мким, да и  есть
отчего быть голосу - в боковом кармане старого бушлата  у него плоская фляга
- для хоккея,  он  из  нее пьет хоть  где,  хоть  с кем.  Вот выпил, вытерся
рукавом, горлышко  фляге вытер  и, не  спрашивая Коляшу,  хочет  он или нет,
посудину сунул. "Э-эх ты! -  загремел Костя на пенсионера  Зайцева.- Ты и на
фронте, и в тылу  сироткой был, вот этаким сиротой и пред Богом предстанешь!
Па-айку  вырешили! Спасибо  партии  родной,  дала  по  баночке  одной!  А я,
распротвою мать, воевал  за то, чтоб прийти в магазин и на свой трудовой аль
на пенсионный рубель купить  все, чего душа пожелает! Па-а-айку вырешили!.."
"Котя,  Котя! - теребила его за рукав в  платочек  укутанная,  кроткого вида
женщина.-  Ну  че  ты  его  оглушаш?  Исправишь ты  его  сей  миг,  што  ли?
Перевоспитан!?.."
     Костя  Босых только этой женщины слушался,  только  ей  внимал. Укротив
себя, побулькал из фляжки,  на которой было выгравировано: "Советский хоккей
лучший  в мире на все времена!", кинул руки по  спинке диванчика, меж  двумя
цветками ременного вида, поставленными для  красоты  и эстетизьма в прихожей
"блатного магазина".
     Долго  еще бурчал Костя, комментируя поведение  не только Зайцева, но и
тех, кто,  отоварившись, выпячивался задом в  дверь,  продолжая  кланяться и
благодарить благодетелей-продавцов.
     Внук у Зайцева  и тогда уже был деловой:  минута в минуту, чуть ли не в
самое жерло магазина вметывалась красная  машина, и  в шарфах до задницы,  в
волчьих шапках  и в  дубленках, ворвавшись в помещение, внук с женою волокли
старика  Зайцева к весам, затем, дружной компанией  вывалившись в  прихожую,
быстро  разбирали старый, поди-ка еще  фронтовой, рюкзак:  "Это  тебе,  дед,
потреблять нельзя - гастрит;  это тебе, дед, есть вредно - печень; это, дед,
влияет на склероз, это  - на почки; от  печенья толстеть будешь, правнуку ты
его  даришь..."  И  в  результате  "чистки"  рюкзака оставался дед Зайцев  с
перцем, горчицей и кетчупом,  назначение  которого он не знал.  До  женитьбы
долго гонял и мучил внук деда: наедет с бандой девок и парней, отправит деда
домой,  чтоб  не  мешал веселиться.  Потом, когда женился, переместил деда в
совогород почти на постоянное местожительство.
     Дверь в домике Зайцева заперта изнутри, окно льдом заросло.
     Нашли лом, давнули дверь - и дохнуло на инвалидов тухлой волной тления:
под  одеялом, в полушубке, в  солдатской шапке, завязанной под  подбородком,
стеклянистым  инеем  покрытый,  смирно   вытянув  руки  в  рукавицах,  лежал
почерневший старичок  с небольшим,  изъеденным  мышами,  лицом.  Жил  и  все
славил: "Партия! Партия! Сталин! Сталин!  Ленин! Ленин! Вперед - народ!" Под
конец уж только внука: "Вадик-Вадик!.."
     Едва нашли старики того Вадика. В новых спальных кварталах он пребывал.
Ехать за  город  не хотел. Костя Босых, Николай Иванович  зашлись в  ярости,
затопали так, что хрустали  в квартире забренчали и ведро с бутылкой виски с
полки  сорвалось.  Жена  внука  Зайцева, в  голубом  атласном кафтанчике,  в
атласных  туфельках, выскочила  и  заорала:  "Вы  что,  хулиганы,  в  тюрьму
захотели?  Сгною старперов!" Коляша,  к  разу вспомнив незабвенного  солдата
Сметанина, деловым тоном воззвал:
     - Костя! Давай гранату! Тряхнем этот рай напоследок!..
     Костя рукой  за пазуху, железной пробкой зазвенел об  хоккейную  флягу,
будто кольцо из чеки гранаты вынимая.
     - Мужики-ы-ы-ы! Да вы  что-о-о-о-о? -  завопил Вадик и  откинул в глубь
квартиры  бойкоязыкую жену.- Любые деньги, мужики!  Лю-у-убы-ые!  Похороните
деда!  Похороните!  Я  его  любил  и  помнить  буду,   но  я  смерти  боюсь,
мужики-ы-ы-ы...
     - А мы,  думаешь, не боялись ее, когда моложе тебя, под огнем, в окопах
дрогли?! А ну, собирайсь, курва!
     Они заставили-таки Вадика хоронить деда,  пусть  и  в  закрытом  гробу,
заставили и жену его, и малого их сына на кладбище быть. Заставили и поминки
в  кафе  "Изумруд"  справить.  Чуть  только  Вадик  или  его  повелительница
сопротивление  оказывать начнут,  Николай Иванович глянет на  Костю Босых, и
тот сразу  за  пазуху лапой.  Хотели  даже  заставить  Вадика  и девять дней
справить, и сороковины, но тут уж взмолился сам Костя:
     -  Коляша, Николай Иванович,  мы ведь спьяну  и в самом деле прикончить
можем этого поганца. Да ну его... к аллаху!
     ...О,  как же  длинна, как  бесконечна  осенняя ночь,  что та давняя  и
дальняя дорога на фронт.
     Благословенна и проклята будь она.

     Овсянка - Красноярск
     Сентябрь 1994 - январь 1995