ебя  организация  "Палестинская  честь",  в  которой  Ронинсон
состоять не мог по той  простой  причине,  что  рожден  был  евреем.  Нет,
решительно ничего плохого  с  землей  Израиля  не  произошло.  Что  бы  ни
натворил Ронинсон, это не могло иметь судьбоносного значения.
     И во-вторых, зачем вообще нужно было писать письмо,  если  автор  мог
без проблем придти в Институт и, если уж он  хотел  иметь  дело  именно  с
Донатом, обратиться лично к  нему  с  просьбой  о  предоставлении  кабины.
Правда, могло, конечно, оказаться, что Бродецки в это время не дежурит или
находится в отпуске, а Ронинсон не хотел бы излагать свою гипотезу  новому
человеку, потому и послал письмо с предупреждением. Возможно. А  возможно,
и нет. Во всяком случае, ждать до назначенного Ронинсоном срока оставалось
всего три часа.
     На работу Донату нужно было к четырем, но он быстро собрался и  ровно
в полдень вошел в холл Института, обнаружив Ронинсона нервно расхаживающим
по холлу.
     - Так что же вам удалось сделать с нашей  землей?  -  не  без  иронии
спросил Бродецки несколько минут  спустя,  когда  они  остались  вдвоем  в
операторской,  заполнив  предварительно  бланк  посещения  и   просьбу   о
перемещении в альтернативный мир.
     - Именно это я и хочу узнать, - сказал Ронинсон.
     - Не понял вашу мысль... Если вы что-то сделали, то...
     - Это вы не поняли, что удивительно. Вот  ваша  бумага,  ваш  чертеж,
видите,  вот  раздваивается  линия,  образуя,   по   вашим   словам,   два
альтернативных мира.
     - Ну да, однако...
     - По этой линии развивается мир, по вашим словам, если я делаю нечто.
Например, как вы сказали, заказываю  чашку  кофе.  А  по  этой  линии  мир
развивается, если я не делаю того, что хотел. Остаюсь без кофе, к примеру.
Почему же вы думаете, что я обязательно должен что-то...
     - О черт! - сказал Донат. -  Я  понял.  Вы  самостоятельно  дошли  до
второй теоремы Штейнберга.
     - Не знаю, до чего  я  дошел.  Прежде  всего  я  дошел  до  нарушения
множества мицвот, и если бы не разрешение рави...
     - Не будем о рави, - Донат не хотел начинать дискуссию на религиозную
тему, где поражение ему  было  обеспечено.  -  Вы  совершенно  правы.  Вам
достаточно продумать некий поступок и оказаться перед  дилеммой  -  делать
или не делать. Вы можете решить ничего не делать и окажетесь вот  на  этой
линии, но в момент решения возникнет и вторая линия - где вы действительно
начали осуществлять задуманное. Господин  Ронинсон,  что  же  вы  надумали
сотворить с землей Израиля? И  что  вы  сотворили  с  этой  землей  в  том
альтернативном мире, где вам удалось выполнить решение?
     Ронинсон глубоко вздохнул. Снял шляпу, положил ее на стол, вытащил из
кармана брюк сложенный вчетверо носовой  платок,  расправил  его  и  вытер
вспотевший затылок. Все это он проделал медленно, то ли  обдумывая  ответ,
то  ли,  как  решил  Донат,  следивший  за   посетителем   с   нараставшим
раздражением, вовсе не зная, что ответить.
     - Ничего особенного, - сказал Ронинсон. - Я не хочу, чтобы  вы  знали
это до окончания сеанса. Опыт должен быть чистым, верно?  В  моем  кармане
запечатанный конверт, где  я  описал  все,  что  намеревался  сделать.  Мы
вскроем конверт после того, как я побываю в том мире, который,  по  вашему
мнению, возник в тот момент, когда я решил...
     - Послушайте, - не выдержал Донат, - что вы все время повторяете  "по
вашему мнению"? Давайте приступим. В конце концов, вы  отправитесь  в  мир
вашего решения, а не моего, я там не могу побывать никак,  поскольку  даже
не знаю о содержании...
     - Именно потому я и не говорю вам о нем - чтобы вы  не  помешали  мне
там выполнить задуманное.
     В логике Ронинсону отказать было  трудно.  Снять  кипу  он  отказался
наотрез, и Донату  пришлось  использовать  метод  косвенного  воздействия,
который обычно не давал гарантии. Альфа-ритм Ронинсона прекрасно  подходил
для  восприятия  излучения  Штейнберга,  но  надежней  было  бы,  конечно,
наклеить электроды на макушку.
     Все  дальнейшее  представилось  Донату  сюрреалистическим   кошмаром,
фильмом ужасов.
     Ронинсон с видимым удовольствием сел в  невидимое  перекрестье  лучей
Штейнберга и отбыл в свой  альтернативный  мир  с  загадочной  улыбкой  на
губах. Сеанс был рассчитан на десять минут  реального  времени  -  сколько
суб®ективного времени пройдет для Ронинсона в том мире, где  он  окажется,
зависело исключительно от его воли, желания и психофизической  подготовки.
Обычно никто не  задерживался  "там"  более  чем  на  сутки  -  даже  если
альтернативный мир оказывался как две капли воды подобен этому.
     Через две минуты - Бродецки следил по лабораторным часам - черты лица
Ронинсона начали неуловимо меняться.  Исчезла  улыбка,  меж  бровей  легла
морщина,  придавшая  лицу  выражение  мрачной  уверенности.  Губы   крепко
сжались. Телеметрия показала, что сердце Ронинсона бьется  все  чаще,  это
случалось  со  многими  и  обычно  проходило  бесследно.  Донат  продолжал
следить, готовый в любое мгновение прервать сеанс.
     И не успел.
     Тело Ронинсона вдруг подпрыгнуло, будто его ударили снизу, и  на  пол
потекла красная струйка. Глаза широко раскрылись, но взгляд был  пуст.  Из
горла вырвался хрип, после чего на краях  губ  появилась  кровь.  Ронинсон
наклонился вперед и упал с кресла на пол, лицом вниз, и на спине  у  него,
под левой лопаткой, растекалось пятно, более черное, чем чернота  костюма,
и Донат, потерявший всякую способность  соображать,  точно  знал,  тем  не
менее, что это - кровь.
     Наверно, он закричал.  Сам  он  потом  не  мог  дать  вразумительного
описания ни своего поведения, ни своих мыслей. Скорее всего, издав  вопль,
поднявший на ноги половину Института, Бродецки стоял над  телом  Ронинсона
до того момента, когда в комнату ворвались сотрудники. Кто  именно  вызвал
полицию, тоже осталось неизвестным.


     "Земля Израиля одна. Ее дал  нам  Творец,  и  решение  это  не  имеет
альтернативы. Мы можем убить  себя,  это  мы  и  делаем  сейчас.  А  Земля
обетованная? Что станет с ней?
     Я решил - дойду до Шхема..."


     Нижняя часть листа отсутствовала, оторванная грубой рукой.
     Допрос в  полиции  продолжался  до  вечера.  Донат  вышел  на  улицу,
совершенно опустошенный. Ему никогда прежде не приходилось  видеть  крови,
фильмы  и  телевизионная  хроника  не  в  счет.  Кровь  на   экране   была
ненастоящей,  даже  если  показывали  репортаж  с  места  катастрофы   или
убийства. От вида окровавленного тела в программе "Мабат" не подступала  к
горлу тошнота - да, была печаль, гнев, желание отомстить, если речь шла  о
жертвах арабского террора, нисколько не уменьшившегося  после  образования
государства  Палестина,  но  не  было  физиологического  ужаса  и  желания
спрятаться.
     Он столько раз повторил свои показания, что в конце концов  сам  стал
воспринимать их почти как литературное творчество. Наверно, это помогло  -
иначе, оставшись наедине с собой, он сошел бы с ума. Так  думал  Бродецки,
вернувшись в свою квартиру. На вопрос о том, как это могло  произойти,  он
честно отвечал "не знаю", полиции это не нравилось, да он  и  сам  полагал
свой ответ нелепым. Потому что  на  самом  деле  существовало  единственно
возможное решение.
     Михаэль Ронинсон, будучи в альтернативном мире, получил  удар  ножом.
Теория, вообще говоря, не допускала материального переноса из мира в  мир,
но  любая  теория  верна  лишь  до  тех  пор,  пока  ее   не   опровергает
один-единственный факт.
     К двум  часам  ночи  картина  трагедии  выстроилась  в  мозгу  Доната
достаточно логично - за исключением единственного звена: он пока так и  не
знал, что именно решил сотворить (и сотворил-таки - пусть и в  ином  мире)
Ронинсон.
     В семь утра Бродецки сел в иерусалимский автобус, а в девять входил в
ешиву "Шалом". Рави Бен Лулу был сморщенным старичком с белой бородой,  но
голос его оказался неожиданно звучным - голос человека, привыкшего  читать
Тору перед большой аудиторией.
     - Я ждал тебя, - сказал рави, предложив Донату сесть. -  Михаэль  мне
все рассказывал, и когда это случилось...
     Бродецки  молча  протянул  старику  переписанный  им  текст   записки
Ронинсона.
     - Оригинал в полиции, - сказал он,  когда  рави  закончил  читать.  -
Листок был порван.
     - И ты хочешь знать, не говорил ли Михаэль...
     - Да, это важно, чтобы узнать правду.
     - Я скажу тебе правду. Не твою правду -  это  правда  ученого.  И  не
полицейскую правду - это правда криминалиста.
     - Правда одна...
     - Истина одна, а правда лишь часть ее и потому может быть  разной.  Я
скажу свою правду, ибо истину знает лишь Творец.
     Донат вздохнул, ему было не до спора.
     - Михаэль долго говорил со мной, - продолжал рави, - и мы спорили. Мы
оба не сомневались в том, что земля Израиля дана евреям, что она  одна  во
всех мирах и временах. Но Михаэль утверждал, что способен это доказать.  Я
думал тогда и думаю сейчас, что  нелепо  доказывать  положения  Торы,  это
граничит с сомнением в собственной вере... Но есть свобода воли. Штейнберг
ведь  тоже  из  этого  исходил,  конструируя  свою  теорию  альтернативных
миров...
     Речь рави текла  плавно,  он  говорил  вещи,  очевидные  для  Доната,
сомнительные и вовсе неприемлемые, но пока ни на  йоту  не  приблизился  к
ответу на заданный ему вопрос. Прошло, судя по часам, на которые то и дело
посматривал Бродецки, минут пятнадцать, после чего рави  Бен  Лулу  смолк,
вопросительно посмотрел на Доната и развел руками.
     - Я надеюсь, ты понял мою мысль, - сказал он.
     Бродецки встал.
     - После вчерашнего я что-то плохо соображаю, - пожаловался он.
     - Я думал, тебе уже все понятно... Ну хорошо. Вот тебе аналогия. Если
ты бьешь кулаком по мягкому дивану, он прогибается, в нем  остается  след,
верно? А если - по твердой стене? Ты лишь сбиваешь пальцы.  Ты  меняешься,
стена - нет. Теперь ты понял меня?
     Донат понял. Он попрощался и пошел к двери, он закрыл дверь за  собой
и, пройдя через холл, вышел на людную иерусалимскую улицу, он дошел пешком
до таханы  мерказит  и  сел  в  свой  автобус.  Но  все  это  он  совершал
автоматически, потому что был погружен в свои мысли.
     Возможно, раввин прав. Даже лишь задумывая зло этой земле, навлекаешь
на себя удар. Теория не показывает  подобного  развития,  но  раз  уж  это
произошло, значит, нужно подправить теорию, и  это  сделают  люди  поумнее
Доната. Но если рави сказал лишь правду, но не  истину?  Если  Ронинсон  в
том, альтернативном, мире своего решения отправился, скажем, в Шхем, чтобы
заложить у его  ворот...  что?  Неважно  -  он  отправился  в  независимое
государство Палестина, нелегально (а как иначе?) пересек  границу,  и  был
заколот - не террористом, а палестинцем, который охраняет от посягательств
свой дом и свою землю. Свою. Пусть с  его  точки  зрения,  но  -  свою.  У
каждого своя правда. А истина одна. Творец знает ее. Но  и  я,  -  подумал
Донат, - имею право ее знать.


     На  следующее  утро  после  похорон  Ронинсона  сотрудник   Института
Штейнберга  Донат  Бродецки  нелегально  пересек   израильско-палестинскую
границу в районе  Калькилии.  Нарушение  контрольно-следовой  полосы  было
немедленно   зафиксировано,   началось   прочесывание,   но   палестинские
полицейские обнаружили нарушителя  лишь  через  двенадцать  часов.  Так  и
осталось неизвестным - где провел Бродецки половину суток. Тело  нашли  на
склоне оврага неподалеку от Шхема. Оно еще не успело остыть. Сутки ушли на
препирательства  -  палестинцы  не  желали   выдавать   труп   израильским
пограничникам. По одной из версий, на которой настаивал  депутат  Кнессета
Амнон Гурвич, Бродецки был убит палестинцами, хотя на теле и отсутствовали
явные признаки насилия. Комиссия по  расследованию  инцидента  эту  версию
отвергла, но и не сумела в  результате  предложить  удовлетворившего  всех
об®яснения.
     Выступление рави Бен Лулу по третьей  программе  телевидения  было  с
пониманием воспринято религиозной частью  населения  и  поддержано  обоими
главными раввинами. Что до секулярной публики, то  слова  рави  о  "земле,
которая мстит любому посягательству на свою единственность и  божественную
сущность", были восприняты  людьми  неверующими  с  иронией.  Общеизвестно
высказывание министра туризма Йосефа Вакнина о  том,  что  земля,  которая
терпит создание на ней государства Палестина,  не  может  претендовать  на
некие особенные качества.
     Впрочем, что могли изменить  все  эти  споры  в  судьбе  Ронинсона  и
Бродецки, которую выбрал они сами?


     Еще год назад я не смог  бы  опубликовать  этот  рассказ  в  "Истории
Израиля", поскольку ни одна  из  версий  не  имела  достоверного  научного
обоснования.  Неделю  назад  в  "Трудах  Штейнберговского  общества"  была
опубликована  заметка  доктора  Баруха  Карива.  Конечно,  это   тоже   не
окончательное решение. Не истина, как говорил рави Бен Лулу, а всего  лишь
правда. Но, по крайней мере, автор использовал  альтернативную  математику
пространств, что заставляет лично меня отнестись к его выводу с уважением.
     Каждый человек  -  бесконечно  сложное  существо,  потому  что  живет
одновременно в  бесконечном  множестве  им  же  созданных  миров.  Но  все
варианты судьбы неизбежно сливаются в одну точку в момент смерти. Никто не
может прожить в одном мире  тридцать  лет,  а  в  другом  -  сто.  Михаэль
Ронинсон был  убит  в  своем  "альтернативном"  пространстве,  но  не  мог
продолжать жить и здесь. Надо полагать, что Бродецки  догадался  об  этом,
решил проверить (он ведь считал себя ответственным за трагедию) и  доказал
своей смертью, что идея была правильной.
     И не этим ли об®ясняются всем известные, но до последнего времени  не
имевшие  об®яснения,  совершенно  неожиданные   смерти   здоровых   людей?
Неожиданная гибель человека в огне? Раны на теле, возникающие без  видимых
причин? Да много чего еще!
     Это - правда ученого. Но если хотите знать мое  мнение,  то  я  почти
уверен, что в записке Ронинсона не было никаких указаний на то, что именно
он намерен был совершить. Да, дойти до Шхема и... Все. Он был убежден, что
Земля не позволит ему выжить. Это была его правда.
     А вопрос остался. Земля Израиля - одна ли во всех мирах?