гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем
службам гестапо как внутри страны, так и за ее пределами,  чтобы  они  особо
бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не
стал сообщать, что такое нападение имело место. Я  тут  же  отправил  своего
подчиненного,  штандартенфюрера  Пиффрадера,  с  приказом  взять  полковника
Штауффенберга,  соблюдая  при  этом  строгую  секретность.  Едва   Пиффрадер
удалился, я начал получать сообщения  о  военном  перевороте.  Мне  звонили,
должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая  телетайпных  сообщений.  Вся
служба была взбудоражена до крайности.
   С. Что было потом?
   М. Я т