мости,  пятидесятую
сигарету за сутки, ни к кому не обращаясь, сказал:
     - Черт с вами, подонки... Куда вы на хрен денетесь!
     Они  никуда и  не делись, все так же сидели по  отдельным камерам.  Но,
словно  сговорившись, играли с майором  в молчанку. Все  намеченные им сроки
прошли,  и  через  неделю  особист,  скрепя  сердце, пошел  к  подполковнику
Смирнову. Деваться ему было  некуда, и  он предложил громкое это  дело "тихо
подзашить", мол, мы тут все свои мужики, понимаем... и нечего сор из избы...
Столь дружеское предложение благосклонно приняли, и дело полюбовно замяли.
     Правда, замяли не для  всех. Командиру роты  связи  досталось с лихвой.
Вмазав отметку о  неполном служебном соответствии, его понизили в должности,
а  заодно  наказали  и  по  партийной  линии  -  вынесли  строгий  выговор с
занесением в учетную карточку и торжественно пообещали при первом же удобном
случае не только  исключить  из партии,  но  и вообще  выкинуть  из  армии к
такой-то матери. Возможно, капитан отделался бы и менее тяжкими побоями, но,
свято  веря  в   справедливость  и   законность,   додумался  подать  рапорт
вышестоящему руководству, где слезно пожаловался по  поводу  влепленной  ему
оплеухи. Как  только "телега"  долетела до  Кабула, из штаба армии позвонили
полкачу и  по-отцовски пожурили: что ты, мол,  так  и так,  надо же  за угол
заходить,  а  потом  уж  подчиненных   воспитывать...,  чтобы  через  голову
идиотские рапорты не подавали!
     На следующее утро после звонка бывшего ротного быстренько освободили от
временно занимаемой должности  командира взвода  и в тот же  день перевели в
Бахарак  -  заведовать  радиостанцией  точки. Там капитан  заменил прекрасно
справлявшегося с этой работой прапорщика! А чтоб  одному ему не было скучно,
вместе  с ним  отправили  в ссылку и бывшего старшину - как  тогда говорили:
попал кусок под раздачу!
     Столь крутые меры незамедлительно отразились и на всей многострадальной
роте связи. Им прислали нового командира - типичного  привокзального урку, а
еще  раньше  подыскали такого зверюгу-прапора,  что даже дембеля доблестно и
самоотверженно  скребли и  чуть  ли  не  языками  вылизывали  полы  в  своей
прославленной  палатке. Ходили в наряды по  кухне, по роте и на дежурство по
полковому туалету...
     Шурик просидел на гауптвахте около двух недель, а непокаявшийся рядовой
Зинченко  -  полтора  месяца.  Нравы  караула  были  еще  те  -  приходилось
привыкать.  Особисты  тоже  скучать  не  давали,  наведывались часто, иногда
прихватывая с собой, видно, для острастки, любимого командира.
     Но   случались   у  Саши  и  дни   отдыха,  когда   дежурила  четвертая
мотострелковая. В один из таких вечеров  к нему в камеру попытался вломиться
бывший старшина - попрощаться перед Бахараком. Но он был настолько пьян, что
с трудом  держался  на ногах и прощания не получилось. Впрочем, тут виновным
оказался   Пономарев.  Пользуясь  своей  властью  начальника   караула,   он
быстренько арестовал "дяденьку" до утра и передал "на поруки" Шурику, Валере
и Братусю. Те не заставили  себя долго упрашивать: от  всей души "успокоили"
не  в  меру разбушевавшегося "куска".  Правда,  не сообразили вызвать  Гору,
который в  тот  вечер  дежурил в самом блатном наряде - посыльным  по  штабу
полка. Вот уж не повезло пацану, так не повезло!
     После  освобождения  с  Сашей в  роте связи  уже  никто  в  открытую не
связывался.  Но тайно его  все  ненавидели.  Через месяц он  не  выдержал  и
напрямую обратился  к командиру  полка с просьбой о  переводе. Ответ был как
всегда предельно краток: "Паш-шел во-он!!!"
     С  тех  пор   к  Зинченко  на  веки  вечные  прилипло  гулкое  прозвище
Гранатометчик.



Глава 19



     После бурных сентябрьских событий минуло  полгода.  Все это  время полк
жил своей обыденной,  привычной жизнью - наряды, караулы, операции, колонны,
рейды и вновь - наряды, караулы...
     Новая стратегия  Смирнова  дала свои вполне закономерные  плоды. Резкое
снижение  количества   ударов  по  караванным   тропам  и  базовым  кишлакам
моджахедов  привело к  тому,  что  к  середине  зимы  духи  имели  оружия  и
боеприпасов столько, сколько не имели за все годы до этого.
     Само собой, возросла  и  их активность. Постоянные  обстрелы  гарнизона
стали  делом обыденным  и чуть  ли не каждодневным, в  полку даже привыкли к
этому.  Обстрелы вполне могли бы перерасти  и в  нечто большее, если бы полк
силами   реактивной  батареи  "Град"  в  ответ  на  одиночные  выстрелы  или
неприцельную   очередь   непримиримых   не   закрывал   парочку  считавшихся
душманскими горных селений. Ну а ими считались  любые населенные пункты,  за
исключением, пожалуй, лишь  пяти-шести кишлаков,  непосредственно окружавших
по   периметру   район   дислокации   восемьсот   шестидесятого   отдельного
мотострелкового.  Но и  этим  кишлакам хорошенько  досталось в канун нового,
1984-го года.
     К  началу зимы  правоверные  додумались  до одного  новшества. По ночам
принялись  сигнализировать  портативными  карманными фонариками  (а  их свет
виден  в  высокогорье  на  многие  километры)  о  любом  выходе  какого-либо
подразделения  за территорию части.  Таких сигнальщиков  в  каждом  из  пяти
кишлаков насчитывалось  по  три-четыре,  а  то и по пять человек -  у каждой
группировки свой, наверное.
     В  полку поначалу решили  с  ними покончить  силами  снайперов  второго
батальона. За каждым  звеном засевших с ночными прицелами стрелков закрепили
по  селению  и  пустили,  для  затравки,  погулять вокруг лагеря  части  БМП
разведроты. Но, во-первых, ночная стрельба  -  дело отнюдь не простое,  да к
тому  же требующее  особых навыков и немалой практики, плюс расстояния  -  в
среднем, метров шестьсот  - восемьсот, а во-вторых, у духов на крышах сидели
ребята совсем не глупые. И затея с громким и претенциозным названием "Ночные
лисы"  с  треском  провалилась.  Результатов -  никаких.  Если, конечно,  не
считать нескольких подстреленных кишлачников, которые, якобы, с точно такими
же фонариками вышли ночью по нужде.
     Отец-командир,   мужчина   упорный,  рассердился  и,   походя  "поимев"
снайперов,  провел  более  действенную акцию.  Выпустив  как-то  ночью  пару
подразделений на прогулку, он силами артнаводчиков засек  координаты  домов,
откуда  сигналили; за  недельку,  не  торопясь  и  без лишней помпы,  как бы
невзначай, поставил по парочке  гаубиц  и танков напротив  каждой  точки,  а
после, в полном составе и в разных направлениях, одновременно выгнал  машины
второго МСБ и разведки в ночь.
     Когда  онемевшие  духи  увидели  такую  массу  расходящейся  веером  от
гарнизона техники, они,  естественно, лихорадочно засигналили своим. А через
несколько минут, подкорректировав прицелы,  одним залпом из всех имевшихся в
наличии стволов их накрыли. Ну и заодно разнесли в клочья по  трети  домов в
каждом из кишлаков.
     На  следующее  утро, таща за  собой  местное  начальство  и  носилки  с
упакованными  в  саван  покойниками,  в  полк  заявилась  огромная  траурная
делегация. В лагерь  их,  естественно,  не пустили, но через несколько часов
неопределенного  ожидания   к  делегации   вышел   "виновник   торжества"  -
подполковник Смирнов.
     В   долгой,  как  всегда,   пространной   речи,  колоритно   украшенной
ненормативной лексикой, он внятно и доходчиво объяснил старейшинам и муллам,
что с  предателями и  бандитами, а  также их  пособниками местное  население
ОБЯЗАНО разбираться самостоятельно и что в случае повторения сигналов мы, то
есть советский воинский  контингент, разнесем (было  употреблено иное слово)
все к такой-то  матери, и что меня, то есть командира части, утомило (так же
другой термин) ваше нежелание участвовать в общем патриотическом деле защиты
завоеваний  Великой  Апрельской  Революции.  С  этим  белобородые  старцы  и
удалились. Разумеется, из кишлаков больше никто и никогда не сигналил - там,
кажется,   вообще   перестали   карманными   фонариками   пользоваться.   Но
непримиримые, тем не менее, все равно знали о любом выходе шурави...
     Во время проведения рейда в урочище Аргу дорогу так и не  восстановили,
и афганцы умудрились пустить по ней один из притоков Кокчи. В полку по этому
поводу погоревали, повозмущались, а потом  погнали колонны  через  Кишим  по
новой дороге.  Моджахедам только  этого и  надо было. Прекрасно вооруженные,
они не давали рейдовым подразделениям никакой жизни, а автокараванам и вовсе
объявили самую  настоящую  минную  войну,  благо, с  доставкой  взрывчатки и
"итальянок" им стало полегче.
     Проведя  ноябрьскую колонну,  полк  потерял  на  ней танк, одну  БМП  и
несколько автомобилей с грузом. Погибло девять  человек. Вот тогда-то и было
принято  решение  нанести  ответный  удар  по  немногочисленной,  но  весьма
активной   и  удивительно  дерзкой   группировке  Джумалутдина.  Его  отряды
контролировали   помимо   части   дороги  еще   Гузык-Даринский   перевал  и
Карамугульское  ущелье,  тянувшееся  от  самого  Файзабада якобы  до  самого
Пандшера. Ну и, конечно,  урочище Аргу, где  Джумалутдин был единственным  и
полновластным хозяином.
     Базой  Джумалутдину  служили  два  кишлака  - Карамугуль и  Гузык-Дара,
находившиеся в шести и  восьми  километрах  от  полка. Расположились они  на
редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним  доступ хребта и
ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем.
     В  начале  года  Джумалутдина  попытались  "урезонить" с  воздуха,  но,
потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и
пожелал  тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не
лелеять надежды въехать в рай  на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась
полкачу  только  формально,  но  скандал   получился  дичайший  -   чуть  не
передрались.
     Первую  попытку  пощупать  группировку  Джумалутдина  силами  двух  рот
батальона и разведкой предприняли в первых  числах января, сразу после того,
как  у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев  и
наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили
такое  мощное  сопротивление,  что,  быстренько  свернувшись,  организованно
драпанули.  Операция  длилась  всего двенадцать  часов и стоила  жизни  двум
солдатам.
     Подобные  неурядицы,  само  собой,  не  могли  унять пыл Смирнова,  и с
середины января  штабисты плотно уселись на свои  жирные зады -  планировать
крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль.



Глава 20



     Прошедшие   шесть  месяцев  стали  для  Саши  самым  длинным  и   самым
мучительным  испытанием  во всей  его  жизни.  В роте  связи  его  презирали
абсолютно  все - от  взводных до последних  чмошников.  Первые недели с  ним
вообще  никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно
ставили в различные наряды.
     Саша набрался смелости и в очередной раз  подошел к полкачу. Тогда его,
с глаз долой, поставили на должность механика-водителя командирской машины и
перевели в парк.  Теперь в  перерывах  между нарядами и караулами он сутками
просиживал на "сто первой". С утра до вечера, по уши в мазуте, и в жару, и в
мороз,  Саша крутился  вокруг своей КШМки. И было  отчего! Ни одна "тачка" в
гарнизоне не проверялась столь тщательно и многократно, как машина Самого.
     Саша  осунулся,  обозлился, повзрослел.  В случившемся  себя  не винил.
Особенно  его  грел  тот  факт,  что  все  обошлось  благополучно.  Однажды,
разговаривая с Горой, он не выдержал  и вспомнил сентябрьский свой  "залет",
хотя обычно они обходили его молчанием:
     - Если все вернуть назад, я бы ее посильнее швырнул...
     Гора промолчал. Не без основания  считая себя причастным к той истории,
он держался с Сашей настороженно, словно боялся, как  бы тот не натворил еще
чего-нибудь похлеще.
     Но  вообще  ребята  из  третьего  взвода  были  единственными,  кто  не
отвернулся  от  него.  Он  это  ценил. Но,  чувствуя  перед  ними  свою вину
(все-таки  он крепко их подставил), старался попадаться  на глаза  как можно
реже и всего с десяток раз зашел в родную палатку.
     Известие  о том,  что в горы "пойдут  все!",  в  том  числе  и он, Саша
встретил с нескрываемой  радостью. Он мог рассчитывать, что участие в боевой
операции  сблизит  его с  ребятами  своего призыва,  по  крайней  мере,  они
перестанут  смотреть  на  него косо. Что же касается старослужащих, наиболее
досаждавших  Саше,  то  они  уже "свалили на дембель".  Нынешние  же деды, в
прошлом самые  гонимые чмыри,  ненавидели  его  молча  и о злосчастной  эфке
вспоминали редко. Он хорошо  чувствовал это и однажды пожаловался  Шурику на
свою житуху. Шурик ответил вполне определенно:
     - Да-а паш-шли-и они! Все! Пойми ты - этих чмырей Жаба  давит! Они  так
бы и копошились в дерьме, если бы не  ты... Ты вот - смог! А у них еще писюн
не вырос! Калибр мелковат - не тот! Вот они теперь и давятся!
     Через неделю, когда  деды,  хотя и молча,  а  все же достали его,  Саша
почти точь-в-точь повторил Шуриковы слова:
     - Да пошли вы, чмыри!
     Они вынести этого не смогли, тут же стукнули ротному. Тот вызвал Сашу и
тоже немножко "настучал" по голове: "Чтоб лишнего не базарил!"
     Но теперь появилась возможность  обо всем этом  забыть. Поэтому  Саша и
радовался предстоящему  походу. Воспоминания об  изнуряющей  тяжести  рейдов
отошли на второй план, а в утомленном сознании осталась лишь память о крутом
братстве гор, где нет ни дедов, ни чмырей, ни кадетов, ни салабонов - только
братишки и командиры и лишь одно общее дело...



Глава 21



     О намечающейся новой карамугульской прогулке в четвертой мотострелковой
роте узнали где-то за пару дней. Радости это  известие, понятно, не вызвало.
В памяти еще не  стерлись воспоминания о событиях  месячной давности,  да  и
вообще - февраль далеко не самое лучшее время года, чтобы лазить по горам, а
тем более в вотчину Джумалутдина.
     Особенно заметно приуныли дедушки.  Находившись сверх всякой меры, имея
в дембельских  ящиках по медали, а то  и по ордену, они  уже всеми помыслами
были  дома,  а тут - нате вам,  с  бубенчиком:  мало того, что старослужащих
берут, так еще и куда берут? Полный абзац!!!
     Чувство опасности, в начале  службы притупленное до полного отсутствия,
обострялось  прямо  пропорционально дням, оставшимся  до  демобилизации, и к
тому же в геометрической прогрессии. А тут еще  у  всех перед глазами стояли
привезенные в середине января из Бахарака и в течение двух суток пролежавшие
на снегу у морга пять трупов  бойцов  первого батальона. В полку существовал
такой мрачный обычай - давать сослуживцам и землякам возможность попрощаться
с погибшими товарищами.
     Из пятерых  убитых  трое отслужили  по  два с  половиной  года  и ждали
февральской партии на отправку, а двое уже были дедами, то есть отслужили по
двадцать два-двадцать три месяца. Погибли  ребята первой минометной  батареи
из-за оплошности в бою.
     "Крепость"  -  место  дислокации  гарнизона  -  попала  под жесточайший
обстрел. Один  из солдат-минометчиков  получил  тяжелое  ранение  в плечевой
сустав, и его унесли в укрытие. Как всегда бывает в подобных ситуациях, один
расчет  стал  работать на два  миномета. Заряжающий, не зная,  что свободное
орудие уже заряжено, поверх первой опустил в ствол вторую мину и, отбежав на
пару шагов,  произвел  выстрел. Обе стодвадцатимиллиметровые мины взорвались
прямо в стволе.
     Взрывная волна, осколки мин и размером с ладонь куски орудийного ствола
в  буквальном смысле раскромсали  весь стоявший в  нескольких  метрах вокруг
боевой расчет.
     Солдаты  и понять ничего не успели...  А то, что от них  осталось и два
дня  пролежало перед моргом, вогнало всех старослужащих в глубочайшую черную
депрессию.
     От   стрессов   же   дедушки   знали   лишь   одно   лекарство,    один
суперантидепрессант  -  план.  И  частенько  к  нему прибегали.  Чем-чем,  а
прекрасным, крепким, как  тогда  говорили  - термоядерным, гашишем  Бадахшан
славился на всю  ДРА. Этого  добра тут было предостаточно и даже с избытком.
Ходили упорные слухи,  что бабай,  не давший  бесплатно "шурави на косячок",
якобы рисковал многим, вплоть до собственной бестолковки.
     -  Им  выгодно,  чтобы  мы  долбили!  -  делали  старослужащие глубокое
умозаключение  и  забивали  очередную  сигарету.  В  боевых   подразделениях
долбили, правда, в меру, не то, что в хозвзводах и прочих подобных командах.
Но, тем не менее, за полгода до дембеля почти все мало-помалу позволяли себе
немного расслабиться. Само собой разумеется,  что именно рейдовые роты  были
основными  поставщиками  гашиша  на территорию части. И  сколько офицеры  ни
ловили, сколько ни наказывали поставщиков (впрочем, дальше губы дело не шло)
-  а после каждой операции подразделения приходили затаренные под завязку, и
вечером  по  палаткам разносился  безудержно-заразительный  смех...  Первая,
самая веселая стадия  - "ха-ха", ну а дальше в зависимости от дозы, здоровья
и темперамента;  хотя до ручки, или по местной терминологии -  "до галюнов",
обкуривались редко.
     Четвертая  мотострелковая  исключением  не  была.   "Подрасслабившись",
поматерив  отцов-командиров,  начиная  от   маршала  Устинова  и  заканчивая
лейтенантом  Пономаревым,  дедушки, в конце  концов, тоже  стали  потихоньку
готовиться к предстоящему выходу.
     Не успокоил их и взводный, за день  до операции порадовавший известием,
что  батальон  только  блокирует  кишлаки и  вниз  не  пойдет.  Ему  резонно
возразили,  напомнив, что в прошлый раз также шли "только на блокировку", да
вот незадача - не дошли. На что он, не менее резонно, ответил:
     - Хорош здеть! Умники, мать вашу! Знаете куда идем, грузиться так, чтоб
из ушей патроны торчали!
     После обеда  Пономарев построил личный состав в палатке -  она  к этому
времени уже  напоминала скорее склад  оружия, амуниции и боеприпасов, нежели
жилое помещение  -  и, проверив состояние готовности взвода, отдал последние
распоряжения:
     - Так,  мужики,  идем на день-полтора, максимум  два. Там нас наверняка
ждут. Поэтому... дабы легче ноги было уносить, весь сухпай не брать. В жопу!
Далее... БК  снайперам  -  триста-четыреста,  плюс  магазины;  на автоматы -
штука-полторы; пулеметчикам семьсот-восемьсот, отдельно. Гранат поменьше - в
кишлак  не переться, -  но  чтоб  были.  Пусть посреди  заварухи  мне кто-то
рискнет заикнуться, что патроны кончились - вымочу и  высушу! Все! До  ужина
отбой...  На  вечерке  выступит  полкач.   Это  на  час-полтора,   потом  до
одиннадцати  можете покемарить, в двенадцать -  к КПП.  Да! Чуть не забыл...
Гора! Если  вы с Братусем  опять ненароком "забудете" взять  каски... ну,  я
потом расскажу, что будет!
     После ужина, на вечернем разводе, перед личным составом  части выступил
подполковник  Смирнов.  Начал   он,   как  обычно,  с  "сынков",  "орлов"  и
"доблестных   сынов  Отчизны",  а  закончил  не  менее   традиционно  -  "не
посрамим...", "верой и правдой", "будем достойны...".
     Мероприятие затянулось  на час двадцать пять, и после недолгого  отдыха
роты вышли в горы.



Глава 22



     Как  полкач и обещал, на  операцию  пошли все, даже  повара  и водители
хозвзвода  второго  батальона.  Перед  КПП  к ротам  примкнуло  по отделению
саперов,  минометному  расчету (а  помимо всего прочего, это  еще  и  по две
трехкилограммовые мины каждому, за исключением  расчетов АГС и пулеметчиков,
бойцу-пехотинцу)  и по  солдату  химвзвода,  вооруженному  спаренной  трубой
экспериментального  огнемета "Шмель".  Там же стояла и  треть всех связистов
части.
     Когда их стали  передавать по  подразделениям батальона, Саша решился и
подошел к своему командиру:
     - Товарищ старший лейтенант! Отправьте меня со своими. Пожалуйста!
     Старший  лейтенант