улируя  од-
новременно тремя и более предметами сервиза. Прежде, исходя из интересов
добропорядочности, я пытался запретить ему цирковые его развлечения,  но
позже увлекся зрелищем парящих в воздухе предметов. Это так  заворажива-
ет, так завораживает...
   - Как вам спалось сегодня? - спросил я, чтобы разбить звонкую тишину.
   Гарсон на мгновенье задержал на мне свой взгляд и принялся  по-дробно
рассказывать, как он провел ночь, разделяя ее на эпизоды и украшая  каж-
дый особыми подробностями. Не дослушав  рассказ  Гарсона  о  его  ночных
приключениях, я незаметно покинул столовую (увлекшийся Гарсон,  кажется,
даже не заметил этого) и пошел побродить по Дому. Я  давно  наметил  для
себя маршрут, захватывающий восточную часть Дома. Меня привлек туда  жи-
вописный балкончик, почти висящий над пропастью, окаймляющей Дом с  этой
стороны. Некоторое время назад (неделю или год - какая разница?) я  даже
сделал на стенах коридора пометки мелом в виде стрел,  направляющих  мое
движение к балкончику, но теперь я как-то незаметно сбился с пути и  по-
шел наугад. Я не боялся заблудиться  окончательно:  рано  или  поздно  я
всегда оказывался в своих апартаментах (это  странное  свойство  Дома  -
приводить меня к исходной позиции, в каком бы направлении я ни  двигался
- давно перестало меня удивлять). Надо сказать, что в  моем  Доме  почти
нет окон. Вдоль коридоров под самым потолком узкие,  как  бойницы,  щели
пропускают в дневное время скупые лучики света - их едва хватает,  чтобы
разглядеть под ногами неожиданные ступени (собственно,  это  не  смущает
меня - мне вполне хватает окна в моей спальне, из  которого  открывается
унылый вид на долину, с одной стороны окаймленную редкой  порослью  кус-
тарника, а с другой переходящую в болото, в любую погоду туманное и  на-
супленное).
   Теперь же в конце коридора я вдруг заметил пятно  света.  Я  невольно
прибавил шаг и действительно увидел окно.
   Вид, открывшийся мне, не поражал воображение ни  романтично-стью,  ни
своеобразием. Справа была видна стена Дома, слева - все то же болото. По
направлению заросшей крапивой липовой аллеи я угадал, что где-то  рядом,
за углом, должна находиться входная дверь.
   Ставни оказались такими ветхими, что, открывая, мне пришлось  придер-
живать их руками, чтобы они не рассыпались и не упали  вниз,  на  камни,
поросшие зарослями колючего кустарника.
   Подул ветер, тревожно зашумела аллея, и я поспешил прикрыть ставни. И
вдруг я увидел нечто, что привело меня в ярость.
   Странно, что я не заметил этого сразу, когда выглянул в окно  (удиви-
тельно, как можно иногда не видеть того, что находится прямо перед  гла-
зами): безобразно желтой краской на стене Дома были выведены цифры,  оз-
начающие его порядковый номер. Не так давно, кажется,  в  прошлом  году,
меня точно так же пронумеровали и даже, кажется, под тем же  номером.  В
тот раз Гарсон со свойственной ему невозмутимостью объявил мне  об  этом
как о забавном, занимательном событии. Я потратил тогда массу сил и вре-
мени, чтобы соскоблить ржавую охру с благородного бордо  Дома,  а  потом
еще долго пришлось подгонять колер, чтобы совершенно скрыть рваное  пят-
но, оставшееся после соскабливания.
   Не надо меня нумеровать! Не надо меня клеймить! Не  надо  присваивать
мне кличку, даже в цифровом выражении! Я не принадлежу никому и  ничему,
и никто не может принудить меня к этому, поставив на мне  номерной  знак
принадлежности!
   Первым моим желанием было немедленно схватить краску и, как в прошлый
раз, замазать наглое клеймо. Я побежал к себе в комнаты, но, конечно же,
заблудился и вышел как раз на тот балкончик, ради которого я и  предпри-
нял прогулку. Балкончик оказался таким ветхим и хлипким и  так  заволно-
вался под ногами, что, стоило шагнуть на него и заглянуть вниз,  в  про-
пасть, как у меня закружилась голова и подогнулись колени. Я сделал  шаг
назад и прижался к стене. В груди отчаянно билось сердце. Я пошел по ко-
ридорам, не переставая улыбаться. Оказывается, мне может быть страшно за
себя. Я отметил это с удовлетворением. Над этим стоит поразмышлять.
   Но Гарсон! Гарсон! Он не мог не знать, что Дом пронумерован. Он  обя-
зан был это знать и, наверное, знал, но скрыл от меня. Мне даже  припом-
нилось, что за завтраком я перехватил один-два многозначительных  взгля-
да, но каждый раз он уводил глаза в сторону. Уж не о цифрах ли на  стене
Дома он хотел мне сообщить и только  ждал  момента,  когда  эта  новость
кольнет меня всего больней. Будь он ответственным слугой, любящим и  за-
ботящимся о своем хозяине, уж наверное, нашел бы он возможность избавить
меня от неприятностей. Кто, как не он, знает меня, мои болезненные  точ-
ки! Пора, пора мне подыскать себе нового Гарсона.
   Почему я должен терпеть рядом с собой слугу, который не только не за-
ботится и не лелеет меня, но даже ищет мои уязвимые места, чтобы в своих
целях воспользоваться ими при всяком  удобном  случае.  Я  понимал,  что
ставлю перед собой трудную задачу:
   заменить Гарсона я мог только "на ходу", молниеносно  -  ни  на  один
день я не мог остаться совсем без него. Кроме того, Гарсон избавил  меня
от нежелательных для меня отношений с моей экономкой - ленивой,  сварли-
вой бабой, - полностью взяв на себя обязанность  давать  ей  указания  и
контролировать их выполнение.
   Одна мысль о том, что без Гарсона все заботы о Доме лягут на мои пле-
чи, приводила меня в уныние. Найти же нового Гарсона при столь  мизерном
моем общении с внешним миром оказывалось задачей поистине  неразрешимой.
Можно было, правда, воспользоваться помощью моего будущего тестя,  но  я
никогда не мог быть уверен в предсказуемости его реакции. Он мог  с  со-
чувствием выслушать меня и тут же, поддавшись импульсу, кинуться отыски-
вать для меня слугу, но мог и наброситься на меня с  упреками,  а  может
быть, даже и с угрозами из-за того, что я чересчур неуживчив и  нетерпе-
лив, как было однажды, когда я посетовал ему на экономку.
   Я не сказал тогда ничего обидного или унизительного об этой  женщине,
я считаю, что имею право на более категоричное и резкое о ней  суждение.
Каково же было мое удивление, когда тесть с силой ударил ладонью по сто-
лу и, багровый от возмущения, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, зая-
вил, что не желает слышать сплетен о несчастной женщине,  которая  волею
судьбы оказалась в полной от меня зависимости и которую я, вместо заслу-
женной ею признательности, унижаю и третирую, что стыдно мне, здоровому,
полному сил мужчине (он сказал "мужику") возлагать непомерные обязаннос-
ти на хрупкие плечи измученной женщины, вместо того, чтобы самому  нести
свою ношу. Я возразил, что требования, предъявляемые мною  моим  слугам,
непритязательны, может быть, слишком даже непритязательны, тем более не-
укоснительного их исполнения должен я требовать, но будущий тесть ничего
не желал слушать, он замахал руками и заявил, что ноги его больше не бу-
дет в этом Доме, если я сейчас же не извинюсь и перед ним, и перед  эко-
номкой. Я думаю, что так бы и случилось, то есть, действительно, отноше-
ния наши тут же могли прекратиться, если бы не вступилась  за  меня  моя
невеста, имеющая, как оказалось, определенное влияние  на  своего  отца.
Она прошептала ему что-то ласковое и вместе с тем отрезвляющее  -  тесть
тут же заерзал на стуле и, хотя и с явным неудовольствием, все же  подал
мне руку и объяснил свою вспыльчивость особым уважительным отношением  к
женщине, якобы привитым ему с раннего детства. Я не упустил  случая  на-
помнить ему его же рассказы  о  весьма  сложных  его  отношениях  с  ма-
терью-старухой, подброшенной им в приют для стариков, о которой он расс-
казывал мне всякие невинные, но все же весьма впечатляющие для посторон-
него подробности. Тесть опять побагровел и заявил, что если бы  он  знал
такую мою злопамятность, то никогда не стал бы делиться со  мной  самыми
сокровенными своими мыслями... На сей раз моей  невесте  с  еще  большим
трудом удалось уговорить его сменить гнев на  милость  и  помириться  со
мной.
   Тесть - толстый и вальяжный - носит щегольские жилеты, из кармана ко-
торых вытекает серебряная цепочка. Одно звено цепочки порвано и скрепле-
но кусочком медной проволоки.
   - Вы - синяя борода, - сказал он мне однажды в подпитии, - если я от-
дам вам свою дочку, вы ее задушите. У вас для этого много комнат.  -  Он
захохотал, постукивая себя по жилету пухлой пятерней. При  этом  будущая
теща, очнувшись от обычного забытья, бездумные, нездешние еще глаза  пе-
реводила с меня на мужа и растягивала рот, мысль предваряя улыбкой.
   - Когда-то и у меня была невеста,  -  со  вздохом  проговорил  тесть,
взглянув на нее.
   Кажется, у тестя имеются владения в черноземных районах.
   - А заливные луга там есть? - с мальчишеской неуемностью вы-спрашивал
как-то Гарсон о природе тех мест.
   - Да, - с достоинством отвечал тесть, - есть и заливные луга.
   Позже, в беседах с Гарсоном, я указал ему не неуместность  его  любо-
пытства, на что тот возразил, что проявляет заинтересованность  исключи-
тельно в целях полнейшего ознакомления с миром моей невесты.
   Моя невеста - хрупкое, нежное создание. Ее можно было бы назвать кра-
савицей, если бы не некоторая дисгармония между частями ее тела. Мой бу-
дущий тесть, а ее отец, обладающий наряду со вспыльчивым характером вся-
чески неоценимыми достоинствами, уверял меня, что с  годами,  когда  его
дочь подрастет, гармония образуется самостоятельно и части тела придут в
соответствие между собой без всякого  вмешательства  извне.  Теперь,  по
прошествии многих лет, мы - каждый про себя - решили,  что  соответствия
ждать не приходится. Обвенчаться с моей невестой мы сможем лишь по  дос-
тижении ею двадцативосьмилетнего возраста.
   Первоначально родителями невесты предлагался более юный  возраст,  но
я, как мог, отодвигал планку, утверждая,  что  раннее  замужество  губи-
тельно для интеллектуального развития женщины и лишь  к  двадцативосьми-
летнему возрасту развитие это оформляется и закрепляется настолько,  что
ему не повредят естественные супружеские обязанности.  Невеста  навещает
меня в моем Доме по субботам в сопровождении отца или матери. Гарсон го-
товит для нас несколько особенных блюд и достает  из  погреба  бутылочку
сладкого вина. После ужина мы с тестем усаживаемся на крохотном, на  два
кресла, балкончике - словно ласточкино гнездо, прилепленное под потолком
гостиной, - чтобы полюбоваться оттуда, как Гарсон танцует с моей  невес-
той старинные вальсы, озвученные допотопным проигрывателем, принадлежав-
шим когда-то то ли моей тетушке, то ли еще более поздним  (или  ранним?)
родственникам. Я не танцую: я слишком семеню в танце. Если невеста наве-
щает меня в сопровождении своей матери, то  дело  осложняется  некоторой
неловкостью: будущая моя теща страдает странной сонливостью, одолевающей
ее сразу после ужина, и тогда мне приходится одному  наслаждаться  видом
танцующих. Гарсон галантно склоняется над партнершей и что-то шепчет  ей
прямо в ушко. Он прекрасно двигается, умело кружится по  залу,  и  фалды
его фрака обвивают ноги моей невесты. В знак восхищения я время от  вре-
мени поднимаю и осушаю в их честь свой бокал, но, кажется, они этого  не
замечают...
   Обдумывая все это на ходу, я, тем не менее, не забывал следить за по-
метками, сделанными мною на стенах коридора, и, хотя пометки сделаны бы-
ли в разное время и не отличались какой-либо упорядоченностью,  они  все
же вывели меня к моим комнатам, в одной из которых я нашел  Гарсона.  Он
был занят тем, что прихорашивал свои и без того изящные ногти, пользуясь
моим маникюрным набором.
   - Есть повод для печали, - произнес он, бегло взглянув на меня.
   - Ваша экономка, - вытянув руку, он полюбовался ногтями, - она что-то
замышляет.
   Меня всегда возмущала его манера говорить не все сразу, а, словно ис-
пытывая мое терпение, выдавать информацию клочками.
   Гарсон с достоинством указал мне на дверь, ведущую в  коридоры  Дома,
где, как видно, и находились доказательства вероломства экономки. Я пос-
лушно шагнул за порог и услышал за спиной переливчатый звон. Я и  раньше
иногда слышал этот звук, но, не находя ему объяснения, списывал  его  на
особую акустику Дома, предоставляющую неограниченное поле звуковым  гал-
люцинациям. Звон этот так мелодичен и приятен, что я из  опасения  спуг-
нуть и не пытался выяснить его природу - пусть себе слышится. Теперь  же
я резко повернулся и успел заметить, как Гарсон отдернул руку от  шторы,
прикрывающей дверь. Несомненно, звон исходил оттуда.
   - Вам не о чем беспокоиться, - с некоторой даже усталостью  отозвался
Гарсон на мой вопрос, - я звоню всегда, когда вы засыпаете или  уходите,
чтобы дать знать экономке, что она может приступить к  своим  обязаннос-
тям, вы ведь не жалуете ее и неоднократно говорили мне, что будете  бла-
годарны, если я избавлю вас от встреч с нею.
   Я не нашелся, что возразить Гарсону, и всю оставшуюся часть  пути  мы
шли, не проронив ни слова. В одном из тупичков, из которого, останься  я
один, я ни за что не нашел бы дороги назад - так долго и путано мы к не-
му добирались, - Гарсон наконец остановился и сделал мне предупреждающий
знак рукой. Мы спрятались в каменную нишу, словно специально  для  этого
приспособленную, и принялись ждать.  Скоро  послышались  шаркающие  шаги
экономки. В нервном свечном полумраке тень ее испуганно кидалась по сте-
нам. Мне стало не по себе. Экономка нагнулась и с трудом отодвинула  ка-
менную плиту, прикрывающую черную дыру в полу. Я и  не  подозревал,  что
такое возможно в моем Доме.
   Экономка достала что-то из-за пазухи и кинула в дыру. Неожиданно Гар-
сон с силой вытолкнул меня из ниши, и я, едва не упав на экономку,  ока-
зался с ней лицом к лицу. Она как  раз  приготовилась  выбросить  что-то
еще. Я схватил ее за руку. От испуга экономка крепко стиснула пальцы, их
словно свело судорогой, и мне пришлось разгибать  их  по  одному,  чтобы
завладеть зажатым в ее руке предметом. Это оказалась  запись  голоса.  Я
часами мог вслушиваться в него, наслаждаться легкой, едва заметной  кар-
тавинкой. Не нужно говорить, как бесценна была для меня эта лента.  Гар-
сон, пока я разжимал руку экономки, успел закрыть люк в полу.
   - Нам лучше пройти в комнаты, - сказал он и, не оборачиваясь, уверен-
ный, что я и экономка послушно последуем за ним, пошел вперед.
   - Итак, проанализируем, что же случилось, - сказал Гарсон, как только
мы вошли в гостиную. Он казался спокойным, но по прерывистому его  дыха-
нию я догадывался, как он взволнован.
   - Садитесь же, садитесь! - крикнул он мне, и я сел.  По-видимому,  на
какое-то время я забылся, потому что вдруг очнулся от  странного  ощуще-
ния, что я спал и проснулся, обнаружив себя сидящим  на  краешке  стула,
Гарсона - расхаживающим по комнате со  скрещенными  на  груди  руками  и
что-то взволнованно говорящим, а экономку - стоящей у двери с  потуплен-
ным взором.
   - Я хотел бы поговорить наедине, - сказал я и удивился слабости свое-
го голоса.
   - Что? - крикнул Гарсон. Он  вообще  говорил  неоправданно  громко  и
нервно. - С ней? А знаете ли вы, что это еще не  все?  У  нее  еще  есть
кое-что за пазухой!
   Я оторопел. Отчего я сразу не сообразил, что кроме записи голоса эко-
номка могла припрятать что-нибудь еще. Кроме того, она уже успела что-то
выбросить, прежде чем я схватил ее за руку. И кто знает, сколько она уже
выбросила - по тому, как привычно и уверенно вела она себя,  можно  было
предположить, что она уже не первый раз пользовалась  дырой  в  тупичке.
Только странным оцепенением, охватившим меня, мог я объяснить то, что не
подумал об этом сразу. Я подошел к экономке и сунул ей руку за ворот.
   Она даже не сопротивлялась. Я поборол отвращение,  когда  пальцы  мои
коснулись теплой и вялой ее груди, и тщательно обшарил влажные  от  пота
складки ее тела. Там ничего не оказалось.
   - Что, это все? - крикнул Гарсон. - Ничего больше нет? Не может этого
быть. Ищите лучше! - он сам кинулся к экономке и тщательно обыскал ее.
   - А почему вы так уверены, что должно быть что-то еще? - спросил я.
   - Потому что тварь! Потому что нельзя доверять!
   - Уйдите, - попросил я Гарсона, - я сам.
   Экономка взглянула на меня, как затравленный зверек, и вытерла ладони
о фартук на животе.
   - Давно ты это делаешь? - спросил я как можно спокойнее, чтобы она не
замкнулась. Экономка кивнула, втягивая голову в плечи. Я  только  теперь
разглядел, как она сутула и какие большие, жилистые и  костлявые  у  нее
руки. Раньше я старался не смотреть на нее, когда мне приходилось давать
ей какие-нибудь указания.
   - Что же ты успела выкинуть? - Я затаил дыхание.
   Экономка долго мялась и ответила нехотя, чуть слышно:
   "Фотокарточку с руками... Тряпочку какую-то в полиэтилене...
   Каракули на желтой бумажке"...
   Фотокарточка... Я сразу догадался, о чем идет речь. Любительский сни-
мок, на котором нет ничего,  кроме  рук,  лежащих  на  коленях  ладонями
вверх. Я знал, где  и  как  глубоко  обозначится  складка,  если  пальцы
чуть-чуть сдвинуть, и в каком месте на линии жизни  есть  чуть  заметный
обрыв - предвестник болезни... "Тряпочка в полиэтилене"... Это вовсе  не
простая тряпочка. Это - запах. В любой момент пакет можно было чуть при-
открыть и в образовавшуюся щелочку вдохнуть запах. Оказалось, что  ничто
не может сравниться с запахом по емкости и яркости воспроизведения. "Еще
каракули"... Левой рукой, чтобы никто, ни одна душа не  осмелилась  ули-
чить меня в признании, в детском признании...
   Как пришло в голову экономке выбросить эти вещи? Я попытался потребо-
вать от нее объяснений, но ничего не смог добиться от этой глупой, слез-
ливой бабы. Мне остается только догадываться, что, усмотрев  в  них  мою
печаль, она сочла своим долгом  уберечь  меня  от  тяжести  воспоминаний
("Мне и тетушка ваша велела вас поберечь"). Я погнал  ее  прочь,  и  она
пошла к двери, но остановилась и хмуро на меня посмотрела:  "Сами  потом
спасибо скажете".
   - Вы думаете, она больше ничего не выбросит? - хмуро спросил  Гарсон.
Конечно, я не был уверен в том, что усовестил экономку, и попросил  Гар-
сона усилить охрану моего имущества в те часы, когда я  буду  отсутство-
вать. Гарсон пообещал посодействовать и даже предложил мне регламентиро-
вать мои прогулки, чтобы заранее знать, когда ему следует быть  особенно
бдительным. Он был очень возбужден и казался расстроенным не менее,  чем
я.
   - Как вы думаете, не стоит ли мне вовсе отказаться от ее услуг?
   - спросил я Гарсона. - Беспорядок в Доме - вещь, конечно, неприятная,
но зато я смогу быть спокоен за сохранность моего имущества.
   - Без экономки, - возразил Гарсон, - вы будете в полном  неведении  о
том, существует ли это имущество вообще. Вы не будете переживать потери,
поскольку не будете знать, обладаете ли вы чем-нибудь, что  можно  поте-
рять.
   Я задумался над его словами и вдруг вспомнил о цифрах на стене  Дома.
Я спросил, знает ли о них Гарсон.
   - Ну и что? - спросил он, - ну и что? Вас заметили. Это  должно  было
когда-нибудь случиться. Давно следовало бы вам сменить  абсолютное  ваше
бытие на относительное, нельзя же всю жизнь прожить  незамеченным,  ког-
да-нибудь вам все равно придется заявить о себе. Не вечны же  вы,  нако-
нец. Если даже вам удастся прожить незамеченным всю жизнь, смерть заста-
вит вас объявиться.
   Я возразил, что это совсем не обязательно. Объявляют о своем рождении
и то на всякий случай: сплошь и рядом возникают ситуации,  когда  прихо-
дится доказывать кому-нибудь, что ты существуешь... А какой смысл  заяв-
лять о себе после смерти?
   Гарсон не ответил, и некоторое время мы сидели молча. Я видел, что он
что-то обдумывает, и не торопил его. Наконец он не выдержал:
   - А давайте, - сказал он, - откроем наш Дом для всеобщего  обозрения!
Только не отказывайтесь сразу: эта идея - она не такая  уж  и