Сергей Лукьяненко. Почти весна
---------------------------------------------------------------
  Данное  художественное  произведение    распространяется    в
  электронной форме с ведома  и  согласия  владельца  авторских
  прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
  целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
  настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
  настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
  авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
(C) Сергей Лукьяненко, 1997
---------------------------------------------------------------

    За толстым холодным стеклом  умирала  зима.  Влажные  бесформенные
снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете
фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за  частоколом
сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
    Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в  пяти.  Уж  слишком
старательно он пытался не смотреть на меня...
    Когда-то я не любил таких, как он, -- нерешительных и  настойчивых
одновременно. Их появление означало  неизбежные  просьбы  и  не  менее
неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор  не  вызывал  никаких
эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у
меня -- лишь одна причина находиться  в  зале  ожидания  регионального
генетического центра.
    Зал был большим --  горькая  предусмотрительность  строителей.  Но
обилие модных скульптур  из  цветного  стекла,  тропических  растений,
тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими
рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса,  неяркий
свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято
узнавать знакомых. Тут не плачут от горя  и  не  смеются  от  радости.
Здесь просто ждут.
    -- Ваш талон, пожалуйста. -- Девушка в  зеленой  форме  подошла  к
моему креслу.
    Я протянул ей маленький белый прямоугольник.  Никаких  имен,  лишь
десятизначный номер и фотография.
    -- Ваш результат. -- В мою ладонь лег запечатанный конверт  с  тем
же номером, что на талоне. -- Удачи вам.
    Я  кивнул.  Слова  девушки  --  формальность,  заученная   формула
вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача...  Хотя  бы  чуть-чуть
удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
    -- Спасибо, -- вполголоса сказал я. -- Спасибо...
    И надорвал плотный конверт  --  осторожно,  по  самому  краю,  как
делали до меня миллионы, сотни миллионов людей.
    Лист был слишком  большим  для  тех  нескольких  строчек,  которые
отпечатал  на  нем  сегодня  утром  диагностический  компьютер.  Да  и
немудрено -- в толще  бумаги  запрессовывались  пленочные  микросхемы,
которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.

    Михаил Кобрин, 18 лет.
    Соматически здоров.
    Экспериментальная мутация на эмбриональной  стадии  типа  ОЛ-63  с
положительными результатами. Генотип--81% чистых, 19% слабонегативных.
Желтый штамп.
    Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
    Генотип--67 % чистых, 32 % слабонегативных,  1%  средненегативный.
Желтый штамп.
    Взаимная генетическая совместимость:
    Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
    Абсолютные противопоказания.
    Возможность оперативной терапии -- 0 %.
    Красный штамп.

    Он стоял ниже -- этот самый красный  штамп  с  надписью:  "Запрет.
Генетический контроль".
    Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или
скомкать и кинуть  кому-нибудь  в  лицо.  Например,  мужчине,  который
подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой...
    -- Красный штамп, Миша?
    Я не кинул в него заключением генетиков. Я  беспомощно  кивнул.  И
тут же, проклиная себя за эту  беспомощность  и  желание  разреветься,
сказал:
    -- А вам-то какое дело? Кто вы такой?
    -- Тот, кто может помочь. -- Он присел на  корточки  передо  мной,
сгорбившимся в мягком низком кресле. -- Зови меня Эдгар.
    -- Мне нельзя помочь, -- сказал я с прорывающейся  яростью.  --  Я
люблю девушку, с которой генетически несовместим.  У  нас  никогда  не
будет детей.
    -- И тебя это не устраивает?
    -- Шел бы ты подальше... -- процедил я. Прозвучало довольно жалко,
и Эдгара это предложение не смутило.
    -- Я действительно могу помочь.
    Напряжение  в  голосе  исчезло.  Спокойный  тон.  Холеное,  гладко
выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по  последней  моде.
Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное,  с
двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
    Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить.  Конечно,  его
дружелюбие не бескорыстно... Но красный штамп заставляет цепляться  за
любую соломинку.
    -- Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
    Эдгар пожал плечами. И предложил:
    -- Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина.
Ты не против?
    Я кивнул. Конечно же не против.

    Он жил в небольшом коттедже на берегу  моря.  К  дому  вела  узкая
бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что  ж,  высокий  статус
Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же  время  рядом  с  домом  не
оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для  флаера.  Похоже,  Эдгар
был из нелюдимых домоседов...
    Однако сейчас я  видел  перед  собой  гостеприимного  хозяина.  Он
поинтересовался, что я предпочитаю:  чай,  кофе  или  пунш.  Усадил  в
удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне.
Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме  дымящегося  кофе
стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя
ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в  свой  кофе  коньяку.
Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай.
Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало.  Мне
может помочь лишь чудо.
    Эдгар тем временем взял с журнального столика  деревянный  ящичек.
Открыл,  извлек  короткую  толстую  сигару.  Потянулся  за   массивной
зажигалкой из такого же красноватого дерева...
    -- Не стоит, -- негромко попросил я. -- Иначе мне прийдется уйти.
    Эдгар торопливо отложил сигару. С  улыбкой  произнес:  --  Извини,
Миша. Чуть было не забыл, что ты "нюхач". Лучший в мире,  если  верить
газетам.
    -- Единственный в мире. "Нюхачи" -- просто  люди  с  тренированным
обонянием.  Они  похожи  на  меня  не  больше,   чем   вентилятор   на
турбореактивный двигатель.
    -- Образно, но непонятно. До сих пор ты никак  не  проявлял  своих
способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не  Михаила
Кобрина.
    Вот как. А утверждаешь, что забыл про  мои  способности.  Нет,  ты
прекрасно о них помнишь, Эдгар.  И  сейчас  размышляешь,  смогу  ли  я
сделать что-то, без чего тебе не жить...
    Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку  и  без
того чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей
рыхлые, волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил  их  в  камин  --
синтетическое  волокно  фильтров  теряет  способность   аккумулировать
запахи примерно за полдня. И вдохнул -- медленно, глубоко.
    В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось,  предметы
стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная,  мерцающая,
шелестящая паутина запахов...
    -- Уже год, как ты живешь здесь один,-- тихо сказал я.-- Три  раза
за это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты  жил
с женой и двумя сыновьями. Они ушли от тебя -- так, Эдгар? После этого
ты стал пить, очень много  пить.  Коньяк,  водка,  виски,  вино...  Ты
куришь -- табак, а изредка и травку... С самого утра ты  не  курил  ни
того,  ни  другого,  и  сейчас  тебе  довольно  неуютно...  Что   тебе
рассказать еще?
    -- Хватит, Миша. Вполне хватит. -- Эдгар ловко,  не  глядя,  залил
остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. -- Ты  прав,  почти  во
всем прав.
    Странное выражение было у  него  на  лице.  Что-то  из  сказанного
причинило  ему  настоящую,  неподдельную  боль.  А  что-то,  наоборот,
вселило надежду...
    -- Только в  одном  ошибка.  Моя  семья  погибла,  Миша.  Отказало
автоуправление  флаера.  Говорят,  такое  случается  раз  в  год.  Это
оказался их год.
    Он не врал. Очень легко определить, когда человек  врет,  а  когда
говорит правду. Меняется запах пота, так резко  и  неожиданно,  словно
передо мной внезапно оказывается совсем другой человек.
    -- Извини, -- смущенно произнес я. -- Я должен был понять сам. Все
вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки...
    -- Ты и это чувствуешь?
    -- Да.
    Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
    -- Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем  друг  другу.  Ты
вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где  будет
не только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
    У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого
дома навалились на меня  с  чудовищной  силой.  Рецепторы,  занимающие
девять этмоидальных раковин в моей искореженной  мутацией  носоглотке,
жадно впитывали информацию. Запахи людей, погибших год  назад.  Запахи
пищи, с®еденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых  вин...  Я
даже не мог переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня,
не мог встать, не мог шевельнуться. В  клубящейся  какофонии  запахов,
звуков и цветов почти терялся слабый, далекий голос Эдгара...
    -- Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся  иметь
детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали  о  свадьбе  во  все
времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить  ребенка.  А
многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя  себя
ущербными.
    Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук  наливаемого
коньяка. Сложный рисунок запаха...
    --  Мы  --  раса  уродов,  Миша.  Раса  генетических  уродов.   Мы
исковеркали себя авариями атомных реакторов и химических  заводов.  Мы
проводили мутации, которые должны были сделать нас лучше... Лучше, чем
мы могли быть. Ты ведь тоже  результат  этих  экспериментов,  Миша.  И
прекрасно знаешь им цену... иначе не ходил  бы  с  фильтрами  в  носу,
стараясь забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно,  но
в наших телах спят генетические бомбы,  проклятие  будущих  поколений.
Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и  волос.  Дети,  которые  не
должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на
взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право  иметь
детей друг от друга.  Для  других  --  генетические  доноры,  приемные
дети... А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой,  стало
исключением.    Предметом    гордости.     Показателем     собственной
полноценности.
    -- Не читай мне лекций, Эдгар, -- прошептал я. -- Да, я хочу  быть
полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват,
что ее предки обитали рядом  с  хранилищами  радиоактивных  отходов  и
чадящими фабриками?
    -- Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это
несправедливо.
    -- Прошлое не изменишь, -- с невольной горечью сказал я. -- И  что
толку в том, справедливо оно или нет.
    -- Как знать, Миша.
    Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на  мгновенье  дыхание,
разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел  в  лицо  Эдгара  --
посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением "нюхача".
    -- Что ты хочешь мне предложить, Эдгар?
    Он  колебался.  Все  еще  колебался,   разглядывая   меня   сквозь
заполненное алкогольными парами сознание.
    -- Вначале ответь,  Миша...  Ты  согласен  нарушить  закон,  чтобы
помочь мне и себе?
    -- Да.
    -- Ты уверен?
    -- Да.
    -- Скажи...  ты  смог  бы  отличить  запах  моего  родственника...
например сына, от запахов других людей? Найти его среди тысячи  чужих,
незнакомых?
    -- Я проделал это десять минут назад.
    Эдгар  кивнул  соглашаясь.  И  заговорил,  быстро,  словно   боясь
передумать:
    -- Моя семья погибла, Миша. А еще за два года до этого я попал под
облучение. Детей у меня больше не будет. А ведь мой генотип был близок
к  эталонному.  Здоровые  предки,  никаких  мутаций  и  наследственных
болезней. Я даже был генетическим донором три с  половиной  года...  В
двух десятках семей растут мои дети, понимаешь?
    -- Ты хочешь, чтобы я нашел  их?  Это  не  просто  незаконно,  это
невозможно. Я не могу обнюхать миллионы людей.
    -- Речь  не  идет  о  миллионах.  Мне  стали  известны,  абсолютно
случайно, дата и город, где родился мой сын. У тебя  будет  список  из
тысячи семей, которые нужно проверить. Найди его,  найди  моего  сына!
Остальное я беру на себя.
    Я кивнул. Тысяча семей, тысяча мальчишек,  не  подозревающих,  что
они приемные дети. Работы на полгода, на год.  Я  могу  совершить  эту
подлость, могу сравнить их запах с запахом  Эдгара.  Выделить  десяток
ароматических групп, составляющих  неповторимую  индивидуальную  карту
человека по имени  Эдгар.  И  найти  мальчишку,  у  которого  окажется
половина из них.
    -- А как ты собираешься помочь мне?
    Эдгар подобрался как перед прыжком в холодную воду. -- Я работаю в
Темпоральном Институте. Руководителем экспериментальной группы.
    Я понял. И почувствовал, как по коже прошелся  холодок.  Я  сделаю
для Эдгара подлую, незаконную вещь.
    А он совершит подлость для меня.
    Кабина    спортивного    флаера    не    отличается     комфортом.
Одно-единственное  кресло,  не   слишком   мягкое   и   не   способное
превратиться в кровать. Зато это очень быстрая, маленькая и незаметная
машина. Как раз то, что нужно.
    Потягивая через соломинку лимонад  --  не  слишком  холодный,  мне
всегда приходилось беречься от простуды, -- я проглядывал отпечатанный
на бумаге список. Эдгар не хотел доверять его  компьютерам  --  и  был
прав.
    В городке, куда я прилечу на рассвете, живут три семьи,  внесенные
в список "подозреваемых". Сейчас ночь, и они мирно  спят,  не  зная  о
том, как хрупок их покой. Наше время отвыкло от преступлений.
    Звезды смотрели на меня сквозь колпак кабины -- крошечные холодные
огоньки. Когда-то мне нравилось повторять слова Канта -- про  звездное
небо над нами и нравственный закон внутри нас. Сейчас  я  был  бы  рад
забыть это сравнение.
    Человек не способен изменить собственное прошлое. Эдгар, имеющий и
власть, и доверие в Темпоральном Институте, не мог отправиться на  год
назад, в прошлое, и спасти семью от  страшной,  нелепой  смерти.  Ведь
этим он неизбежно изменял свое настоящее,  то  самое,  в  котором  его
семья погибла. Он  убивал  бы  самого  себя,  знающего  о  трагедии  и
пытающегося  ее  предотвратить.  Замкнутый  круг,   временная   петля,
осознанная  людьми  еще   тогда,   когда   машина   времени   казалась
фантастикой.  Наверное,  он  провел  не  одну  бессонную  ночь,  читал
серьезные научные труды и  дешевые  фантастические  романы  в  поисках
выхода... И напивался до потери памяти, понимая, что выхода нет.
    И тогда он решился построить свою семью заново. Найти сына -- а  в
качестве платы тому, кто способен был это сделать,  предложить  власть
над временем. Видимо, это  стало  его  навязчивой  идеей  --  изменить
прошлое, переиграть жизнь, пусть даже не себе самому. Иначе  он  нашел
бы другой путь  склонить  меня  к  преступлению.  Или  искал  бы  сына
по-другому...
    Что-то здесь было не так.  Слишком  сложную,  слишком  рискованную
комбинацию разработал Эдгар. Мое преступление казалось невинной шуткой
по сравнению с тем, что должен совершить он.
    Ну что ж. Эдгар мог вести двойную игру. Но если он  принимал  меня
за ошалевшего от любви юнца, то  жестоко  ошибался.  Шестнадцать  лет,
прожитых в мире,  где  я  был  лишним,  научили  меня  диктовать  свои
правила. И Эдгару еще предстоит  это  понять.  Откинувшись  на  спинку
кресла, я посмотрел вверх.
    И прошептал, подмигнув холодным огонькам в темном небе:
    -- Вы не вызываете моего восхищения. Так же, как и я сам.

    Это была сто четырнадцатая семья из  списка.  И  вторая  из  трех,
обосновавшихся в маленьком городке на берегу Енисея. Даже удивительно,
как занесло в крошечный, ничем и  никогда  не  примечательный  городок
сразу трех  женщин,  ставших  десять  лет  назад  матерями  в  рижских
больницах...
    Я   обосновался   в   сквере   напротив   дома   --    стандартной
двадцатиэтажки, причудливо раскрашенной снаружи и невыразимо обыденной
внутри. Скверик был  зажат  между  выездами  из  подземных  гаражей  и
маленькой посадочной площадкой для флаеров. Площадка заросла травой  и
казалась порядком заброшенной. Раз в неделю на ней садились такси, раз
в месяц -- машина "скорой помощи" или коммунальной службы. Раза два  в
год,  возможно,   прилетал   на   собственном   флаере   преуспевающий
родственник  кого-нибудь  из  жильцов...  Ну  а  все  остальное  время
заросший  травой  кружок  принадлежал  окрестным  пацанам  и  дворовым
кошкам.
    Странно, здесь не было ничего, что могло бы  вызывать  зависть.  И
все  же  я  завидовал.  Усевшись  на   старой   деревянной   скамейке,
разглядывая пыльные газоны и канареечно-яркие стены здания, я  безумно
завидовал живущим здесь мальчишкам. У них было  то,  чего  я  оказался
навсегда лишенным. У них был  двор.  Двор,  полный  чудес,  начиная  с
подвала и крыши размалеванного бетонного монстра и кончая  этой  самой
площадкой, где редко-редко,  распугивая  недовольных  котов,  садились
чужие сверкающие машины.
    В моем детстве этого не было. Был уютный, ни  на  что  не  похожий
коттедж в лесу. Были два флаера -- один большой,  семейный,  а  другой
маленький, юркий, похожий на божью коровку цвета стали. Был  ангар  за
домом, где стояли флаеры и любила ночевать ничейная собака  по  кличке
Рекс. И друзья, жившие  поблизости  в  таких  же  красивых  и  дорогих
коттеджах... А вот двора, Двора с большой  буквы,  живущего  по  своим
законам и правилам, не было.
    Наверное, я думал об этом потому, что собирался  сейчас  отнять  у
какого-то мальчишки его дом. Его Дом  и  его  Двор  --  то,  чего  он,
возможно, и не ценит сейчас. А еще -- его  семью,  которую  он  должен
любить. Если, конечно, это  не  такой  балбес,  как  я,  добившийся  в
одиннадцать лет права  на  самостоятельность  и  навсегда  ушедший  из
родного дома...
    Блеснула на солнце,  поворачиваясь,  стеклянная  дверь  одного  из
под®ездов. Придерживая за руль легкий спортивный  велосипед,  во  двор
вышел мальчишка. Лет десяти, темноволосый,- в вылинявших  джинсиках  и
оранжевой майке. "Подозреваемый"? Вполне возможно...
    Привстав со скамейки, я энергично махнул ему рукой. Не кричать  же
через весь двор, вызывая любопытство многочисленных соседей.
    Секунду мальчишка  колебался,  внимательно  рассматривая  меня.  А
затем направился к скамейке, прислонив велосипед к стене и всем  своим
видом показывая, что делает мне огромное одолжение.
    -- Привет, -- как можно небрежнее бросил  я.  --  Ты  случайно  не
знаешь Марию Денисенко? Она живет в вашем доме.
    В глазах мальчишки мелькнула настороженность.
    -- Знаю, -- негромко ответил он. -- Это моя мама.
    Я  обрадованно  улыбнулся.  Вполне  искренне,  кстати.  Уже  через
полчаса я смогу начать проверку третьей семьи, а к вечеру,  даст  Бог,
вообще покину этот город.
    -- Мне сказали, что она хороший  преподаватель  химии,--  начал  я
заранее приготовленную легенду. -- Собираюсь поступать в  университет,
вот и решил позаниматься с кем-нибудь перед экзаменами...
    Мальчишка  помотал  головой  --  облегченно  и  в  то   же   время
разочарованно.
    -- Не-а... Мама преподает физику,  а  не  химию.  Вам  неправильно
сказали.
    Я ругнулся. Выс