уг в голосе.
   - Откройте, вы! - Анна сверкнула на него глазами.
   - Помните, у Грина? - Астахов, скрестив руки на  груди,  смотрел  перед
собой, на тихий пустой дворик. - Рано  или  поздно,  под  старость  или  в
расцвете лет Несбывшееся манит нас...
   - Я не очень люблю Грина, - сухо сказала Анна.
   - И это все, что вы можете  сказать?  Нет,  серьезно?  Неужели  все?  -
Казалось, он был искренне удивлен. - Или упорно мне не верите?
   - Нет.
   - И то, что я о вас знаю...
   - Ну мало ли что... - сказала Анна. - В конце концов, чтобы узнать  мое
прошлое, не обязательно привлекать потусторонние силы.
   -  Значит,  проще  думать,  что   кто-то   ради   короткого   розыгрыша
скрупулезнейше изучил ваше прошлое?
   - А может, у вас мания такая, - сказала Анна. - Откуда я знаю?
   - Вы просто боитесь мне верить.
   - Интересно почему?
   - Потому что знаете все о себе.
   - Ну-ну...
   - Скепсис - дело ваше, - пожал плечами Астахов. - Ох как много я о  вас
знаю... Вы создали себе маску кошки, которая гуляет сама по  себе.  Только
эта маска хороша до поры до времени, как и  попытки  удержать  беззаботную
молодость. Рано или поздно придется сознаться наедине с собой  во  многом.
Что нет особенной любви к дочке. Что нет  прежнего  чувства  к  мужу.  Что
работа,  профессия  была  когда-то  выбрана  неудачно  и   теперь   скорее
тяготит...
   - Слушайте, вы!
   Он и внимания не обратил.
   - Одним словом, настанет момент, когда больше нельзя  будет  убаюкивать
себя, твердить, что все-де благополучно. Что потом? Без огонька  выполнять
работу и делать маленькую карьеру, утешая себя тем, что ты не первая и  не
последняя, кто попал в такое  положение,  другие  тоже  тянут  лямку  -  и
ничего? Что там еще - машину купить? Изменять мужу - буднично и скучно?  И
стараться забыть, что когда-то требовалось всего лишь поверить  в  чудо  и
принять предложение чудака  с  машиной  времени  в  кармане...  -  Астахов
грустно усмехнулся: - Разумеется, машину времени в кармане я не  ношу,  не
те у нее габариты... Хотите что-нибудь сказать?
   - Исключительно фольклорное. Понятия не имею, почему  я  вам  позволила
все это нести...
   - Потому, что это чистейшая правда...
   - Ну и что? Все это - мое. - Анна нервно щелкнула зажигалкой.  -  И  не
нужно меня жалеть!
   - Я и не собираюсь.
   - И филантропы мне тоже не нужны.
   - При чем здесь филантропия? Вы не ответили - верите или нет?
   Анна посмотрела ему в глаза:
   - А если верю, но тем не менее пошлю вас к черту?
   - Вот тогда я начну вас жалеть, хотите вы этого или нет... - Он  быстро
взглянул на нее и тут же отвел глаза. - А может, не стоит вас жалеть? Коли
с внешней стороны, для окружающих, все будет выглядеть  "не  хуже,  чем  у
людей"...
   Хотелось как-то уколоть его в отместку за эти слова  -  чистую  правду,
которая ранит, которую лучше бы загнать в подсознание, прочно забыть.  Это
была мелкая месть, но очень уж он задел, вывел из себя, и Анна решилась.
   - Вы мне вот что об®ясните, - сказала она язвительно. -  Вы-то  что  от
всего  этого  имеете?  Премию  с  каждой  запроданной  вам  души?  Твердую
зарплату? Или теплое местечко в одном из прошедших столетий? А может...
   Анна смотрела ему в глаза, они были совсем близко,  и  в  них  -  боль,
тоскливая и безнадежная, как телефонный звонок в пустой  квартире.  И  она
замолчала, испугавшись мыслей, на которые наводили эти глаза,  их  боль  и
тоска. Нет! Повторять про себя одно - этого  не  может  быть,  потому  что
этого не может быть никогда...
   - Я ничего этого не имею, - сказал Астахов. -  Кроме  одного  -  я  уже
знаю, что в прошедшем, как, впрочем, и в будущем, прекрасно обойдутся  без
меня...
   Анна   хотела   брякнуть   что-то   язвительное   насчет    загонщиков,
разместившихся в безопасных местах, но промолчала - снова эти глаза,  этот
взгляд... Стоп, как она не подумала об этом раньше?
   Анна опустила стекло, высунула руку в окно и  открыла  дверцу  снаружи.
Астахов ей не препятствовал, он и не пошевелился. Анна  хлопнула  дверцей,
словно запирая в тесной железной коробке  на  колесах  фантасмагорический,
тревожащий мир, который ради вящего  душевного  спокойствия  следовало  бы
считать вздорным сном.
   Вот о сне совсем не нужно было думать - по ассоциации  всплыл  и  цепко
задержался в сознании тот, багряно-золотой, летящий, блистающий сон...
   Пройдя несколько метров, она обернулась  так,  словно  оглядывалась  на
свое прошлое и пыталась заглянуть в свое будущее.  Тихий  дворик,  зеленая
машина у обрешетки газгольдеров, двадцатый век вокруг.  Чудеса  двадцатого
века разыгрываются в скучных декорациях, на фоне затюканных  кинокомедиями
и карикатуристами блочных  домов,  стандартной  мебели  -  никаких  черных
котов,  крокодильих  чучел  и  грозно  сверкающих  во  мраке   пентаграмм.
Принижает это нынешние чудеса, делает их мельче, скучнее, или нет? Анна не
взялась бы искать ответ на этот вопрос...



        4

   - Несбывшееся манит нас... - иронически обронила Анна.
   - Да! - сказал Гроховский. - Да! Вот именно! Такое бывает только раз  в
жизни, поймите вы это. Наверняка каждый из нас,  читая  в  детстве  книги,
думал: вот если бы к Спартаку, вот если бы к Гарибальди, вот если бы...
   - Вам так хочется командовать ротой преображенцев? - осведомился Вадим,
рыхлый белобрысый здоровяк лет на пять старше Анны. Анна  познакомилась  с
ним десять минут назад,  придя  в  квартиру  Гроховского.  Кто  он  и  чем
занимается, она еще не знала.
   - Не утрируй, пожалуйста.
   - Ну не буду, не буду...
   - Вам не кажется, - сказала Анна, - что вы оба не так начинаете? Вместо
глупой пикировки обозначили бы четко акценты. Нас здесь трое. Нам  сделано
некое предложение. О нас знают то,  что  называют  малоизвестными  фактами
биографии. Снятся странные сны. И сначала, я думаю, нужно четко определить
наше отношение к Астахову.
   - Лично я верю ему безоговорочно, - отрубил Гроховский.
   - Я почти верю, - сказала Анна, ни на кого не глядя.
   - А я - ни капельки, - ехидно усмехнулся Вадим, щелкнув  замком  своего
потрепанного портфеля, с интригующей медлительностью запустил туда руку  и
выудил томик в яркой обложке. - Я, друзья, рационалист. Я не стал метаться
и креститься - я прежде всего стал копать, кто он, этот  тип.  Не  так  уж
трудно это было - запомнил номер "Москвича", сходил  в  ГАИ,  еще  в  пару
мест. Фантаст он, понятно? Писатель-фантаст. Вот тут есть его  рассказ,  и
это не единственная его публикация. Есть и о путешествиях во времени...
   - А ведь логично, - сказала Анна. - К кому ОНИ, ТЕ,  в  первую  очередь
обратятся? К писателю-фантасту - тот, мне кажется, поверит быстрее...
   - Подождите, я не кончил. - Вадим бросил книгу в  портфель.  -  Итак...
Существует  писатель-фантаст,  который  задумал  грандиозный  эксперимент,
выбрал трех подопытных кроликов  -  и  пошел...  Может  быть,  всех  наших
знакомых перебрал. Может, он сильный экстрасенс, и этим кое-какие "чудеса"
и об®ясняются. А то и... Аня, вы ведь у него сигарету  брали?  И  я  брал.
Николай Степанович с ним пил молочный коктейль. Кто его знает,  что  он  в
него подмешал, отсюда и сны...
   - Да зачем ему это понадобилось?
   - Просто эксперимент, Аня. Любят их писатели.
   - Экстрасенс, фантаст... - Гроховский ходил по комнате,  как  зверь  по
клетке. - Вадим, тебе не кажется, что ты  подменяешь  одно  фантастическое
об®яснение другим? Возможно, еще более далеким от реальности.
   - Ничуть. Моя версия гораздо ближе к реальности.
   - Но если астаховское  предложение  не  близко  к  реальности,  а  сама
реальность? Я лично верю безоговорочно, но для вас, так и быть, пусть  это
остается допущением. Что тогда? Давайте  только  без  вспышек  ущемленного
самолюбия и обид. Жизнь у нас, у всех троих, не сложилась, хотя на  взгляд
окружающих все благополучно, сами мы знаем,  что  находимся  не  на  своей
дороге, не в своем седле. Внезапно нам предлагают исправить это, уйти...
   - Куда? - выкрикнул Вадим. - К фузеям и камзолам?
   - Ну что ты  цепляешься  к  частностям?  Когда  речь  идет  о  символе,
аллегории. Там мы сможем раскрыться наиболее полно,  осуществить  все,  на
что мы способны. Чего вам жаль, Вадим, - хоккея по  телевизору?  Пленок  с
Челентано? Вообще странно, что громче  всех  агитирую  я  -  сорокалетний,
самый старший из нас. Вам с Аней едва по  двадцати  пяти,  а  вы...  Новое
рассудочное поколение, как выражаются  участники  газетных  дискуссий?  Да
поставьте вы все на карту...
   - И вы серьезно? -  тихо  спросила  Анна,  глядя  в  его  разгоряченное
упрямым азартом лицо. - Вам сорок, и вдруг вот так  все  бросите  -  жену,
работу, все - и куда-то в прошлое?
   - Возможно, не бросил бы, - так же тихо ответил Гроховский. -  Не  будь
Астахова и его  предложения.  Ведь  до  смерти  будешь  грызть  себя,  что
смалодушничал, остался при персональной машине, нелюбимой жене и нелюбимой
работе, а достаточно было однажды решиться...
   - Да зачем? - Вадим резко  отставил  пепельницу.  -  Хорошо,  не  будем
кривить душой и сохранять хорошую мину - не получилось из меня  художника,
спекся, мазилка, бездарь, годен только в маляры... Ну и  что?  Нет  других
дел? Двадцатый век - наш век, что нам вне его делать,  идиотство  какое...
Живи и умирай в своем веке, вот что я вам скажу!
   - Такая точка зрения была бы хороша, пока не было Астахова, -  заметила
Анна. - Пока мы не знали, что жить можно иначе...
   - Так что, отправляетесь, куда он покажет?
   Анна промолчала. Не нужно было сюда приходить, думала она,  не  стоило.
Одной, наедине с собой еще можно справиться  с  самым  тяжелым  горем,  но
оказаться среди людей, больных той же, что и ты, бедой...
   - Лично я отправлюсь, - сказал Гроховский.
   - Ладно! - вскочил Вадим. - Только я вам не компания!
   Он бросился прочь, вернулся, подхватил  забытый  портфель,  метнулся  в
прихожую, остановился в дверях и крикнул Гроховскому:
   - Вы... вы... да вы дедом скоро будете, псих, а туда же... А, да что  с
вами...
   Он гремел и клацал  замком,  бился,  словно  птица  в  стекло,  наконец
справился, бухнул дверью и загрохотал по лестнице так, будто  боялся,  что
его догонят  и  вернут  силой.  Стукнула  дверь  под®езда,  простучали  по
асфальту торопливые шаги, и стало очень тихо.
   - Вам не кажется, что он верит даже сильнее, чем мы?
   - Вполне возможно, - сказала Анна. - А жена ваша где?
   - У сестры гостит. Детей нет, так что насчет деда он промахнулся.
   Они сидели молча. Ветерок покачивал шторы,  за  шторами  был  двадцатый
век.
   - Знаете, Николай Степанович, - сказала  Анна  беспомощно.  -  Я  дочку
как-то в самом деле не очень люблю. И с мужем перегорело. И работа...
   - Бывает, Аня. Чтобы это понять, вам  понадобилось  лет  на  пятнадцать
меньше, чем мне...
   - Неужели вы и в самом деле решитесь?
   - "Неужели, в самом деле..." - Гроховский подошел к полке, вынул  книгу
и быстро нашел нужную страницу. -  Вот,  послушайте.  -  Быть  может,  ему
смутно хотелось в символической форме изобразить  крушение  всех  чересчур
честолюбивых надежд. Он прочитал такие строки:

   Нам сокровенных тайн природы не постигнуть,
   нам не дано стоять в огне, взойти на небо.
   Нам не дано парить подобно птицам, тщетно
   стремиться нам взлететь на крыльях выше солнца...
   [Д.Линдсей]

   - Это очень страшно - знать, что никогда  тебе  не  придется  стоять  в
огне... - Гроховский отложил книгу и присел на  диван  рядом  с  Анной.  -
По-моему, у Грина чуточку неправильно. Если Несбывшееся  манит,  какое  же
оно Несбывшееся - ведь манит зачем-то... Вы над смыслом  жизни  углубленно
задумывались?
   - Углубленно, по-моему, нет, - подумав, сказала Анна.
   - А я задумывался, - сказал Гроховский. - И пришел к  банальному,  быть
может, выводу, нужно использовать любой шанс, чтобы  выдать  все,  на  что
способен. Разумеется, я имею  в  виду  честные  методы.  Просто  нужно  не
бояться, когда судьба подсовывает шанс... Вот мы твердим:  высокие  слова,
высокие слова. А ведь нет таких  -  высоких,  низких,  есть  правильные  и
неправильные, истина и ложь. И подло не только подсовывать ложь другим, но
и в себе ее копить, свою, тайную, никому,  кроме  тебя,  не  известную,  -
отплатит когда-нибудь, ох как отплатит...
   Он сидел ссутулившись. Анне было жаль его, и  жаль  себя,  и  жаль  еще
чего-то, невыразимого в словах, то ли  об®единявшего  их  троих  и  многих
других, то ли, наоборот, разобщавшего.
   - Я пойду, - встала она. - Поздно уже, домой пора.
   Гроховский медленно кивнул несколько раз, не поднимая глаз.
   - До свидания, - обернулась Анна в дверях.
   - Прощайте, Аня, - тихо и твердо сказал он,  большой,  сильный  человек
посреди великолепно обставленной квартиры. - Прощайте...



        5

   - Его нигде нет, - сказала Анна. - Я с утра звонила куда только  можно.
На работе он не появлялся - подчиненные  в  растерянности.  В  больницы  и
милицию не попадал. Растаял...
   - Да  бродит  он  где-нибудь!  -  Вадим  потряс  перед  грудью  сжатыми
кулаками. - По старому обычаю российских интеллигентов. Или удрал  к  жене
за моральной поддержкой. Ну что вы, Аня, как маленькая?
   - Вадим, что если вы в самом деле верите Астахову даже сильнее нас?
   Лицо у него застыло, глаза стали то ли жалобными, то  ли  пустыми.  Уже
взявшись за ручку, он выкрикнул:
   - Глупости это!..
   - Может быть, может быть... - сказала Анна захлопнувшейся двери.  Потом
подперла щеки  ладонями  и  стала  смотреть  в  стену,  покрытую  насквозь
знакомой сетью трещинок, похожей на карту неизвестного государства. "Давно
не белили, завхоза пора шпынять..."  -  подумала  она.  Встала.  Аккуратно
убрала бумаги в стол, вытряхнула пепельницу, спрятала в сумочку  авторучку
и сигареты. Кабинет стал безликим, как в тот день, когда она впервые вошла
сюда.
   ...Она сидела  на  скамейке,  где  совсем  рядом  недавно  услышала  от
Астахова странные вещи, спокойно и методично, словно уборку  дома  делала,
перебирала, как четки, свое прошлое, свою жизнь, все, что стоило  помнить,
и все, что неплохо было бы начисто  забыть.  Лихой  рывок  на  штурм  МГУ,
больше похожий на бегство, потому что никого не предупредила дома. Неудача
и работа на московской стройке. Факультет журналистики. Попытки  внести  в
жизнь какую-то определенность. Ложь по мелочам. Мечтала стать  актрисой  -
не оказалось данных. Хотела стать филологом -  не  получилось.  Все  наши,
бесцельные на строгий взгляд постороннего, поступки тем не менее  ведут  к
какой-то цели, так  ради  чего  же  были  все  метания,  шалые  выходки  и
категоричность в непоследовательных  суждениях?..  Хотелось  быть  гордой,
отчужденной. Не выходило. И заманчиво быть киплинговской Кошкой, и страшно
повторить судьбу  матери  -  одна  с  детьми,  без  мужа...  Да  и  трудно
разыгрывать Кошку,  когда  ты  замужем,  на  серьезной  работе,  вынуждена
считаться со многими установлениями  и  условностями,  о  репутации  своей
заботиться. В студентках еще можно было поддерживать образ, гулять  "самой
по себе" и гордо не обращать внимания на "мненья  света".  Но  не  теперь.
Жестокое и мучительное противоречие - она стремилась быть Кошкой, называла
себя ею, но чувствовала,  что  мало  в  этом  истины,  -  жизнь  поминутно
одергивает,  напоминает   о   благоразумии,   выставляет   запрещающие   и
предупредительные знаки, загоняет  в  наезженную  колею,  и  ты  вынуждена
подчиняться, подыгрывать. И именуй себя как угодно,  той,  кем  ты  хочешь
быть, тебе не стать, пока жизнь катится по наезженной колее. Как он сказал
тогда? Ну да, тихо делать карьеру, машину купят,  в  гости  будут  ходить,
умные разговоры вести... Но приснится ли еще хоть раз багряно-золотой сон,
невесомый, как дым костра, и яркий, как витраж? И будет  в  тебе  копиться
своя, тайная, никому, кроме  тебя,  не  известная  ложь...  Убаюкаешь  ее,
поглубже загонишь, не ты первая, не ты последняя, живем  не  хуже  других,
как все...
   Анна подняла голову.  Поодаль  замер  зеленый  "Москвич",  Анна  узнала
водителя и подумала: цвет надежды - зеленый...
   Так что же, решаться? Нет сомнения, что это и есть тот,  решающий  миг,
когда нужно  выбирать  без  каких-либо  компромиссов.  Решаться?  Покидать
уютное свое бытие, уютный свой  век?  Ради  чего?  Феерическая  романтика,
гордая раскованность, и не нужно подлаживаться к условностям, можно  стать
кем хотела, и никакого недовольства  собой,  никакого  противоречия  между
внутренней сущностью  и  сутью  внешней.  Заманчиво.  Но  выгодно  ли,  не
рискованно ли  искать  от  добра  нынешнего,  проблематического,  будущего
добра? К чему метаться? Есть дом, и муж, и дочка -  все  как  у  людей,  и
будущее гарантировано благополучное, а что до Кошки,  то  всегда  найдется
поклонник, который поверит всему, что ты  скажешь,  и  восхищенно  назовет
тебя так, как тебе будет угодно. Приятно чуточку осознавать  себя  роковой
женщиной - Мария Стюарт, Христина Шведская... А мысли читать не  научились
еще, дай бог, не скоро научатся, может быть, никогда... Глупости.  Волевое
усилие - и все растает, будем благоразумны - и все перемелется,  живут  же
другие - и ничего, что тебе, больше всех нужно? Все, сделан выбор.  Только
нужно как можно быстрее уйти, чтобы с  глаз  долой  -  зеленый  "Москвич",
чтобы поскорее забыть лицо человека,  решившегося-таки  на  пятом  десятке
бросить отлаженное, как морской хронометр, благополучное бытие  и  прожить
остаток дней,  не  такой  уж  короткий,  в  великолепной  скачке,  где  ты
выкладываешься до предела и каждый час - звездный...
   Да все это ложь - насчет иных вариантов и тропинок в другую реальность.
Астахов  -  всего  лишь  фантаст,   замысливший   ради   профессионального
удовольствия сложный эксперимент на человеческой психике. Гроховский  ищет
где-нибудь утешения... Вот так. И никак иначе.  Ничего,  все  забудется  -
забудется, и точка...
   Анна быстро шла к остановке, почти бежала по  солнечной  улице,  сквозь
прохладный сибирский сентябрь, по щекам ползли слезы. Анна не утирала  их,
и некоторые из встречных не успевали  ничего  заметить,  так  и  проходили
мимо, а другие недоумевающе смотрели вслед. "Нам не дано стоять в огне", -
повторяла она про себя, и слезы не могли заглушить, унять боль, - "нам  не
дано стоять в огне"...
   Возле нее притормозило было свободное такси, но Анна отвернулась - ведь
его огонек был зеленым...