верному, ты мне была верна,
     Своею верностью меня спасая.

x x x

     Осталась нам едва ли треть пути.
     С тобою век мы прожили, и ныне
     Мечтаю жизнь окончить и уйти
     Я до того, как ты меня покинешь.
     А ты последний час мой освети,
     Забудь свои обиды, умоляю,
     Прошу: еще за то меня прости,
     Что малое наследство оставляю.
     Хоть все и говорят, что я богат,
     В действительности я богат не очень.
     Награды? Что тебе от тех наград!
     Тебе я оставляю наших дочек
     Да песни, о которых говорят,
     Что сделал их не я, а переводчик.

x x x

     Над головами нашими весною
     Шумело дерево на склоне гор,
     И мы в тот час не думали с тобою,
     Что дровосек уже вострил топор.
     Любовь людей на дерево похожа,
     Она цветет, на свете все презрев,
     Ужели и она бессильна тоже,
     Как перед топором стволы дерев?
     Мы дерево свое растили долго.
     Тряслись всегда над детищем своим,
     Так неужели злу и кривотолкам
     Его мы на погибель отдадим?
     Ужель обиды наши и сомненья
     Позволят превратить его в поленья?

x x x

     Когда ты вовсе не существовала б,
     Я, кажется, не прожил бы и дня,
     Кто б стал причиной бед моих и жалоб,
     Кто б стал истоком счастья для меня?
     К кому б летел я из краев далеких,
     О ком печалился, о ком грустил,
     К кому другому обратил бы строки,
     Которые тебе я посвятил?
     Ужель б сады и птицы пели,
     Когда бы я твоих не видел глаз,
     Ужели б звезды в небесах горели
     И солнца свет над миром не погас?
     Коль не было б тебя, то неужели
     Я быть бы мог счастливым, как сейчас?

x x x

     Красавицу певец Эльдарилав
     Посватал из селения чужого,
     Но выдали невесту за другого
     Ее отец и мать, любовь поправ.
     И на веселой свадьбе яд в вино
     Подсыпали и дали стихотворцу.
     И хоть обман он понял, все равно
     Рог осушил, как подобает горцу.
     Он поступил, как повелел адат -
     То исполнять, что старшие велят.
     И, рухнув возле самого порога,
     Он так и не поднялся, говорят.
     Мне кажется: я тоже пью из рога,
     Хотя и знаю - там подмешан яд.

x x x

     Был мой родитель горским стихотворцем.
     За долгий век он написал в стихах
     О всех соседях, всех хунзахских горцах,
     Об их деяньях светлых и грехах.
     И вот пришли однажды старики
     И так сказали: "Мы понять не можем,
     Как вышло, что о той, кто всех дороже,
     Не сочинил ты ни одной строки?"
     Но было у отца свое сужденье:
     Кто, мол, жену возносит - тот глупец,
     А кто жену поносит - тот подлец.
     ...А я всю жизнь писал стихотворенья
     О собственной жене, и наконец
     Я понял лишь теперь, что прав отец.

x x x

     Любовь, быть может, это институт,
     Где учится не всякий, кто захочет,
     Где Радость и Печаль все дни и ночи
     Занятья со студентами ведут.
     И я мудреных книг листал страницы,
     Но неизбежно убеждался в том,
     Что не всему способны мы учиться
     На неудачном опыте чужом.
     Учился я, но знанья были зыбки,
     Я ушибался, попадал впросак.
     Я допускал грубейшие ошибки,
     Не то твердил и поступал не так.
     Я мало преуспел, хоть был, по сути,
     Студентом вечным в этом институте.

x x x

     Однажды и со мной случилось чудо,
     Иль по-другому это назови:
     Стоял я над могилою Махмуда,
     И встал из гроба он, певец любви.
     И я сказал: "Как быть мне, научи,
     Мое волненье в строки не ложится.
     Прошу, учитель, одолжи ключи
     Мне от ларца, где наш талант хранится".
     И выслушал меня Любви певец
     И, свой пандур отставив осторожно,
     Ответил так: "Заветный тот ларец
     Лишь собственным ключом открыть возможно.
     Ищи, и ключ найдешь ты наконец,
     И спетое тобой не будет ложно!"

x x x

     Маневры - это битва без войны.
     Проходят танки по земле дрожащей,
     И, хоть огни разрывов не видны,
     Грохочет гром почти что настоящий.
     Иной из нас считать любовь готов
     Игрой, где быть не может неудачи,
     И крепости сердец лишь громом слов
     Он осаждает, чтоб понудить к сдаче.
     А я люблю и потому в огне
     Иду и знаю горечь поражений,
     Не на маневрах я, а на войне,
     Где нет ни отпусков, ни увольнений.
     Я - рядовой, и рядовому мне
     Наград досталось меньше, чем ранений.

x x x

     За труд и подвиг щедро награждает
     Страна сынов и дочерей своих.
     Для множества указов наградных
     Порой в газетах места не хватает.
     А я хочу, чтобы в стране моей
     И за любовь, за верность награждали,
     Чтоб на груди у любящих людей
     И ордена горели б и медали.
     Но для любви нет орденов, и жаль,
     Что с этим мирятся законоведы.
     Мне, может, дали б верности медаль,
     Тебя венчали б орденом победы.
     Но счастье, что любви наград не надо.
     Любовь, она сама и есть награда.

x x x

     Когда ведут невесту к мужу в дом,
     Старинному обычаю в угоду
     В нее бросают камни, а потом
     Дают для утешенья ложку меда.
     Так жениху с невестой земляки
     Стараются напомнить для порядка
     О том, что жизнь вам ставит синяки,
     Но жить на белом свете все же сладко.
     Обычай, что бытует и сейчас,
     Я вспоминаю чаще год от году,
     Я думаю, жена, что и для нас
     Жизнь не жалеет ни камней, ни меду.
     И так порою сладок этот мед,
     Так жизнь сладка, хоть нас камнями бьет.

x x x

     Я маюсь болью сердца и души,
     Длинна история моей болезни.
     Ты снадобье мне, доктор, пропиши,
     Назначь лекарство всех лекарств полезней.
     Вели смотреть по нескольку часов
     На ту, которой нету совершенней,
     Пить влагу двух подбровных родников -
     Такое, доктор, мне назначь леченье.
     Назначь леченье светом и теплом,
     Подумай, что в беде моей повинно,
     И помоги мне разобраться в том,
     Где следствие болезни, где причина.
     И если все же я умру потом,
     Ты будешь чист - бессильна медицина.
     Тобою принесенные цветы
     Стоят, поникнув в тишине больничной.
     Над ними нет привычной высоты,
     И нет корней, и нет земли привычной.
     Они похожи на больных людей,
     Живущих под опекою врачебной,
     Которых поят влагою целебной,
     И все ж они день ото дня слабей.
     Больные люди, мы завороженно
     На лепестки, на стебли, на бутоны,
     На таинство недолгой красоты
     Глядим и чувствуем, как непреклонно
     Соединяют общие законы
     Больных людей и чахлые цветы.

x x x

     Ты говоришь, что должен я всегда
     Беречь себя во что бы то ни стало,
     И так я прожил лишние года,
     Хоть я и не берег себя нимало.
     Как много было у меня друзей,
     Но и своих друзей не мог сберечь я.
     И многие ушли в расцвете дней,
     Давным-давно, еще до нашей встречи.
     Как можно уберечься от забот,
     От горя, боли, от переживанья,
     От времени, что торопясь идет,
     Считая наши годы и деянья?
     Пусть я не берегусь, но бережет
     Меня от бед твое существованье.

x x x

     Часы, не дремлющие на стене,
     Отпущенное мне считали строго,
     "Тик-так, - они когда-то пели мне, -
     Еще не время, погоди немного!"
     Мне радость приносил их мерный ход.
     Мне песня их была всего милее:
     "Тик-так, еще неполный оборот,
     И встретишься ты с милою своею!"
     Идут часы, идут, не зная сна,
     По своему закону и науке.
     И ныне их мелодия грустна.
     "Тик-так, тик-так, тик-так" - печальны звуки,
     Считающие горькие разлуки,
     Твердящие: "Прошла твоя весна!"
     "sts ate
     Я в жизни многим многое прощал,
     И на меня обиды не таили,
     Сады, чьи листья осенью топтал,
     Опять весною мне листву дарили.
     Я и весенних не ценил щедрот,
     Но не была весна ко мне сурова
     И, все забыв, на следующий год
     Меня своим теплом дарила снова.
     А ты считаешь каждый мой огрех
     И приговор выносишь слишком рано.
     Ты, что добрей и совершенней всех,
     Речей моих не слышишь покаянных,
     Ты совершаешь тоже тяжкий грех:
     Ты замечаешь все мои изъяны,

x x x

     Твой дом стоит на этой стороне,
     А мой напротив, и на середину
     Я вышел и стою, а ветер мне
     Нещадно дует то в лицо, то в спину.
     И дохожу я до твоих ворот,
     Но заперты они, закрыты ставни,
     И постучать в окно мне не дает
     Воспоминание обид недавних.
     И, повернувшись, я домой, назад,
     Плетусь опять в оцепененье странном.
     Доплелся: руки у меня дрожат.
     Ищу я ключ, я шарю по карманам.
     Но нет ключа нигде, и я стою,
     Несмело глядя в сторону твою.

x x x

     Слеза, что по щеке твоей стекла,
     Речь обретя хотя бы на мгновенье,
     Наверно б, строго упрекнуть могла
     Меня в своем невольном появленье.
     Твоей косы поблекшей седина
     Не может и не хочет скрыть упрека,
     Давая мне понять: моя вина,
     Что пряди стали белыми до срока.
     Родная, не тумань слезами взгляд,
     Жизнь не одними бедами богата,
     Тебя прошу я, оглянись назад,
     Ведь было много светлого когда-то.
     Во имя прошлого, всего, что свято,
     Прости меня, хоть я и виноват.

x x x

     Не верь ты сверстнице своей бесстыдной,
     Что на меня выплескивает грязь,
     Любима ты, и, бедной, ей обидно,
     Ведь и она красивой родилась.
     Соседку старшую не слушай тоже,
     Во всем ей чудится моя вина.
     Обидно ей, что ты ее моложе
     И что любима ты, а не она.
     Пусть младшая соседка небылицы,
     Меня ругая, станет городить.
     Прошу: не верь, она того боится,
     Что ей любимою, как ты, не быть.
     От века злыми сплетницами были
     Те женщины, которых не любили.

x x x

     Ты задаешь вопрос свой не впервые.
     Я отвечаю: не моя вина,
     Что есть на свете женщины другие,
     Их тысячи, других, а ты - одна.
     Вот ты стоишь, тихонько поправляя
     Пять пуговиц на кофте голубой,
     И точка, что чернеет над губой,
     Как сломанная пуговка шестая.
     И ты опять, не слыша слов моих,
     Вопрос извечный задаешь мне строго.
     Кто виноват, стран и народов много,
     И много женщин на земле других.
     Но изменяю я с тобой одной
     Всем женщинам, рожденным под луной.

x x x

     Поскольку знаю, что уже давно
     Доверье к слову меньше, чем к бумажке,
     Пишу я: "Настоящее дано
     В том, что люблю я преданно и тяжко.
     Что обязуюсь до скончанья дней
     Безропотно служить своей любимой,
     Что будет страсть моя необоримой
     И с каждым днем все жарче и сильней!"
     И с давних дней, воистину любя,
     Что вызывает у иных сомненье,
     Подписываю это сочиненье
     Почетным званьем "Любящий тебя"
     И отдаю на вечное храненье
     Тебе, печатью круглою скрепя.

x x x

     Бывает в жизни нашей час такой,
     Когда безмолвно, ни о чем не споря,
     Мы, подбородок подперев рукой,
     Перед огнем сидим или у моря.
     Сидим, не затеваем разговор
     Ни о красотах мира, ни о деле,
     Как бы боясь, что наш извечный спор
     Детей разбудит, спящих в колыбели.
     Вот так с тобой сидим мы и сейчас,
     Молчим мы, но в молчанье наше вложен
     Весь мир, в сердцах таящийся у нас,
     Все то, что речью выразить не можем.
     На свете нету даже горных рек,
     Шумящих беспрерывно весь свой век.

x x x

     Путей на свете бесконечно много,
     Не счесть дорог опасных и крутых,
     Но понял я давно: любви дорога
     Длинней и круче всех дорог других.
     И хоть длинней других дорога эта,
     Но без нее никто прожить не мог;
     И хоть страшней других дорога эта,
     Она заманчивей других дорог.
     Мне кажется, что молод я, покуда
     В дороге этой вечной нахожусь.
     Я падал, падаю и падать буду,
     Но я встаю, бегу, иду, плетусь.
     И я с дороги сбиться не боюсь:
     Твой яркий свет мне виден отовсюду.

x x x

     Ужели я настолько нехарош,
     Что вы на одного,- меня напали,
     Все недруги; лвэдскиес: завивть, ложь,
     Болезни, годы!,, злоба, т т,ак;даже?..
     Ну что ж, меня осилить не трудней,
     Чем всех других, которых вы убили.
     Но вам не погубить любви моей.
     Я перед нею даже сам; бессилен.
     Ей жить и жить, и нет врагов таких,
     Которые убьют ее; величье.
     Моя любовь до правнуков моих
     Дойдет, как поговорка, или притча.
     И будет в нашей отчей стороне
     Нерукотворным памятником мне.

x x x

     В училище Любви, будь молод или сед,
     Лелеешь, как в свйтилище, ты слово
     И каждый день сдаешь экзамен снова.
     В училище Любви каникул нет.
     Где ходим мы по лезвиям клинков,
     И оставаться трудно безупречным,
     В училище Любви студентом вечным
     Хотел бы слыть, касаясь облаков.
     В училище Любви мы выражать
     Года свои не доверяем числам.
     И, хоть убей, не в силах здравым смыслом
     Прекрасные порывы поверять.
     И женщину молю: благослови
     Мою судьбу в училище Любви!

x x x

     Больной, я в палате лежу госпитальной,
     И в исповедальной ее тищине
     К врачу обращаюсь я с просьбой печальной:
     - Прошу, никого не впускайте ко мне.
     Встречаться со мною и нощно и денно
     Здесь может одна только женщина гор.
     Насквозь она видит меня без рентгена.
     Ей ведом триумф мой и ведом позор!
     Ношу я на сердце достойные шрамы,
     Его никому не сдавая в наем,
     И может подробнее кардиограммы
     Она вам поведать о сердце моем.
     И, кроме нее, приходящих извне,
     Прошу, никого не впускайте ко мне.

x x x

     Царицей прослыв в государстве Любви,
     Столетье двадцатое ты не гневи!
     Монархия - песенка спетая.
     Отрекшись от трона, сама объяви
     Республикой ты государство Любви,
     Монархия - песенка спетая!
     Подобно колонии был я тобой
     Легко завоеван в дали голубой,
     Но к воле путь знают колонии...
     - Ах, милый бунтарь, в государстве Любви
     Отречься от власти меня не зови,
     Когда ты сторонник гармонии.
     Уйду - станешь тем озадачен,
     Что женщиной снова захвачен.

x x x

     С головою повинною я
     Обращаюсь к тебе, моей милой! -
     Не гневись, мой Верховный судья,
     Пощади, сделай милость, помилуй!
     Если правишь ты праведный суд,
     То припомни обычай Востока.
     Он о том говорит не без прока,
     Что повинных голов не секут.
     Не впервые тобой я судим
     За проступок, что; признан греховным.
     Ты Судьей моим стала Верховным,
     Кто ж защитником будет моим?
     Может, ты, мой Верховный судья,
     Станешь им, доброты не тая?

x x x

     На пенсию выходят ветераны,
     Заслуги их, и подвиги, и раны
     Забыть годам грядущим не дано.
     А чем заняться этим людям старым -
     Прильнув к перу, предаться мемуарам,
     Иль по соседним разбрестись бульварам
     Затем, чтобы сражаться в домино?
     Для поздних лет не все тропинки торны,
     Зато любви все возрасты покорны,
     Ее кавказский пленник я по гроб.
     В отставку? Нет! Милы мне женщин чары.
     Они мои давнишние сардары,
     Пишу стихи о них, а мемуары
     Писать не стану - лучше пуля в лоб!

x x x

     Войны, раны и недуги
     Угрожают мне давно:
     - Ни в какой от нас кольчуге
     Не спасешься все равно.
     В грудь мне целит быстротечный
     День, как кровник на скаку:
     - Для чего, поэт беспечный,
     Пел любовь ты на веку?
     Но всему познавший цену,
     На снегу взрастив вербену,
     Утверждаю вновь и вновь:
     - Сможет войны, ложь, измену
     И седых столетий смену
     Пережить моя любовь!

x x x

     В Дербенте виноградари гуляли
     И возносилась древняя лоза,
     И предо мной, зеленые, мерцали
     Твои, как виноградины, глаза.
     В Японии попал я ненароком
     На праздник вишни. И твои уста,
     С вишневым породнившиеся соком,
     Припоминал в разлуке неспроста.
     На праздник роз меня позвав, болгары
     С вином багряным сдвинули бокалы,
     Но догадаться не были вольны,
     Что вспоминал я, их веселью вторя,
     Как на заре выходишь ты из моря
     По розовому кружеву волны.

x x x

     В прядильне неба женщины соткали,
     Земным веленьем пашни и нови,
     Из радости, надежды и печали
     Полотнище для знамени Любви.
     И с той поры, как вздыбленностью суши,
     Кавказ мой предвосхитил взлет ракет,
     Не это ль знамя осеняет души
     И отражает их небесный свет?
     Сердечных мук, друзья, не опасайтесь,
     Чтоб в пору вьюг вам пели соловьи.
     И женщинам, ликуя, поклоняйтесь,
     Храня подобье Африки в крови...
     "Влюбленные всех стран, соединяйтесь!" -
     Я начертал на знамени Любви!

x x x

     Твоя сказала мама: -
     Посмотрим, ухажер,
     Дубовый пень ли сможешь
     В дрова ты превратить? -
     Был пень железным, как топор,
     А сам топор, как пень, остер.
     Но смог, в тебя влюбленный, очаг я растопить.
     Жизнь подает порою топор мне до сих пор!
     - Вот пень! Руби, приятель! -
     Огонь почти угас!
     А пень железный, как топор,
     А сам топор, как пень, остер,
     Но вновь я заставляю огонь пуститься в пляс.
     И от тебя не слышал поныне горьких слов
     О том, что меньше стало в камине нашем дров.

x x x

     Из-за тебя потребовать к барьеру
     Мне в жизни рок другого не судил.
     В недобрый час твою предавший веру,
     Я сам твоим обидчиком прослыл.
     Куда от прегрешения деваться?
     И вновь себя, как недруга кляня,
     Один в двух лицах выхожу стреляться,
     И нету секундантов у меня.
     Быть раненным смертельно на дуэли
     Хотел бы я: чтобы, подняв с земли,
     Меня на бурке или на шинели
     К твоим ногам кавказцы принесли.
     И вымолить прощение успели
     Уста, что кровью изошли.

x x x

     На площади, где марши ликовали,
     Мы шествие военных наблюдали,
     Увенчанных созвездьями наград.
     Вдруг я сказал: - Имел бы вдоволь власти,
     Дивизиям, сгорающим от страсти,
     Назначил бы торжественный парад,
     Чтоб, на седых мужей держа равненья,
     С нашивками за славные раненья,
     Держали строй влюбленные всех стран.
     И за тебя я умереть готовый,
     Шагал бы с ними, как правофланговый.
     Ты рассмеялась: - Ах, мой ветеран,
     Зачем парад влюбленным и равненье,
     Им во сто крат милей уединенье.


ЛЮБИМЫХ ЖЕНЩИН ИМЕНА

     Встревожены земные шири,
     Но знаю способ я один,
     Как укротить в подлунном мире
     Воинственность его мужчин.
     Когда б мне власть была дана,
     Вершинам всем,
     являя разум,
     Я даровал бы в мире разом
     Любимых женщин имена.
     Чтоб опустились руки вдруг
     Пред картою у бомбардира,
     Пусть лучшей половины мира
     Глаголят имена вокруг.
     Когда б мне власть была дана,
     Неся ответственность пред веком,
     Я матерей бы имена
     Присвоил пограничным рекам.
     Еще дух рыцарства в чести,
     И, может, власть его опеки
     Переступить такие реки -
     Удержит воинов в пути.
     В честь просветления очей,
     Издав указ антивоенный,
     Назвал бы звезды во вселенной
     Я именами дочерей.
     И сразу бы на небе мира
     Не стало б в далях грозовых
     Ни одного ориентира
     Для самолетов боевых.
     И, обретя покой, планета
     Жила бы, радости полна...
     Звучат всегда в душе поэта
     Любимых женщин имена.


СЕНЬОРИНА

     Тебя я заклинаю, сеньорина,
     Еще не поздно,
     на берег сойди!
     Надежда, как свеча из стеарина,
     Горит и тает у меня в груди.
     Вели глушить моторы капитану,
     Остаться пожелай на берегу.
     И я, седой,
     мгновенно юнгой стану,
     Тебе сойти по трапу помогу.
     Куда бежишь?
     На зов какого долга?
     Попутчик