Александр Бушков. Брежнин луг

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Волчье солнышко". СпБ., "Азбука", 1996.
   OCъ & spellcheck by HarryFan, 20 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   ...Я узнал наконец, куда я зашел. Этот луг славится в  наших  околотках
под названием Брежнин луг. Я ошибся, приняв  людей,  сидевших  вокруг  тех
огней, за охотников. Это  просто  были  ответственные  работники,  которые
стерегли табун Идеалов - коней вроде Пегасов,  только  красного  цвета,  в
золотистых цитатах. Выгонять перед вечером и пригонять  на  утренней  заре
табун Идеалов - большой праздник для ответработников. Мчатся они с веселым
гиканьем и криком, горяча Идеалов, высоко  подпрыгивают,  звонко  хохочут,
мелькают цитаты, мелькают... И даже верится  в  эти  минуты  неподдельного
веселья, что ответработники, как рассказывают мудрые старики, произошли от
нас с вами...
   Я сказал им, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили меня,  откуда
я, не состоял ли в уклонах,  поддерживаю  ли  линию,  вражьих  голосов  не
слушаю ли, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили о трилогии всех
времен и народов. Кругом не слышалось почти никакого  шума.  Одни  огоньки
тихонько потрескивали. На скатерке лежала разнообразная снедь, о которой я
и не знал, что такая бывает на свете, не говоря уж о том, чтобы  знать  ее
названия. Впрочем, запахи сами за себя говорили, и  я  поневоле  вспомнил,
как тот же мудрый старец Ксенофобыч  рассказывал,  что  в  давние  времена
колбасу делали из мяса. Тогда я ему не поверил по юношескому  скептицизму,
но сейчас устыдился - не только делали,  но  и  делают.  И  красная  рыба,
выходит, не поэтическая метафора вроде "красного  пахаря",  а  натуральное
яство.
   Всего пастухов было пять. Старшему из них, Феде, вы бы его лет не дали.
Он принадлежал, по всем приметам, к тем нашим страдальцам,  что  вынуждены
по служебной необходимости годами жить на разлагающемся Западе, о чем  они
нам  с  плохо  скрытой  брезгливостью  и  тоской  вещают  с   телеэкранов,
устроившись  возле  какого-нибудь  псевдодостижения  псевдокультуры  вроде
Эйфелевой башни. И их становится жалко - мы тут под  отеческой  опекой,  а
они, бедолаги, там в пасти и тисках. "Яркое солнце сегодня над Парижем, но
не радует оно парижан..." Да, это был Федя. Выехал он в поле не по  нужде,
а так, для забавы. Второй малый, Павлуша, был неказистый, что и  говорить,
а все-таки он мне понравился, глядел он очень умно и прямо, да и в  голосе
у него звучала сила. Такие  высоко  взлетают,  если  не  упадут,  уж  если
ломают, так дочиста, строят, так в сто этажей, в тысячу фундаментов.  Лицо
третьего, Илюши,  было  довольно  незначительно,  он  мне  сразу  увиделся
аграрником, пережившим за свою нервную жизнь великое множество починов - и
"царицу полей", и торфяные горшочки, и травополье, и экономную  экономику.
Пожалуй,  и  РЛПО  переживет,  подумал  я  отчего-то.  Четвертый,   Костя,
возбуждал мое любопытство задумчивым и печальным видом, сразу  заставившим
думать, что  к  культуре  имеет  он  самое  прямое  отношение.  Глаза  его
говорили: "Высказал бы я вам  все  обо  всем,  да  ведь  боком  выйдет..."
Последнего,  Ваню,  я  сперва  было  и  не  заметил:  он  лежал  на  земле
смирнехонько,  прикорнув  под  французским  плащиком,  и  только   изредка
выставлял из-под него свою русую кудрявую  головку.  Несомненно,  это  был
лидер официальной молодежи, коего старшие  товарищи  готовили  теперь  для
более взрослых постов.
   Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились  омары.  Я
притворился  спящим.  Понемногу  они  опять  разговорились.   Вдруг   Федя
обратился к Илюше и, как бы продолжая прерванный разговор, спросил его:
   - Ну и что ж ты, так и видел Дедушку?
   - Нет, я его не видел, да его и видеть нельзя, -  ответил  Илюша,  -  а
слышал. Да и не я один.
   - А он у вас где показался?
   - В райкоме.
   - Ну так как же ты его слышал?
   - А вот так. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с  Федором  Михеевским,
да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что из "Красных Холмов",  да  еще
были там другие, человек десять, - как есть все бюро; ну и пришлось нам  в
райкоме заночевать. Совещание было,  помните,  "К  вопросу  интенсификации
интенсивности   экономичности   Продовольственной   программы   в    свете
основополагающей трилогии и личных указаний"? В  аккурат  после  четвертой
звезды, как в народе говорят. Вот мы остались и легли все вместе, и  зачал
Авдюшка говорить - что, мол, мужики, ну как Дедушка придет? И не успел  он
проговорить, как за стеной, в моем кабинете, он и заходил. Сначала  бумаги
поворошил, стенограммы, да шепчет:  "Прозаседались..."  Слышим,  сейф  сам
собой распахнулся, сводки о ходе битвы за  урожай  шуршат,  а  Дедушка  уж
громче: "Шаг вперед, два шага назад!" А уж как  до  полки  с  исторической
трилогией и прочими основополагающими трудами дошел, вовсе осерчал, на пол
их швыряет и в голос, в голос: "Архиплуты! Феликса на вас  нет,  Феликса!"
Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли...
   - Вишь как! - промолвил Павел. - Чего ж он так?
   - Да кто знает? Цитаты вроде в точности приводили, Костя сам  сверял...
С тех пор в райкоме уж больше не ночуем -  вдруг  да  не  один  придет,  с
Феликсом? Ужасть!
   Все помолчали.
   - А что, - спросил Федя, - омары сварились?
   Павлуша пощупал их:
   - Нет, еще сыры... А вон звездочка покатилась. Хорошая примета - знать,
кому-то дадут скоро. Я первый увидел, мне первому и дадут.
   - Нет, я вам что, братцы, расскажу, - заговорил Костя тонким  голоском.
- Послушайте-ка, намеднись что Тятин при мне рассказывал. Вы  ведь  знаете
Гаврилова? А знаете ли, отчего он такой невеселый?  Пошел  он  раз,  Тятин
говорил, в лес по орехи да и заблудился; зашел, бог знает куды  зашел.  Уж
он ходил, братцы мои, орехи собирал, а сам думал: как бы ему отрасль свою,
стало быть, в передовые вывести? И глядит, а перед ним на ветке Зарубежная
Фирма сидит, качается и его к себе зовет, а сама смеется: "Гаврилов, давай
совместное  предприятие  устроим!  Все  у   нас   ладом   пойдет,   только
поднапрячься как следует, да мозгами раскинуть, да шевелиться не за страх,
а за совесть!" Уж Гаврилов было авторучку вынул - контракт подписать,  да,
знать,  опамятовался   и   шепчет:   "Госзаказ!   Об®ективные   трудности!
Безрыночная экономика! Не могу  поступаться  принципами.  Она  ж,  нечисть
иноземная, работать заставит, как у них!" Тут Фирма, братцы мои,  пропала,
а Гаврилову тотчас и понятственно стало, как ему из лесу выйти. А только с
тех пор он все невеселый ходит.
   - А знать, он ей понравился, что позвала его.
   - Да, понравился! - подхватил Илюша. - Как же! Звериный свой оскал  она
ему показать хотела!
   Все смолкли.
   - С нами Краткий Курс! - шепнул Илья.
   - Эх вы, вороны! - крикнул Павел. - Чего всполохнулись?  Посмотрите-ка,
омары сварились! - А слыхали вы, ребята, - начал Илюша, - что намеднись  у
нас, на Варнавицах, приключилось? Ты,  может  быть,  Федя,  не  знаешь,  а
только у нас там Ян Карлович похоронен, из латышских стрелков. Могила чуть
видна, так, бугорочек... Вот на днях зовет Приказчиков Ермилова и говорит:
"Езжай-ка  ты,  Ермилов,  в  город  да  привези  мне   с   базы   коньячку
самолучшего!" Вот поехал Ермилов за коньячком, да задержался в городе,  ну
а едет назад он уж хмелен. А ночь, и светлая  ночь:  месяц  светит...  Вот
едет  Ермилов  и  видит:  на  могиле  барашек,  белый   такой,   кудрявый,
хорошенький, похаживает. Вот и думает Ермилов: "Сам возьму его, на  шашлык
сгодится" - да и взял его на руки. Сел  в  машину  и  поехал  опять,  а  в
машине-то мотор перебои дает,  карбюратор  заедает,  дворники  сами  собой
включились... Смотрит Ермилов на барашка, и барашек ему в глаза прямо  так
и глядит. Жутко ему стало, Ермилову-то, стал он барашка по шерсти гладить,
говорит: "Верю в идеалы, верю, стараюсь для светлого завтра, стараюсь!"  А
баран-то  вдруг  как  оскалит  зубы  да  ему  тоже:  "Бре-ешешь,   стерва,
бре-ешешь!"
   - А точно, я слышал, это место у вас нечистое, - заговорил Федя.
   - Варнавицы? Еще бы! Еще какое нечистое! Там не раз,  говорят,  Хозяина
видели, старого барина! Ходит, говорят, во френче, трубку покуривает и все
это этак охает, чего-то на земле ищет. Его раз Нина-то повстречала:  "Что,
мол, батюшка Осип Виссарионыч, изволишь искать на земле?" - "Разрыв-траву,
-  говорит,  -  ищу".  -  "А  на   что   тебе,   батюшка   генералиссимус,
разрыв-трава?" - "Давит, - говорит, - могила, давит, Ниночка: вон хочется,
вон..."
   - Вишь какой! - заметил Федя. - Мало, знать, пожил.
   - Экое дело! - промолвил Костя. - Я думал, покойников  можно  только  в
родительскую субботу видеть.
   - В родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, - подхватил Илюша.
- Кого, то есть, в этом году снимать будут. Стоит только  ночью  сесть  на
крыльцо исполкомовское да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя, по
дороге, кому в этом году сняту быть. Вот у нас в прошлом году  Улитина  на
крыльцо ходила.
   - Ну и видела она кого-нибудь? - с любопытством спросил Костя.
   - Перво-наперво она сидела долго-долго, никого не видела и не  слыхала.
Вдруг слышит - как бы сирена  вдали  взвыла.  Смотрит  -  Ивашка  Федосеев
идет...
   - Тот, что сняли весной? - перебил Федя. - С возбуждением дела?
   - Тот самый. Идет и головушки не подымет. Ну а потом смотрит -  женщина
идет. Она вглядывается, вглядывается, - ах ты  господи!  -  сама  идет  по
дороге, сама Улитина.
   - Ну что ж, ведь ее еще не сняли?
   - Да году-то еще не прошло.  А  ты  посмотри  на  нее:  на  чем  кресло
держится...
   Все опять притихли.
   - А у нас такие слухи ходили, что, мол,  прокуроры  по  земле  побегут,
законы соблюдать заставят,  распределители  закроют,  самолеты  полетят  с
опергруппами, а то и самого Мишку увидят.
   - Какого это Мишку? - спросил Костя.
   - А ты не знаешь? - с жаром подхватил Илюша. - Ну, брат, откентелева же
ты, что Мишки не знаешь? Сидни вас в исполкоме сидят, вот уж точно  сидни.
Мишка - это будет такой человек удивительный, который придет, и ничего ему
сделать нельзя будет. Захотят ему, например, глаза отвести, выдут на  него
с липовыми отчетами и повышенными обязательствами, в свете и  в  ответ  на
происки единогласно принятыми, а он вот так глянет - и сразу  поймет,  что
глаза ему отводят. Ну  и  будет  он  ходить  по  селам  и  городам  и  все
переделывать, ну а сделать ему нельзя будет  ничего.  Уж  такой  он  будет
удивительный лукавый человек.
   - Ну да, - продолжал Павел своим неторопливым  голосом.  -  Такой.  Вот
его-то и ждали у нас. Крикнул кто-то: "Ой, Мишка едет! Ой, Мишка едет!"  -
да кто куды! Старостин наш дачу собственную  с  перепугу  спалил,  Кузькин
фартук напялил и  шашлыки  продавать  стал  -  авось,  думает,  изверг  за
кооператора примет да помилует; Дорофеича до сих пор  из  трансформаторной
будки не выманят - кричит,  что  он  электроток  и  ему  там  самое  место
обитать. Таково-то все всполошились! А он и не приехал...
   Настало молчание.
   - Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, -  раздался  вдруг  детский  голосок
Вани. - Гляньте на божьи звездочки - что пчелки роятся!  Как  на  почетном
президиуме! - Павел встал и взял в руку пустой котельчик.
   - Куда ты? - спросил его Федя.
   - К машине, коньячку зачерпнуть.
   - Смотри Серому Домовому не попадись! - крикнул ему вслед Илюша.
   - А правда ли, - спросил Костя, - что Акулина все  и  потеряла,  как  к
Серому Домовому попала?
   - С тех пор. Какова теперь! Знать, не ожидала, что  ее  скоро  вытащут.
Все и подписала, все  рассказала,  где  зарыто,  где  замуровано.  Дочиста
выгребли...
   - А помнишь Васю? - печально прибавил Костя. - Того,  что  погорел?  Уж
какой хват был! Мать-то его Феклиста, уж как же  она  его  любила.  Другие
бабы ничего, как увидят, что им  в  дом  тащут,  так  только  радуются.  А
Феклиста, бывало, как станет кликать: "Опомнись, мой  соколик!  Вернись  в
народ, вернись! Добром не кончится, конфискация  грянет!"  И  как  в  воду
глядела...
   Павел подошел к огню с полным котельчиком в руке.
   - Что, ребята, - начал он, помолчав, -  неважно  дело.  Я  Васин  голос
слышал. Только стал я к коньячку  нагибаться,  вдруг  зовут  меня  Васиным
голоском: "Павлуша, подь сюды". Я отошел. Однако коньячку зачерпнул.
   - Ах ты напасть! Ах ты свежие ветры! - проговорили остальные.
   - Ведь это тебя Серый Домовой звал, Павел, -  прибавил  Федя.  -  А  мы
только что об нем, о Васе-то, говорили.
   Мальчики приутихли. Они стали укладываться перед огнем. Я кивнул  им  и
пошел вдоль задымившейся реки. Не успел я отойти и двух  верст,  как  мимо
меня  промчался  отдохнувший  табун.  Развевались  алые  крылья   Идеалов,
золотистыми  огнями  вспыхивали  цитаты,  и   все   незыблемым   казалось,
ненарушимым...
   Я, к сожалению, должен добавить, что в том  же  году  Павла  не  стало.
Серому Домовому он не попался. То ли расшибся, слетев на  полном  скаку  с
Идеала, то ли с®еден дикарями в дальних странах. Жаль, славный был парень!