, как бывает поздним вечером.  Мальчишка  прислушался:
ни кузнечика в траве не услышишь, ни пчела не жужжит. И  птицы  смолкли.
Ему показалось, что он остался один на всем белом свете.
   Холодная дрожь прошла по телу. Илья дернул удилище  и  смотал  леску.
Хотелось бежать, но ноги словно налились свинцом.  Попов  сын  пошевелил
пальцами и зябко поежился. Чтобы придать себе уверенности, крикнул:
   - Эй!
   Его крик словно потонул в загустевшем  воздухе.  И  тут  эту  плотную
тишину  разорвал,  разрезал,  разломал  надрывный  крик   петуха.   Крик
прозвучал как вопль утопающего в открытом море и остался без ответа.
   Илья схватил ведро,  удилище,  банку  с  червями  и  стал  выбираться
подальше от омута.
   "Где же солнце?" - подумал мальчик, запрокинул голову и  посмотрел  в
небо.
   Высоко  черным  крестом  висел  в  воздухе  ястреб.  Птица   казалась
приклеенной к синеве неба.
   "Кого он высматривает? - подумал мальчишка и вдруг понял:
   - Меня! - Холодный пот побежал по позвоночнику, зубы застучали.  -  И
зачем я пошел один на омут? Лучше  бы  ловил  у  моста,  там  хоть  люди
ходят".
   Вновь закричал петух. На этот раз крик птицы  прозвучал  еще  короче,
еще резче, словно петуху перерубили  горло  топором.  Пальцы  разжались,
удилище упало в траву. Илья пригнулся, прячась за кустом малины. Он  вел
себя так, словно за ним кто-то следил, словно он был зверек, за  которым
охотятся.
   - К дому.., к дому, мама... - прошептал он.
   Он стал взбираться на откос, поскользнулся.
   Ведро перевернулось, и  еще  живая  рыба  запрыгала  по  траве.  Илья
дрожащими пальцами хватал выскальзывающую рыбу, бросал в ведро.
   За водой возвращаться к омуту побоялся.
   И тут в третий раз вскрикнул петух. Крик  был  совсем  короткий,  как
вспышка, потом стремительно оборвался, и после этого  до  слуха  ребенка
донеслись странные звуки, будто  заколачивали  в  большую  пустую  бочку
гвозди.
   Звук доносился из-за забора, огораживавшего мельницу.
   Мальчишке стало и страшно, и любопытно.
   Он почувствовал, что не сможет  уйти  отсюда,  пока  не  узнает,  что
происходит за забором.
   Илья оставил ведро с рыбой, банку с червями и  удочку  на  траве  под
малиновым кустом и, крадучись, двинулся к дому  мельника.  Из-за  забора
виднелась крыша, серебристая тарелка антенны и вился голубоватый  дымок.
Пахло чем-то странным, незнакомым, пугающим, но приятным.
   Илья втянул воздух, закашлялся, запершило  в  горле.  Тут  же  закрыл
ладонью рот. Подобрался к дощатому забору близко-близко, уперся  в  него
ладонями.
   "Ни одной щели, ни одного вывалившегося сучка!"
   Удары молотка, забивавшего гвозди, как думал мальчик, становились все
чаще и чаще. Ребенку казалось, что даже забор вибрирует от этих  ударов,
как живой.
   "Должна же быть  хоть  одна  дырка!  Должен  же  я  видеть,  что  там
происходит!
   Ладони прилипали к доскам,  к  сладковатому  запаху  дыма  примешался
запах свежевыступившей смолы. Этот запах был знаком с детства и не пугал
ребенка. Илья шел вдоль забора по мокрой траве и  успокаивал  сам  себя:
"Посмотрю и уйду. Взгляну один разик, кто это там так барабанит".
   Он нашел щель, припал к ней и не  сразу  сообразил,  что  происходит,
словно по ту сторону забора существовал  совсем  иной  мир,  доселе  ему
неведомый и незнакомый. Горел костер в кольце серых валунов. Огонь  жгли
часто, валуны потрескались и осыпались кое-где. Пламя  ровно  гудело.  У
костра в блестящей фиолетовой накидке стоял  высокий  мужчина  и  стучал
ладонями в барабан, узкий и длинный, как бревно.
   Между домом  и  костром  распростерлась  площадка,  ровно  засыпанная
желтым речным песком, идеально выровненная. И на этом песке был  высыпан
замысловатый узор.
   Илья даже не сразу распознал рисунок.  Завитки,  цветные  пятна  были
нереально яркими, таких цветов в природе не бывает. Мальчишка  забыл  об
омуте, забыл, где находится. Он смотрел как  зачарованный  на  действие,
разворачивающееся перед его глазами. Пульсировал барабан, гудело  пламя.
Мужчина тихо напевал в такт ударам. Мальчишка не понимал слов, но ощущал
в них злую силу,  как  в  ругательствах,  слышанных  им  от  деревенских
мальчишек.
   Мужчина, пританцовывая мелкими шагами, двинулся вокруг  костра.  Илья
чуть не вскрикнул, когда его взору открылся треснувший каменный  жернов,
на котором лежал черный петух с перерезанным горлом.  Крылья  птицы  еще
вздрагивали, словно она пыталась взлететь.
   Мужчина тем временем повернулся к  Илье  лицом.  На  его  щеках,  лбу
горели яркие полосы, нанесенные краской, на губах алела свежая кровь.
   И тут взгляды мальчика и хозяина  дома  встретились.  Илья  оцепенел,
боясь пошевелиться. Он уже не сомневался, что мужчина видит  его  сквозь
доски забора, чувствует его присутствие.
   Удары барабана стали чуть реже, петух  с  отрубленной  головой  резко
дернулся и затих.
   - Колдун... - прошептал Илья, не находя в себе силы отойти от забора.
   На  окровавленных  губах  колдуна  мелькнуло  подобие  улыбки,   ярко
блеснули розовые окровавленные зубы.
   - Не бойся, - прозвучал вкрадчивый, заползающий в душу голос.
   И от этого стало еще страшнее.
   Мужчина простер над костром руки, и пламя  рванулось  ввысь,  взметая
снопы искр. Мальчишка зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то колдуна
уже не было.
   - Я же говорил, не бойся, - услышал он вкрадчивый  голос  у  себя  за
спиной. На его плечо легла горячая рука. Мужчина с разрисованным смуглым
лицом нагнулся и прошептал на ухо мальчишке:
   - Ты не должен был этого видеть.
   - Да, - прошептал Илья.
   - Но ты видел. Пойдем.
   Влажная от страха ладонь мальчишки исчезла в  пальцах  колдуна.  Илья
боялся поднять голову, брел, глядя на траву,  на  свои  босые  ноги.  Он
перешагнул через брошенную  удочку,  его  босые  ступни  заскользили  по
откосу. Вот и мельничный  омут  с  торчащими  от  воды  почерневшими  от
времени сваями. Дерево искрошилось, как зубы во рту древнего старика.
   Мужчина подвел мальчика к самой воде. Он  стоял  у  него  за  спиной,
положив  горячие  ладони  на  худые  вздрагивающие  плечи.  Илья  боялся
оглянуться.
   - Иди. Ты ничего не видел.
   Ладонь колдуна легла мальчишке на глаза.
   Колдун резко отдернул руку. И Илья увидел  перед  собой  не  омут,  а
песчаную проселочную дорогу.
   - Иди, не медли, - прозвучал ласковый голос.
   Илье стало легко, спокойно, будто тяжелая ноша упала  с  плеч.  И  он
пошел по согретому солнцем песку. Легкое облако  набежало  на  солнечный
диск, и мгновенно исчезли тени.

***

   Солнечные блики  исчезли  с  лобового  стекла  старого  грузовика,  и
Григорий  Грушин,  водитель  молочного  завода,  поднял   солнцезащитный
козырек.  Песчаная  проселочная  дорога  вилась  среди  полей.  Грузовик
переваливался на выбоинах, в кузове грохотали  пустые  бидоны.  Григорий
ехал в деревню Погост за молоком. Оставалось еще пять километров.
   "Пусто как", -  подумал  Григорий  и  потянулся  к  квадратной  пачке
"Беломора". Но отдернул руку, вспомнив, как утром его замучил кашель.
   Грузовик перевалил через пригорок, на  несколько  мгновений  водитель
засмотрелся на купола церкви, возносившиеся над старыми липами.
   Только отсюда их и можно было разглядеть. Грушин  вздрогнул  и  резко
вдавил педаль тормоза.
   Навстречу машине, глядя перед собой  невидящими  глазами,  шел  босой
мальчик с удочкой и ведром.
   Григорий зло посигналил, но мальчишка даже не поднял  голову.  Грушин
тормознул так резко, что машина заглохла. Он зло выругался и спрыгнул на
дорогу. И тут подготовленные  ругательства  застряли  у  него  в  горле:
дорога была пуста до самой деревни.
   "Черт знает что такое! - подумал Григорий, ощутив, как мелко трясутся
его руки и становятся влажными ладони. - Был же мальчишка!"  -  он  даже
заглянул под машину, но и там  мальчика  не  оказалось,  лишь  клубилась
пуль.
   Грушин вытряс из картонной пачки папиросу. Табачная крошка прилипла к
влажной ладони. Язычок пламени лизнул кончик папиросы, и водитель втянул
горький дым.
   - Был мальчишка! - убежденно произнес Грушин. - Не может этого быть!
   Он почувствовал, что должен найти какое-то объяснение, иначе  видение
будет долго его преследовать. Глядя под ноги,  он  прошелся  по  дороге.
Трава,  песчаная  колея.  Грушин  присел  на   корточки   и   соломинкой
прикоснулся к четкому отпечатку детской босой ноги. Отпечаток был совсем
свежий и почему-то влажный, словно мальчик только что был здесь, а затем
растаял в воздухе.
   - Эй! - позвал водитель и осмотрелся - Ты где? Кончай шутить!
   Слева  и  справа  простиралось  поле,  невысокий  овес,  в   нем   не
спрячешься. Григорий, не отрывая  взгляда  от  дороги,  прошелся  вперед
Следов было немного - десять отпечатков босых детских  ступней.  Походив
вокруг,  Григорий  понял,  что  не  в  состоянии  найти   вразумительное
объяснение произошедшему, кроме как "наваждение".
   Наконец-то появилось нужное слово. Оно ничего не объясняло, но давало
успокоение. Облако сползло с солнечного диска, странное марево  исчезло.
Мир вновь стал ярким, цветным, отчетливым.
   Григорий щелчком отбросил окурок, опустил солнцезащитный  козырек,  и
автомобиль, затарахтев двигателем и загремев пустыми  бидонами,  покатил
по дороге к деревне, стирая протекторами детские следы на песке.

***

   Матушка Зинаида хватилась младшего  сына,  когда  пришло  время  всей
семье садиться обедать.  Тарелка  с  супом  и  отрезанный  кусок  хлеба,
предназначенный Илье, стояли напротив его любимого стула.  Илья  никогда
не опаздывал, знал, что мать с отцом будут недовольны и без  него  никто
не начнет есть. Попадья посмотрела на старших. Сергей и  Дмитрий  пожали
плечами, переглянулись.
   - Где Илья? - прозвучал строгий голос отца Павла.
   - Утром на рыбалку ушел.
   - Один? - спросил священник.
   - Сказал, что с приятелем, у моста будет ловить.
   Напряженное  ожидание  длилось  четверть  часа.  Наконец  Зинаида  не
выдержала:
   - Сергей, сбегай за ним к реке.
   - Я на велике, - сказал Сергей, - так быстрее будет.
   - Наверное, время не у кого спросить, - предположил Дмитрий.
   - Солнце же он видит, где стоит, - сказал священник. - Да и  люди  по
мосту ходят, спросить есть у кого, - добавил, сердясь, отец Павел.
   Сердце у матушки Зинаиды учащенно билось, готовое выскочить из груди.
Когда во двор въехал Сергей, она выбежала на крыльцо.
   - Ну, что?
   - Нет его там. Дачник, который дом мельника купил, сказал, что  сидит
с рассвета, но никого не видел.
   -  Может,  он  пошел  к  омуту?  -  сердце  в  груди  попадьи   вдруг
остановилось. Она побледнела, черпак выпал у нее из рук.
   - Сергей, Дмитрий, сходите к омуту, - попросил отец старших  сыновей.
Волнение матери передалось всем.
   Младшего сына искали всей деревней до темноты. А  поздним  вечером  к
дому священника пришел Грушин. Водитель  был  немного  выпившим,  в  дом
заходить отказался, топтался на крыльце, мял в руках кепку.
   - Тут такое дело, отец Павел, не знаю, как и сказать...
   - Говори как есть.
   Грушин отвел взгляд:
   - Я вашего младшего сегодня вроде бы как видел...
   - Где? - вырвалось у священника.
   - Утром это было, я за молоком ехал. Проехал лощину, а  потом  солнце
померкло, - водитель замолчал, боясь сказать что-то не то. Он  вертел  в
руках незажженную папиросу, боясь закурить при священнике.
   Отец Павел тронул Грушина за плечо, заглянул ему в глаза:
   - Что ты видел?
   - Ваш младший шел  по  дороге  прямо  мне  навстречу.  Я  затормозил,
посигналил, а потом из машины вышел, смотрю, нет  никого.  Померещилось,
наваждение, - добавил Григорий.
   Матушка Зинаида боязливо смотрела на Грушина. Ей  казалось,  водитель
чего-то не договаривает.
   - Не знаю, - уже злясь на самого себя, произнес  Григорий,  -  может,
померещилось, может, нет, но так было. Шел он с удочкой и ведром.
   - А какое ведро? - мягко спросила мать Зинаида.
   - Белое, пластмассовое, - уверенно ответил водитель  грузовика.  -  И
удочка ореховая, и одет он был в куртку. Босиком шел...
   Священник и матушка переглянулись. Все сходилось: и ведро, и  удочка,
которую не нашли братья, и куртка.
   - У лощины, - с надеждой произнес священник.
   - Он от деревни шел мне навстречу.
   - Чего ему там ходить? - задал вопрос Дмитрий. - Там воды нет.
   - А я почем знаю? - пожал плечами водитель. - Вы не волнуйтесь,  отец
Павел, заблудился, наверное. Найдется мальчишка, - в голосе Григория  не
чувствовалось уверенности.
   - Гриша, скажи, а ты не пьяный был? - матушка держала руку Грушина  в
ладонях. И если бы прозвучало, что "да, был", матушке Зинаиде  стало  бы
легче. Но Григорий отрицательно качнул головой:
   - Что вы, я же за рулем! Молоко забрать и в район.
   Почувствовав, что больше ничем не поможет, Григорий приложил  руку  к
груди и склонил голову:
   -  Вы  уж  извините  меня,  если  что  не  так  сказал.  Подумал,  вы
волнуетесь,  прийти  надо,  поделиться.  -  Уже  возле  калитки   Грушин
обернулся и крикнул:
   - А может, он из дому убежал? Может, обидели вы его чем, он осерчал и
ушел?
   Никто ему не ответил. Священник и матушка стояли на крыльце,  опустив
отяжелевшие руки.
   Братья сидели на скамейке, прислонившись к перилам, боясь  что-нибудь
сказать.
   Григорий,  тяжело  ступая,  побрел  по  темной   деревенской   улице.
Зажженная спичка осветила его лицо,  на  мгновение  вырвав  из  темноты.
Вспыхнула папироска. Григорий, запрокинув  голову,  посмотрел  в  ночное
небо и услышал странный  звук,  словно  где-то  далеко  в  пустую  бочку
загоняли гвозди, часто-часто стуча молотком.

***

   Два  дня  поисков  пропавшего  Ильи  результатов  не  дали.   Милиция
старалась, все-таки пропал сын священника. Объехали  окрестные  деревни,
никто Ильи не видел. Участковый  дважды  приходил  к  Грушину,  уточнял.
Чувствовалось, что милиционер особо  водителю  не  верит.  Но  это  была
единственная зацепка.
   - Вот вам крест, - говорил Грушин. - Может, и померещилось. Но  я  же
трезвый был! Ты же знаешь, - говорил он  участковому,  -  у  меня  закон
такой: если выпил, ключи проглочу и к машине не подойду.
   - А два года назад? - напомнил  милиционер,  вытирая  вспотевший  лоб
рукавом.
   Григорий замолчал, потупил глаза.
   - Так то два года, что было, то прошло.
   Другим я стал.
   - Ладно, не об этом сейчас речь. И попа жаль, и малого жалко.  А  еще
больше - попадью. Лучше бы ты им не говорил.
   - Чего не говорить, если так оно и было?
   Участковый с тяжелым сердцем сел на мотоцикл и на всякий  случай  еще
раз проверил место, о котором говорил Григорий.
   "Померещилось, точно.  Бывает  такое,  -  подумал  участковый,  когда
топтался по овсяному полю. - У меня тоже такое три года назад было. Сижу
дома, вижу: жена в дверь входит. "Ты чего?" - говорю. А  она  молчит,  в
спальню прошла. Жду, не выходит, заглядываю - никого нет. Тут же звоню в
магазин, она трубку снимает. Поговорили, сказала: "Пить меньше надо".
   Вот и с Гришкой, наверное, такая же история  приключилась.  Мужик  он
ничего, но вечером каждый день выпивает без меры, а  наутро  за  баранку
садится".
   Матушка Зинаида не спала уже третьи сутки. Глаза  стали  красными  от
слез, она постарела лет на десять.
   Медсестра сидела рядом с ней на скамейке и уговаривала:
   - Давай, Зина, я тебе укол сделаю, может, поспишь.
   Попадья вытирала платком слезы:
   - Нет, спасибо, не надо. Бог успокоит.
   Медсестра тяжело вздохнула и поднялась:
   - Извини, мне идти надо.
   - Иди, конечно, - прошептала матушка Зинаида, не поднимая головы.
   Она даже не заметила, как ушла медсестра.
   Женщина сидела, глядя на узкую щель между досками крыльца.  Скрипнула
калитка. Первой мыслью было: "Вот и Илья вернулся, родной!"
   Во двор входил Грушин. Как и в прошлый приход, он мял кепку в сильной
руке.
   - Здравствуйте, - нарочито громко произнес водитель.
   - Здравствуй, Гриша.
   - Где отец Павел? - уже шепотом поинтересовался Грушин и  заглянул  в
открытую дверь дома.
   - В церковь пошел, молится.
   - Ему бы я говорить не стал, а вам скажу, - Григорий чувствовал  себя
неловко.
   В глазах матушки Зинаиды зажглась надежда. И Грушин,  глядя  на  свои
пыльные ботинки, заговорил издалека:
   - Когда плохо, человек за соломинку  хватается.  Вот  у  меня  сестра
паспорт потеряла.
   Где и когда, вспомнить не могла, а тут доверенность оформлять надо, в
район ехать. Как без паспорта?
   Матушка Зинаида кивала, не понимая, к чему клонит Грушин.
   - Она говорит, мол, вчера паспорт был, а сегодня найти не может. День
тому назад в руках держала! И вот что: приехал ко мне этот, что мельницу
купил и дом отстроил, он у меня иногда солярку покупает... Котел в  доме
у него новый. Ястребов - фамилия, смуглый такой. Знаете? Посмотрел он на
мою сестру и говорит:
   "У вас что-то пропало". Он руку поднял и, не говоря ничего, подошел к
сестре Нюрке, посмотрел ей в глаза и  говорит  так  тихо:  "Женщина,  ты
документ найти не можешь". Сестра растерялась, не знает,  что  отвечать.
"Иди, посмотри в пальто, в кармане". Она говорит: "Какое пальто? Я его с
весны не надевала!" Но пошла, посмотрела.
   И  точно,  паспорт  в  кармане.  Выскакивает  на   крыльцо,   паспорт
показывает. Я с него тогда даже денег за солярку не  взял,  как  в  воду
мужик глядел.
   - А кто он? Откуда приехал? - матушка подалась к Грушину.
   - А  кто  ж  его  знает?  Зовут  Ильей  Ястребовым,  мне  еще  раньше
участковый сказал, а откуда он в наши места прибыл, не сказал, а я и  не
спрашивал.
   - Ильей? -  прошептала  матушка  Зинаида,  и  ее  лицо  на  мгновение
просветлело, губы родное имя произнесли.
   - А еще Илья жену директора автобазы вылечил. Никто из врачей сделать
ничего не мог.
   Директор ее и в Москву возил, и в больницу клал. Кровь ей  там  вроде
переливали, но ничего не помогало. А к нему свозил  начальник  три  раза
жену, и как рукой сняло! Только я вам, матушка Зинаида, этого не говорил
- ни про солярку, ни про жену начальника автобазы. Мне там еще работать.
   Женщина решительно поднялась. И Грушин вскочил следом.
   - Я пойду к нему прямо сейчас, - сказала попадья.
   - Отец Павел не будет против?
   Матушка промолчала, словно не услышала вопрос водителя. Сама того  не
подозревая, матушка Зинаида шла через огород по той самой  тропинке,  по
которой шел к мельничному омуту несколько дней назад ее младший сын. Она
не смотрела по сторонам, лишь прислушивалась к частому  дыханию  Грушина
за спиной - не отстал ли. С ним ей было не так  боязно,  хотя,  если  бы
сейчас ей сказали броситься в огонь, и Илья найдется, она сделала бы это
не задумываясь.
   Мужчина и женщина спустились в низину.
   Повеяло рекой. Они уже видели высокий забор, круглую, похожую на луну
серебристую тарелку на крыше. Тишина царила невероятная, слышались  лишь
шорох шагов и учащенное дыхание Грушина. Ворота оказались заперты.
   - Может, дома никого нет? - предположила матушка Зинаида, оглянувшись
на Григория.
   Тот пожал плечами, постучал кулаком в ворота.
   - Сейчас открою, - раздался мягкий, приятный голос.
   Калитка отворилась. На матушку Зинаиду и водителя грузовика  спокойно
смотрел  хозяин  дома.  Матушка  несколько  раз  и  раньше  видела  Илью
Ястребова, но не так близко. Только теперь она заметила, что лицо у него
очень смуглое, цвета зрелого ореха, а глаза пронзительно-голубые, яркие,
словно стеклянные.
   - Проходите, - отступив в сторону, пригласил хозяин дома.
   Он даже не подал руку водителю, хотя Григорий и  переложил  кепку  из
правой руки в левую.
   - Я жена священника, Зинаидой меня зовут, - представилась попадья.
   - А я Илья Ястребов, - ответил  смуглолицый  мужчина  неопределенного
возраста.
   Внезапный порыв ветра закрутил над кострищем пепел, а затем  разметал
его, перебросив через высокий дощатый забор.
   - У меня сын пропал, - глядя в голубые глаз