иятных. - Я сидел
вне поля зрения камеры, говорил Мюррей. Бортинженер и не думал отпираться.
Да, он еще вчера, во  время  разговора,  догадался,  как  это  могло  быть
проделано. Да, промолчал, потому что хотел все обдумать. Нет, не  сообщил,
потому что не успел. Нет, доказать свою непричастность он не может. Да, он
мог, в принципе, составить такую программу. Кстати, из всех,  кто  был  на
станции, только он и мог. Да, он мог составить  программу  таким  образом,
чтобы она стерлась из памяти компьютера сразу  после  исполнения.  Да,  он
понимает, что подозрение падает только на него...
     - Но я не делал ничего подобного! - сказал Аль-Харади. -  Зачем?  Мои
взгляды вам уже известны.
     - Вызвать  напряженность  между  евреями  и  палестинцами,  -  сказал
Мюррей.
     - Глупости! Любой хамасовец  сделает  это  с  куда  большим  успехом,
взорвав магазин в Иерусалиме!
     - Не хочу спорить, - вздохнул Мюррей, - хотя теракт в космосе вызовет
такой резонанс, перед которым...
     -  А  зачем  так  усложнять?  Я  мог  пырнуть  Михаэля  ножом   перед
об®ективами телекамер, это  видели  бы  миллионы  зрителей,  и  вот  тогда
резонанс, действительно, был бы... По-вашему, я идиот?
     - Господин Аль-Харади, - вздохнул Мюррей. - Если бы у нас были прямые
улики, сейчас мы не вели бы этот разговор,  вы  же  понимаете.  Я  вас  не
обвиняю. Я только говорю о том, каким будет общественное  мнение...  И,  в
конце-то концов...
     - Если не я, то кто же? - презрительно сказал Аль-Харади.


     - Мне было не по себе, - продолжил свой рассказ Роман Бутлер.  -  Все
было,  вроде  бы,  совершенно  ясно  -  пусть  и  не  существовало  прямых
доказательств.  Но...  было  в  этом  нечто  неправильное.  Психологически
неправильное,  ты  понимаешь,  Песах?  Я  не  должен  был   верить   этому
Аль-Харади, но я ему  верил!  И,  вернувшись  на  Землю,  в  тот  же  день
отправился в  Дженин,  где  отдыхал,  вернувшись  из  Лиона,  борт-инженер
"Беты".  Ты  можешь  себе  представить,  с  каким  настроением  меня   там
встретили... При в®езде в город забросали камнями... Аль-Харади говорил со
мной, цедя слова и не глядя в мою сторону... Но я-таки разговорил  его.  В
конце концов, это было в его интересах. Действительно, если не он, то  кто
же?
     - И кто догадался первым? - спросил я через несколько  минут,  потому
что Бутлер, задав свой риторический вопрос,  надолго  замолчал,  глядя  на
площадку стереовизора, где отплясывала какая-то полуголая девица.
     - Что? - вздрогнув, переспросил Роман. - Муса, конечно.
     - Но у вас, опять-таки, не было доказательств.
     - Не было и нет, - согласился Роман. - Поэтому этот  человек  до  сих
пор на свободе. Газетчики в те дни так уж вокруг  нас  обоих  увивались...
Аль-Харади в одном из интервью рассказал о нашей  идее,  не  назвав  моего
имени - я так хотел. Я ведь лицо официальное, и  мнение  мое  должно  быть
подкреплено доказательствами. А Муса  спасал  свою  репутацию,  ему  можно
было...
     - Итак, финал, - попросил  я,  -  у  меня  включен  диктофон,  и  для
рассказа мне нужна концовка.
     - Видишь ли, сказав "алеф", оказалось не так уж сложно сказать "бет".
Почему, действительно,  мы  были  так  уверены,  что  пресловутый  "Север"
запрограммировал кто-то из экипажа? Типичная психологическая инерция.  Это
можно было сделать и в автоматическом режиме - по команде ЦУПа. Достаточно
было Мусе придти к такой мысли, все остальное  я  проделал  сам  -  вопрос
техники.
     - И психологии, - вставил я.
     - Да, психология дала мотив, а оперативная разработка -  исполнителя.
Ревность, черт ее дери,  эта  вечная,  как  мир,  ревность.  Молодая  жена
Дранкера была  прежде  замужем  за  Хаимом  Рубиным.  Личность  тоже  всем
известная - наша гордость, кандидат в экипаж "Ариэля", вот-вот  полетит  к
Марсу... Я не хотел бы вдаваться в детали, это личные отношения. Мира ушла
от Рубина, и он не смог смириться. Конструктивные особенности  станций  он
знал не  хуже  Аль-Харади...  Дежурил  он  в  ЦУПе  в  очередь  с  другими
космонавтами Еврокосмоса. Тогда летал еще предыдущий  экипаж,  но  это  не
имело никакого значения, ведь полеты расписаны на годы вперед...
     - И не докажешь... - сказал я. - Да-а,  -  протянул  Роман.  -  Когда
Рубина исключили из марсианского  экипажа,  он  не  возразил  ни  слова  -
догадался, в чем причина. И это стало для него единственным наказанием...
     - К сожалению, - сказал я.
     Бутлер промолчал. Не знаю, о чем он думал. Возможно,  вспоминал  дело
еще одного Хаима - Воронеля... Впрочем, это уже другая история.