Александр Бачило. Впереди - вечность

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Бачило
     Москва, 1999 г.
     Email: bachilo@mail.ru
---------------------------------------------------------------

     - Фамилия?
     Я назвал.
     - Возраст?
     Я признался.
     Он бросил на меня взгляд исподлобья, покачал головой.
     - Надо же! И семья есть?
     - Не успел.
     - Эх-эх-эх! - посочувствовал он. - Только бы жизнь начинать! Диагноз?
     - Острая сердечная...
     Он покивал.
     - Пил?
     - Как все...
     Это его вдруг рассердило.
     - Как все! А если все в окно прыгать начнут, ты тоже сиганешь?
     Я усмехнулся.
     - Теперь уже нет...
     -  Как дети, честное  слово! - он продолжал что-то быстро  строчить  в
учетной книге. - Давай направление!
     Я подал  ему  сложенную  вчетверо  бумажку, исписанную  со  всех сторон
мелким ровненьким почерком.
     - Понаписали! - он брезгливо взял бумажку за уголок, посмотрел на свет.
- Бюрократы. Лишь бы спихнуть человека... Постой-ка, а это что?...
     Он   прищурился  на   красный  штампик, косо   пересекающий   строчки,
присвистнул и  посмотрел на  меня  по-новому  - внимательно  и даже, как мне
показалось, с уважением.
     - Как же это тебя угораздило?
     Я пожал плечами. Мне и самому было интересно, как.
     - Ну, дела!
     Он сыграл на клавишах селектора нестройную гамму и закричал:
     - Аппаратная? Что у нас с девятым боксом?
     - Под завязку, - прохрипел динамик.
     - Тут человек с направлением!
     - Они все с направлением! Бокс не резиновый.
     - Что ж ему, на лестнице сидеть?!
     -  А нам  без разницы. Наше  дело температуру держать, а не размещением
заниматься!
     - Ты поговори еще! - огрызнулся мой новый покровитель.
     В ответ  из динамика  послышалось неопределенноебульканье и  отдаленные
голоса - не то хоровое пение, не то дружный вопль.
     Помолчав, покровитель добавил тоном пониже:
     - А когда будут места?
     - А я  знаю? - отозвался наглый голос. - Чего  вам  дался этот  девятый
бокс? Мало других отделений, что ли? Травма, грязи, смолы, зубовное...
     - Какое  зубовное! -  вскричал  покровитель. -  У него красная  печать!
"Девятый бокс" - ясно и понятно!
     - У-у! -  протянул  селекторный голос  озадаченно. -  Печать. Хреново
дело... Ладно, пусть понаведается днями. Может, придумаем чего...
     Покровитель выключил селектор.
     - Ну вот и  ладненько! - сказал он, обращаясь ко  мне  и потирая руки с
искусственным оживлением. - На днях дадим постоянное место, а пока отдохни с
дороги.
     - Как  же это  так  - на днях? -  возразил  я. -  А до тех пор куда мне
деваться?
     -  Походи, посмотри, где что, -  разулыбался  он. - У нас  секретов от
пациента нет!
     - Погодите, погодите! - я почувствовал, что меня хотят надуть.
     Вечно  со  мной  происходит  одно  и то  же, лицо   у   меня, что  ли,
простодушное?
     - Сколько я тут буду ходить, смотреть? Неделю? Помещение-то дайте, хоть
какое-нибудь!
     В глазах его заиграло веселое изумление.
     - Торопишься? Это ты зря. Тебе торопиться теперь некуда. У тебя впереди
- вечность!
     До меня вдруг дошло.
     - Извините, - пробормотал я. - Действительно, как-то не подумал...
     - То-то! - он протянул мне металлический жетон на проволочном кольце. -
На вот тебе бирку, привесь за что-нибудь и носи. Да смотри, не потеряй!
     - Спасибо.
     - Не за что, -  хмыкнул он. -  Себя  благодари. Достукался до  красной
печати! Сам-то знаешь, чего натворил?
     Я кивнул.
     - Мечтал, говорят...
     Он вытаращился на меня с веселым изумлением.
     - Зачем же ты, дурак, мечтал?
     - Да я не нарочно, - мне почему-то  захотелось оправдаться в его глазах.
- Так уж получилось. И потом, я ведь ничего не делал. Мечтал только...
     - Э, брат! - он  махнул рукой. -  Здесь не разбирают, делал или мечтал.
Статья одна.
     - Я понимаю...
     - Понимает  он! Ну и оттянулся  бы на  всю катушку! А то намечтал выше
крыши, а сласти настоящей и в руках не держал, простофиля! Чего ж ты?
     Я вздохнул.
     - Не знаю. Стеснялся.
     -  Кого стесняться-то? Все ж  свои! Все  одинаковые. Ты о чем мечтал? О
бабах, поди?
     Я почувствовал, что краснею.
     - Знаете, вообще-то я никогда этого так не называл...
     - А как? Назови по-другому, я подожду.
     - Ну... - заметался я, - видите ли... в общем...
     - В общем, о бабах, - заключил он.
     - Ну почему, - потупился я, - не только...
     - А о ком еще? - глазки его засияли масляной радугой.
     -  Вы  не поняли, - я испуганно отмахнулся. - Собственно, конечно, об
этих... о бабах. Но не об одних бабах, а...
     - А об целой  куче! - подхватилон. - Чего  ж  тут  не понять? Не в лесу
живем. Значит, в  мечтах  ты  не  стеснялся, а в жизни  - робел? Да, брат,
залетел, можно сказать. Баб стесняться - это хуже любого смертного греха!
     - Что ж теперь делать... - я развел руками.
     - Да уж теперь делать нечего! Отвечать придется!
     Он посмотрел на меня строго.
     - За что же  отвечать? -  возмутился  я. - За то, что никому жизнь  не
испортил? За то, что не обещал золотых  гор, пыль в  глаза не пускал? Им же
всем  сказочного принца  подавай! Чтобы увез  за синее  море  и  поселил  в
хрустальном дворце. А я не принц! И не Джорж Майкл!
     - Это верно, - несколько смягчился он.
     - И дворца  у меня нет. И даже этой... дачи-машины. А  они -  черт  их
знает - всегда  это как-то чувствуют! Сроду смотрели на меня, как на  пустое
место. А что возразишь? Не можешь дать женщине счастья - не берись! Я просто
трезво оценивал себя. И сознательно отказывался от них ради их же пользы.
     - С благими намерениями, значит? - участливо спросил он.
     - Ну да. С благими.
     Он  вдруг встал, подошел  к  двери и, пинком распахнув  ее, указал  во
внешнюю тьму:
     - У нас тут, паря, благими намерениями дороги вымощены!
     Некоторое  время  мы  оба молча смотрели  вдаль  - туда, где  в  редких
багровых всполохах проступали неясные гигантские силуэты.
     - Оттого и сухо, наверное... - задумчиво добавил он, почесав проплешину
между рогами. - Несмотря, что под землей...

     Дорога, вымощенная благими  намерениями, начиналась  сразу  за дверью.
Больше  всего она напоминала скоростное шоссе  - по  шесть  полос  в  каждую
сторону. Разметка  была   аккуратно  нанесена  белой  светящейся  краской,
предусмотрены  места   парковки  на  обочине   идвухуровневые   транспортные
развязки. Все это -  несмотря на полное отсутствие на дороге каких  бы то ни
было  средств транспорта. Да и пешеходы-то попадались не часто. Раз только из
полумрака навстречу  мне  вышла  троица. Два чумазых типа шахтерского  вида
несли  носилки, груженые  инструментом  -  пилами, коловоротами, клещами  и
садовыми  ножницами. Рядом, зажав  подмышкой  трезубые  вилы, брел  черт.
Носильщики не  обратили на меня внимания, а черт  прищурился, разглядывая. Я
повесил жетон на шею и сделал вид, что спешу по делу. Троица прошла мимо.
     С обеих сторон к дороге все ближе подступали темные угловатые громады -
не то из®еденные ветрами утесы, не то многоэтажные дома, покинутые жителями.
Нигде ни  одного огонька, только  в небе (если это называется небом)  уныло
мерцал  вечныйзакат. Все  чаще  стали  попадаться  нависающие  над  дорогой
переплетения труб, ажурные  металлические  фермы, лестницы, рельсы и прочее
индустриальное  железо. Дома-утесыокруглились вершинами  и  стали похожи на
гигантские, торчком поставленныецистерны. Подобный пейзаж вполне подошел бы
для какого-нибудь нефтеперерабатывающего комбината  и впечатление производил
такое же - унылое, гнетущее. Вдобавок  и ввоздухе стало отчетливо  пованивать
химическим производством.
     Веселенькое  местечко, подумал  я. Вот  здесь  мнеипредстоит  провести
остаток  дней... Да  нет, каких  дней? Какой  остаток? У меня ведьтеперь
впередивечность! А это значит... Как быпредставить себе такую затейливую штуку
-  вечность? Совершенно  бесполезно, по-моему. Да   и  не  вечность  меня
по-настоящему беспокоит! Вечность  - понятие абстрактное, а вот таинственный
девятый  бокс  -  кажется, вполне   конкретное. Что  это   за  бокс   такой,
привилегированный? Какие еще привилегииз д е с ь? На  лишнюю... пытку? Нет,
лучше не думать об этом. И  держаться подальше от девятого бокса, пока силой
не волокут. А я-то, дурак, еще рвался туда! Соображатьже надо - это  тебе не
койка в общежитии!...
     За  душеспасительными  размышлениями  я  и  не заметил, как свернул  с
главной  дороги в  какой-то проулок. Стены, заборы, трубы и лестницы теснили
меня теперь  со всех  сторон. Приходилось то и дело  наклоняться, проходяпод
низко  свисающими  проводами, подниматься по шатким  металлическим  трапам,
петлять в лабиринтах гулких темных коридоров. Скоро я совсем заблудился.
     И  тут  обнаружилось, что   места  эти  обитаемы. Где-то  неподалеку
перекликались  голоса, торопливые  шаги прогрохотали по железунад самой моей
головой, эхо  их  отозвалосьглубоко  внизу, а  потом  вдруграздался  звук,
точь-в-точь похожий  на вопль  большого  стадиона в  момент гола. Напрасно я
искал хоть какую-нибудь щелку в высоченном заборе. Он был надежно склепан из
одинаковых щитов с изображением черепаи надписью "Не  влезай -  убьет! ". Мне
так и не удалось увидеть, что там, за ним, происходило...
     Я  двинулся дальше в дебри коридоров, но не сделал и десяти шагов, как
снова услышал голоса, на этот раз совсем рядом.
     - Ну  и  вот, -  спокойно  сказалкто-то над самым моим  ухом, - значит,
режешь все это меленько и заливаешь квасом...
     - Рассолом можно, - вставил дребезжащий голосок.
     - Рассолом -  это по зиме, -  нетерпеливо возразил первый, - только  уж
зелени никакой не положишь зимой, яйца  да  колбаса -  вот  и вся окрошка. А
летом -  и петрушечки добавишь, и укропу, огурчиков свежих... А  квасок-то
ледяной, ах! В   жару, под  черемухойсидя, окрошечки  пошвыркать  -  какое
отдохновение!
     - Да-а... Сюда  бы сейчас кваску  ледяного... -  просипел  кто-то без
голоса.
     - Как же, жди! - весело  подхватил  совсем  молоденький тенорок. - Вон
рогатыйидет кваску поддавать!
     - Ну, накатит сейчас! - проворчал рассказчик про окрошечку.
     За  стеной послышалисьгулкие шаги, звякнуло железо, стены завибрировали
от  мощного  гудения, какое издает пламя, вырывающееся из  доменной  топки.
Что-то заклокотало  там, проливаясь  с тяжелым лавовым  плеском. Меня вдруг
обдало  жаром. Я отскочил  от раскаленной стены  подальше  вглубь  коридора.
Стена на  глазах  наливалась малиновым  свечением. И  тут  раздались вопли.
Никогда  в жизни  мне не приходилось  слышать ничего  подобного. В  голосах,
которые я  почти научился различать, больше не было ничего человеческого. Я
слышал   захлебывающийся, запредельный  животный  визг, верещание, хрип,
издаваемый  самойплотью, уже лишенной разума, потому что  разум не способен
вынести такое. Не знаю, как я сам не потерял рассудок, слушая эти последние
вопли  сжигаемых  заживо  людей. Через  несколько  мгновений  с  ними  было
покончено. Из  невидимых  щелей  струйками  потянулся дым. Лава, вероятно,
схлынула. Стена, потрескивая, медленно остывала.
     Я хотел  бежать отсюда как можно скорее и дальше, но не смог сделать ни
шагу. Ноги, будто и впрямь ватные, как пишут в книжках-ужастиках, бессильно
подогнулись, и я селна пол по-турецки.
     Страшно. Отчаянно страшно. Не то слово. Господи, что я  наделал! Как я
оказался здесь?! Неужели и со мной будет то же самое?!
     Ответом мне  был  глубокий вздох из-за стены. Странный  какой-то вздох.
Впрочем, я мог ошибиться. Возможно, это был не вздох, а  просто кто-то сладко
зевнул.
     - Ну и вот, - сказал знакомый голос. - Окрошечка - это днем, пока жара.
А к вечеру у меня уху подавали.
     - Сомовью! - с готовностью подхватил дребезжащий голосок.
     - Отчего же, можно и сомовью, -  благосклонно  согласился  рассказчик.
 - Стерляжья также хороша. Да мало ли разных! Налим, 
рш - вс
 дары природы!
     - Караси в сметане жаренные - вот вещь! - заявил молодой тенорок.
     - А у меня в  Кесарии, - вступил в разговор новый голос, раскатистый и
повелительный, - всегда были эти... угри.
     - Тьфу, прости, господи! - проворчал рассказчик. - Мы ему про еду, а он
про угри...
     - Я  также говорю  о еде, - продолжал повелительный  голос. -  К моему
пиршественному столу подавались морские угри незабвенного вкуса...
     - Незабвенного! Ты, Юлич, со своим склерозом, молчал бы  уж! Это когда
было? Прицаре Горохе?
     -  Я  не обязан помнить местных царей, - высокомерно  заявил  любитель
миног, -   всех  этих  иродов   и  горохо... доносоров. Все  их   жалкое
величиеничтожно  по  сравнению  с  незыблемой  твердыней  власти  императора
Августа Октавиана, озарившего...
     - Ну, Юлич, понес! - загалдели  вперебой  голоса. - Так хорошо врал про
угрей незабвенного вкуса! Зачем императора-то приплел?
     - К столу императора, - немедленно заявил Юлич, -  подавались  угри и
миноги. А также дорада и священная рыбаегиптян мормирус...
     Кто-то громко и голодно причмокнул.
     - Да что говорить! Щас бы хоть воблы! Под пивко-то, после жару...
     Я, наконец, почувствовал, что  могу  двигаться. Ужас, заковавший меня,
сменилсясначала  изумлением, потом  недоумением   обманутого  человека  и,
наконец, жгучим любопытством.
     Что же там все-таки происходит? Трагедия  или водевильчик? Пытка, казнь
или гастрономический семинар? Может быть, я зря  так  испугался, и меня ждет
не такое уж страшное будущее? Пора это выяснить!
     Не поднимаясь с пола, я пополз вперед, вдоль стены, еще пышущейжаром, и
сразу за поворотом коридора  обнаружил  дверь. Это была  массивная стальная
плита с колесом, приводящим в действие запоры, как в  бомбоубежище. На  ней
красивыми готическими буквами была выведена золотая надпись: "Оставь одежду,
всяк   сюда   входящий! ". Ниже   кто-то  нацарапал   отруки  куском  кирпича:
"Преисподняя! Сымай  исподнее! "   У  двери  стояла  длинная  скамейка, какие
используются в спортзалах. На ней аккуратными стопками, кучками и как попало
лежали  разномастные  одеяния  -  от  полотняных  портов   с   тесемками  до
костюма-тройки с дипломатическим отливом. Рядом  стояла и валялась  такая же
разнообразная обувь  -  стоптанные сапоги, лакированные  туфли, сандалии  с
кожаными ремнями и просто лыковые лапти. Медно поблескивающий шлем с высоким
гребнем тоже почему-то лежал на полу, уткнувшись в пыль стриженой щеткой, не
то из перьев, не  то  из щетины. Я  поднял его. Шлем был тяжелый, с  потным,
из®еденным  солью  кожаным  подкладом  и  потускневшими  бляхами  на  ветхом
ремешке. Я  провел ладонью  по жесткой щетке  гребня, и, не  удержавшись,
чихнул. Тут скопилась пыль, наверное, еще египетских походов.
     - А ну, положь шапку! - раздался у меня за спиной сердитый  старческий
голосок.
     Я обернулся. В полумраке коридора  маячил  рогатый  силуэт. Сначала мне
показалось, что  это  какой-то  мелкий  бес  с вилами, но, приглядевшись, я
понял, что ошибаюсь. Старичок  явно принадлежал к роду человеческому, просто
его всклокоченнаяшевелюра издали ( и может  быть, не  без умысла) напоминала
рога. Вооружен он был легкой метелкой и, судя по цветной металлической бляхе
на фартуке, находился при исполнении.
     - Извините, - я потер шлем рукавом и аккуратно водрузил его на  скамейку
поверх смятой хламиды. - Я просто поинтересовался.
     -  В музеях  интересуйся! - покрикивал старичок, приближаясь с  метлой
наперевес.
     - А тут и музеи есть? - удивился я.
     - Это ко мне не касается! Не тобой положено - не хватай!
     -  Да  я  не  хватаю! Вижу, шлем упал. Лежит  в пыли, пачкается.... Я и
поднял.
     -  А  ты  меня пылью  не  попрекай! - совсем взбеленился  дед. - Я свою
работу  знаю не  хужетвоего! Много  вас тут ходит, подбирателей, что  плохо
лежит! А ну, кажи бирку! Разом запишу - ина доклад!
     Я понял, что в данной ситуации "казать бирку" как раз не стоит.
     - Кто ж знал, что у вас тут  так  чисто! Поднял шлем, смотрю - он и  не
запылился совсем, хоть сейчас на выставку. Прямо удивительно! Неужели, это
вы один справляетесь - на всей территории?
     Старики тщеславны. Стоит спросить старика, не герой  ли  он случайно, и
вы услышите  рассказ  длинною в  жизнь, переполненный  тяготами, лишениями и
подвигами. В ответ намой вопрос дед опустил метлу, окинул хозяйским взглядом
всю вверенную территорию  (пятачок  пять  на  пять шагов  перед  дверью)  и,
высморкавшись для порядка в фартук, сказал уже не так грозно:
     - Небось, справлюсь! Не с такими справлялся... Новенький, что ли?
     - А вы откуда знаете? - искренне удивился я.
     - Уж больно ты вежлив!
     Ну вот, опять я опростоволосился. Почему же  так странно устроено все в
жизни и после нее? Стоит вежливо заговорить с человеком, и он сразу видит в
тебе неофита, сосунка и вообще теряет всяческое уважение. Видимо, этого деда
принято здесь гонять  на  пинках, а  я отчего-то  вдруг пустился  с  ним  в
политичные переговоры...
     Медленно, с  тяжелым скрежетом  стальная дверь  отворилась, выпустив в
коридор удушливый запах гари и компанию голых раскрасневшихся мужчин. Томно
отдуваясь, обмахиваясь  и  покрякивая, они расселись по скамье  и принялись
утираться, причесываться, трясти одежками - словом, вели себя совершенно как
в предбаннике.
     - Софрошка! Квасу! - распорядился рыхлый толстяк с жидкой  прядью волос,
прилипшейк голому черепу. - Чего встал, дубина старая? Беги взапуски!
     Я узнал голос гастрономического рассказчика.
     Старичок встрепенулся и цепко ухватил меня за рукав.
     - Вот, Федор Ильич, задержал, -  он  подтолкнул меня  к  толстяку. -
Подозрительный. По вещичкам.
     Федор Ильич скептически выпятил пухлую губу.
     - Кто таков?
     Видно было, что настроен он добродушно, и квасу  ему хочетсябольше, чем
разбираться с  подозрительными. Я  сердито  вырвался  от Софрошки  и  сказал
доверительно толстяку:
     - Да  ну  его, в  самом  деле! Просто  шел  мимо, слышу  крики, ну  и
остановился...
     Толстый Федор Ильич с видимым усилием поднял бровь, осмотрел меня одним
глазом и спросил полуутвердительно:
     - Новенький?
     Ну  что  ты  будешь  делать! Не  успеешь рот  раскрыть, а  тебяуж видят
насквозь...
     - Новенький, - признался я.
     Федор Ильич хлопнул ладонью по скамейке рядом с собой.
     - Садись. Голову  на тебя  задирать  - кровь приливает... Софрошка! Ты
здесь еще?! Беги, асмодей, за квасом, тебе говорят!
     Старичок исчез. Остальные уже  утратили ко мне  интерес  и вернулись к
своим делам и разговорам. Носатый крепыш, сунув шлем  в  пыль под  скамейку,
обматывал багрово-бугристое тело отрезом белой  ткани. Глаза  его, черные, и
когда-то, вероятно, пронзительно-быстрые, поразили   меня   выражением
безмерного равнодушия, какой-то брезгливой скуки.
     - Определили-то куда? - спросил меня  Федор  Ильич. - К  нам, что ли, в
парилку?
     - Н-нет, - не очень уверенно ответил я. - В какой-то девятый бокс...
     В  предбаннике вдруг  установилась тишина. Все снова  смотрели на меня,
даже носатый римлянин.
     - Врешь, - с надеждойв голосе произнес сидевший неподалеку паренек.
     -  Ей-бо... гу, - язамялся, не зная, насколько уместно здесь подобное
выражение. - У меня печать... красная.
     - Эк тебя, сердягу! - вздохнул кто-то слева.
     - Что ж они там, наверху, совсем жалости не имеют? - отозвались справа.
     - Знать, такая его судьба, - заключил Федор Ильич.
     Некоторое  время  все молча натягивали рубахи и штаны, пили принесенный
Софрошкой  квас. Общего  разговора  не  получалось. Наконец, Федор  Ильич
поднялся, одернул сюртуки сказал:
     - Вот что, сударь ты мой, пойдем-ка с нами!
     - А вы куда? - спросил я.
     - Обедать, - ответил Федор Ильич и вперв