ешения по своей кассационной  жалобе  и  не
получив никакого назначения, Ковалев вернулся в Россию.
   В поезде,  где-то  между  Москвой  и  Кавказом,  бывший  генерал  Ковалев
застрелился.

III. "ЧЕРЕЗ СЫПУЧИЕ БАРХАНЫ"

1. КАРАВАННОЙ ТРОПОЙ

   Поскольку с отъездом генерала Суботича его поручение -  посетить  Хиву  -
осталось лишь на словах,  не  закрепленное  приказом,  мне  пришлось  подать
формальный рапорт по  этому  поводу  генералу  Уссаковскому,  где,  в  числе
прочего, в конце ноября 1902 года я так излагал цели этого путешествия:
   "...Так как те редкие экспедиции в Хиву, например по исследованию старого
русла Амударьи, преследовали главным образом свои специальные  цели,  и  уже
прошло много лет, как из всего  северного  района  Закаспийской  области  не
получалось, насколько мне известно, обстоятельных и точных  сведений,  то  я
обращаюсь с просьбой  разрешить  мне  поездку  из  Асхабада  через  пески  к
хивинским владениям  и  оттуда  на  запад  до  Кара-Бугазского  залива,  для
составления отчета о современном состоянии этих частей Закаспийской области.
   Быть может, улучшенные способы сообщения, исправление колодцев, найденные
новые  источники  воды  и  разные  другие  мероприятия   могли   бы   помочь
туркменскому населению пользоваться  всем  этим  районом,  как  для  пастьбы
скота, для сбора лесных материалов, так, вероятно, и для поселений, так  как
развалины многочисленных крепостей, встречающиеся постоянно по всему пути до
Хивы, доказывают о бывшей здесь когда-то возможности даже  оседлой  жизни  в
песках..."
   Другой официальный повод моей поездки в Хиву был такой.
   В  Асхабаде  жил  ишан  (мусульманский   "святой   старец"),   прозванный
"ишан-шайтаном", так как он, помимо святых  дел,  хорошо  устраивал  и  дела
коммерческие.
   Этот ишан взял на себя подряд  -  прочистить  колодцы  караванной  дороги
между Асхабадом и Хивой. По мусульманскому  поверью,  копать  колодцы  могут
только "святые люди", поэтому подряд и был передан "святому" ишану.
   Однако  проезжавшие  жаловались  на  то,  что  большая   часть   колодцев
обвалилась и воды в них нет. Нужно  было  проверить  состояние  колодцев,  а
также узнать, выкопаны ли новые вместо осыпавшихся. И как ишан выполнил свой
подряд?
   В  "Открытом  листе",  выданном  мне  канцелярией,  указывалось,  что   я
"командирован   начальником    области    к    хивинским    владениям    для
научно-статистических исследований".
   Я  решил  пересечь  пустыню  без  конвоя,  в  сопровождении  лишь  одного
спутника. "От большого конвоя прошу меня освободить, - писал я в рапорте,  -
так как следуемых мне  прогонных  совершенно  недостаточно  для  довольствия
большого каравана в течение 1  1/2  месяца,  а  также  потому,  что,  будучи
опытным  в  утомительных  и  опасных  путешествиях,  я  не   боюсь   могущих
встретиться препятствий; однако я не могу взять на себя  ответственность  за
безопасность   назначенного   неопытного   конвоя..."    Ради    собственной
безопасности я не хотел рисковать жизнью других.
   Отправляясь в путь, я взял себе в товарищи старого  аламанщика  (степного
разбойника) Шах-Назара Карабекова, давно бросившего  это  занятие  и  теперь
урядника туркменского дивизиона, каким командовал Мерген-Ага,  отличившегося
в битве при Кушке и получившего за подвиг Георгиевский  крест,  на  котором,
как бы по особой привилегии для  мусульман,  изображался  всадник  -  святой
Георгий.
   Шах-Назар, крепкий сухопарый старик, в своей молодости совершал набеги на
Персию и на Хиву, уводил оттуда в полон коней. Он  отлично  знал  караванные
дороги и тропы Каракумов и оказался превосходным проводником в наших трудных
переходах по пустынной, лишенной корма местности.
   Все имущество Шах-Назара - конь, винтовка и трубка - было всегда с ним, и
он говорил, что они "верные друзья джигита до гроба:  конь  везет,  винтовка
бьет врагов, трубка веселит сердце. И все трое молчат. А женщина - не  может
не говорить с утра и до ночи...".
   Мы продвигались верхом: я - на  недавно  приобретенном  рыжем  Ит-Алмазе,
Шах-Назар - на поджаром вороном жеребце текинской породы. За каждым из нас в
поводу шла вьючная лошадь, несшая бурдюки с водой, снаряжение и провиант.
   Перед отправлением в поход мне казалось, что  я  достаточно  тщательно  к
нему подготовился. Но это было мое первое дальнее путешествие по  пустыне  и
оно принесло несколько сюрпризов, уроки которых я усвоил на всю жизнь.
   Караванный путь из Асхабада в Хиву мог называться дорогой весьма условно.
На нем не было  никаких  признаков  того,  что  обычно  присуще  дороге:  ни
дорожного полотна, колей от колес, следов копыт верблюдов, подков коней,  ни
опознавательных или измерительных знаков,  указателей  направления,  столбов
или камней.
   Вначале  я  не  мог  понять,  чем  руководствуется  Шах-Назар,   уверенно
направляя наших коней от одного колодца к другому и действительно  находя  в
пустыне эти единственные искусственные сооружения на дороге.
   Окруженный  волнообразной  линией  неразличимых  между   собой   песчаных
барханов, под солнцем, высоко и неподвижно висевшим весь день над головой  в
центре  небосвода,  Шах-Назар  спокойно  и  уверенно  двигался  вперед,   то
подымаясь, то спускаясь по склонам  бесчисленных  застывших  волн  песчаного
моря, простиравшихся до горизонта, а за  ним  следовали  я  на  Ит-Алмазе  и
вьючные лошади.
   Удивительное чутье в сочетании  с  острой  наблюдательностью  и  огромным
опытом  помогали  Шах-Назару  безошибочно  ориентироваться  в   однообразной
пустыне.
   Не имея часов, Шах-Назар всегда знал время суток, без  компаса  определял
направление стран света, без карты точно знал, где находится, и там,  где  я
не видел ничего, кроме  расплывающейся  в  знойном  мареве  волнистой  линии
песков, он на огромном расстоянии замечал - белеющие кости павшего верблюда,
редкие заросли корявого саксаула, темную полосу  глинистого  такыра,  бывшие
для Шах-Назара указателями, подтверждавшими правильность его пути.
   Шах-Назар никогда не задумывался над  поисками  дороги,  и  расспрашивать
его, как он ее находит, было, в его глазах, странное занятие.  Наоборот,  он
удивлялся тому, как это я не вижу дороги, такой ясной для него самого.
   Мы выехали из Асхабада в начале марта  1903  года,  когда  пришла  весна,
Каракумы покрылись коврами цветущих лиловых ирисов и малиновых тюльпанов,  а
в  песках  кое-где  зеленела  трава.  Путь  наш  оказался  трудным,   дважды
подымались песчаные бураны, а один раз даже выпал густой снег.
   Колодцы должны были находиться на расстоянии дневного перехода,  примерно
в двадцати - тридцати километрах один от другого, но в действительности  все
оказалось не так, как это было помечено на карте.
   Одни колодцы исчезли под грядами двигающихся  песков,  другие  обрушились
или пересохли так, что нам приходилось по двое-трое суток рассчитывать  лишь
на скудный запас воды в своих бурдюках.
   Большинство уцелевших колодцев было накрыто сооружениями купольной  формы
из ветвей саксаула, обмазанных  глиной,  куда  вход  закрывался  хворостяной
плетенкой. Такой же плетенкой накрывалось устье колодца.  Очень  глубокие  и
узкие, до двадцати метров глубиной и около метра в диаметре, колодцы изнутри
были оплетены, наподобие корзинки, ветвями саксаула.
   Трудно было определить, что сделал "святой ишан" для расчистки  колодцев;
с той поры, как он получил подряд на эту работу,  прошло  несколько  лет,  и
колодцы находились без всякого присмотра.
   Их состояние теперь  зависело  от  случая,  природы,  путников.  Но  было
несомненным то, что они лишь  частично  пригодны  и  нуждаются  в  серьезном
ремонте. Воды в них было мало, при доставании ее кожаными складными  ведрами
вода быстро замутнялась, и надо было долго ждать, пока она наберется вновь.
   С сильным привкусом, солоноватая и горьковатая, отдающая затхлостью, а то
и падалью, от попадавших в колодец змей, ящериц, сусликов и  других  степных
зверьков, нам, изнуренным жаждой и зноем,  эта  вода  тогда  казалась  слаще
"струй горного потока"...

2. АЛЧНОСТЬ АЛЛА-НИЯЗА

   Я помечал наш путь на карте и через несколько дней пути обратил  внимание
на то, что начиная с одного  пункта  дорога  дальше  идет  как  бы  по  дуге
большого круга диаметром примерно  в  два-три  перехода,  и  указал  на  это
Шах-Назару.
   Мой спутник объяснил, что есть старая,  заброшенная  дорога,  соединяющая
концы этой дуги напрямик, словно тетива, стягивающая концы  согнутого  лука,
но уже много десятилетий караваны по ней не ходят,  -  "есть  там  несколько
колодцев, но вода в них дурная, отравленная. Если верблюд,  лошадь,  человек
попьют из этих колодцев, у них раздуваются животы, они чернеют и  умирают  в
жестоких мучениях..."
   На ночном привале  Шах-Назар  рассказал  печальную  историю  гибели  этих
колодцев.

***

   "...Много лет назад недалеко от этих мест в зимнюю  пору  разбивало  свои
кибитки кочевье обширного и  богатого  туркменского  рода  хана  Алла-Нияза,
откуда происходил и  Шах-Назар.  На  лето  кочевье  уходило  к  пастбищам  в
предгорьях Копетдага, где жара не так сильна, много воды, корма  для  скота,
хорошая охота.
   Отец Шах-Назара погиб в перестрелке с персами при одном из набегов,  мать
умерла  от  поветрия  черной  оспы.  Шах-Назар  вырос  сиротой   в   кибитке
Алла-Нияза. Он помогал пасти баранов, следил  за  лошадьми,  чистил  оружие,
сопровождал в походах.
   Так продолжалось из года в год. Кочевье Алла-Нияза быстро богатело.
   Почти каждую осень, перед  тем  как  вернуться  в  пустыню,  Алла-Нияз  с
джигитами отправлялись в набег через горы на персидские селения.
   Правда, не все возвращались обратно, иных недосчитывались, другие харкали
кровью, но зато у  остальных  вьючные  лошади  прогибались  под  тороками  с
награбленным добром, в поводу шли красивые кони, а сзади плелись  рабы-персы
со связанными за  спиной  руками,  бросавшие  испуганные  взгляды  на  своих
хозяев, и плачущие женщины с распущенными волосами несли маленьких  детей  в
платке за спиной.
   Алла-Нияз богател больше всех, но, видно, ему этого было мало, потому что
от его алчности произошло великое несчастье для всего племени.
   Однажды весной в кочевье пришел небольшой  караван.  Это  возвращался  из
Персии старинный приятель Алла-Нияза,  Берды-Бай,  постоянно  кочевавший  со
своим родом в низовьях Амударьи.
   Он возвращался, сидя  на  великолепном  белом  арабском  скакуне,  лошади
породы очень редкой и высоко ценимой туркменами, в сопровождении  нескольких
джигитов. Берды-Бай промышлял не  набегами,  а  торговлей  и  после  удачной
поездки в Мешхед вез серебряные  краны,  персидские  шелка,  териак,  сахар,
другие товары.
   С первого взгляда Алла-Нияз влюбился в арабского скакуна и  стал  просить
Берды-Бая продать ему белого красавца за  любую  цену.  Берды-Бай  отказался
наотрез, объяснив, что жеребец ему нужен на племя, и предложил в знак старой
дружбы подарить Алла-Ниязу лучшего  жеребенка  из  первого  же  приплода  от
белого скакуна.
   Утром  караван  Берды-Бая  ушел,  а  через  несколько  часов  после  того
Алла-Нияз в сопровождении двух самых верных джигитов уехал на охоту.
   Вернулся Алла-Нияз лишь через три дня, один, левая рука  была  перевязана
оторванной полой халата, а в поводу за ним шел белый арабский скакун.
   "Берды-Бай  передумал,  продал  мне   жеребца,   -   объяснил   Алла-Нияз
сбежавшимся людям, - а мои джигиты поехали с Берды-Баем в  Хиву,  они  скоро
вернутся..." Сообщив это, он приказал сворачивать  кибитки  и  объявил,  что
"утром уходим к персидским горам...", затем скрылся в своей кибитке.
   Женщины подхватили под руки и увели завопивших  жен  обоих  джигитов,  но
никто не осмелился перечить главе рода. Однако все переглянулись и  опустили
взоры, поняв, что Алла-Нияз уходит в горы раньше срока не случайно...
   Ночью собаки сбежались на окраину кочевья и лая умчались в степь.
   Потом они вернулись,  кроме  нескольких  оставшихся  в  степи  и  жалобно
завывавших.
   Несколько юношей пошли в степь на далекий вой собак. К утру они нашли  на
склоне бархана голого, покрытого кровью, потом и землей, умиравшего  от  ран
джигита, за которым по пескам тянулся кровавый след.
   Умиравший был одним  из  двух  джигитов,  сопровождавших  Алла-Нияза.  Он
хрипел, выплевывая кровавую пену, и умер на руках своих родичей,  не  сказав
ни одного слова. Всех поразило, что он был  прострелен  в  спину  и  жестоко
изрублен.
   Наутро все мужчины во главе с Алла-Ниязом помчались в степь по  кровавому
следу. Он привел к разрытой могиле в песках, где нашли второго джигита, тоже
застреленного и зарубленного.
   Алла-Нияз сказал, что это убийство мог совершить только Берды-Бай  и  его
караван. Но напрасно искали туркмены по окрестным холмам  и  тропам  караван
Берды-Бая. Он пропал бесследно, словно погрузившись в песчаную пучину.
   Алла-Нияз торопил с уходом в горы. Все чувствовали, что за этой трагедией
кроется тайна, но такова была сила власти Алла-Нияза, что  и  тут  никто  не
посмел его ослушаться. Джигитов похоронили,  и  кочевье  ушло  к  персидским
горам.
   А зимой того  же  года,  когда  племя,  возвратившись  в  прежние  места,
раскинуло кибитки, ночью, когда все спали, внезапно на кочевье напал  хорошо
вооруженный отряд.
   Джигиты  из  рода  Берды-Бая  беспощадно  вырезали  всех  мужчин  кочевья
Алла-Нияза, включая  стариков;  женщин  и  детей  взяли  в  полон,  немногие
уцелевшие разбежались по пескам. Все ценное имущество погрузили на верблюдов
и лошадей, кибитки и все  остальное  сожгли.  Трупы  сбросили  в  колодцы  и
разрушили их.
   Все это произошло быстро, и в ночной резне погиб Алла-Нияз.
   Шах-Назара с другими юношами племени продали в  рабство  на  невольничьем
рынке в Хиве.
   Влачась с деревянной колодкой на шее  и  руками,  связанными  за  спиной,
позади конного отряда, подкалываемый острыми пиками, глотая  пыль  и  песок,
поднимаемый копытами, Шах-Назар узнал причину ужасного уничтожения его рода.
   Оказывается, стоустая молва донесла известие о пропаже каравана Берды-Бая
и до устья Амударьи. Сыновья Берды-Бая с джигитами отправились  на  розыски.
Долго они не могли ничего обнаружить, пока не обратили внимание на  то,  что
одна группа колодцев в районе исчезновения  каравана  Берды-Бая  обвалилась,
пересохла, ее стали огибать другие караваны,  продвигаясь  по  цепочке  иных
колодцев.
   В этом богатом землетрясениями районе обвал колодцев не редкость. Все  же
сыновья   Берды-Бая   проехали   к   заброшенным   колодцам,   действительно
обвалившимся, и, хотя они умирали  от  жажды,  не  поленились  их  отрыть  и
очистить.
   На  дне  одного  колодца  нашлись  трупы  Берды-Бая   и   его   джигитов,
застреленных и зарубленных. Однако лошадей и верблюдов каравана, его вьюки и
мешки с кранами найти не удалось.
   Сыновья Берды-Бая похоронили джигитов в песках, а  труп  отца  отвезли  в
родное кочевье. Потом один из сыновей, прихватив побольше воды на "заводной"
лошади, вернулся к месту гибели каравана.
   После долгих поисков в песке,  отрытом  из  колодца  с  трупами,  нашлась
роговая пуговица с серебряной насечкой, а еще прежде из  одного  трупа  была
извлечена засевшая в лопатке пуля нарезной винтовки английской  работы;  все
признали, что пуговица и пуля  принадлежали  Алла-Ниязу,  и  была  объявлена
кровная месть...
   "Так, из-за алчности Алла-Нияза, - говорил  Шах-Назар,  -  я  стал  рабом
одного хивинского кузнеца. Долго я бил молотом по наковальне, пока мне,  уже
ставшему взрослым мужчиной, удалось перерубить цепи  на  ногах  и  бежать  в
пустыню, где, на счастье, я не погиб, а  -  хвала  Аллаху!  -  остался  жив,
подобранный проходившим мимо меня караваном...
   А те колодцы стали называть Аджи-кую (Горькая вода), так как вода  в  них
сделалась непригодной для питья. С той поры колодцы заброшены и караваны  их
огибают..."

3. У МЕРТВЫХ КОЛОДЦЕВ

   Температура в пустыне менялась очень быстро. Днем пекло солнце,  а  ночью
подмораживало. На рассвете иней серебрил стволы винтовок, стремена и  пряжки
седел, на которые мы склоняли головы, засыпая. Затем, с первым лучом солнца,
приходило тепло.
   Когда, слушая неторопливый рассказ Шах-Назара, я лежал у багровых угольев
слабо тлеющего костра, поворачиваясь, грея то один, то  другой  подмерзающий
бок, то у меня возникла мысль пройти заброшенным  путем,  осмотреть  мертвые
колодцы и установить, не стали ли они вновь пригодны для питья? Это могло бы
намного сократить существующую караванную дорогу.
   Но Шах-Назар стал отговаривать меня от такого намерения, заявив,  что  "у
Мертвых колодцев теперь поселились злые духи - дэвы, и если  мы  нарушим  их
покой, то навлечем на себя множество бед на дальнейшем пути...".
   Это суеверное опасение Шах-Назара возымело обратное действие - еще  более
возбудило мое любопытство. Бурдюки позволяли нести с собой  запас  воды  для
нас и лошадей на трое суток. Я рассчитывал, что если мы их наполним и  вволю
напоим  коней,  то,  установив  строгий  "водяной  паек",  спокойно  пройдем
заброшенной караванной дорогой.
   К несчастью, в середине ночи нас разбудило конское ржание, рев верблюдов,
чьи-то крики и лай  собак,  затем  к  ночлегу  подошел  задержанный  в  пути
песчаной бурей встречный караван  из  Хивы.  Его  погонщики,  чтобы  напоить
множество животных, мигом  опустошили  колодцы,  на  дне  их  осталась  одна
грязь...
   Утром, в толчее общего  подъема,  нам  не  удалось  вволю  напоить  своих
лошадей, хотя Шах-Назар отчаянно ругался с караванбаши (старшим погонщиком),
грозя ему страшными карами от имени "ярым-падишаха". Это мало помогло.
   Когда караван ушел, обнаружилось, что продавлен один наш бурдюк с водой и
исчез хуржум с просом. Эти несчастья целиком лежали на моей совести, -  пока
Шах-Назар поил коней, я должен был  следить  за  вещами  и  снаряжением,  но
отвлекся, делая записи и зарисовки дорожных наблюдений.
   Хотя Шах-Назар, проклинавший  погонщиков  каравана,  намекнул  на  дурное
начало пути, все же я настоял, и мы углубились в пустыню, держа  направление
на Мертвые колодцы.
   Вероятно,  в  связи  с  таким  совпадением   нескольких   неблагоприятных
обстоятельств, во имя благоразумия следовало воздержаться от пути к  Мертвым
колодцам. Однако у меня не было никакой уверенности в том, что  когда-нибудь
придется вторично попасть в эти места, а желание пройти  заброшенной  тропой
настолько сильно овладело, что я сказал Шах-Назару:
   "Через три - самое большее, четыре - перехода мы  обязательно  выйдем  на
дорогу, где ходят караваны. Неужели мы не выдержим этих трех-четырех дней?
   Будем экономны в пути. Вперед!.."
   В  пути  я  проверял  направление  по  компасу,  но  это  было  излишним:
по-прежнему Шах-Назар, направляемый своим удивительным  чутьем,  безошибочно
вел нас к намеченной цели.
   Пустыня оставалась такой же однообразной.  Кое-где  Шах-Назар  указал  на
следы бывшей караванной тропы. Иногда на глинистых такырах,  словно  широкий
желоб, тянулся углубившийся в землю след прошедших тут караванов да на ветке
саксаула трепались полуистлевшие  обрывки  некогда  яркой  тряпки;  или  над
песками подымался холмик с камнем или шестом над ним, с которого  свешивался
пучок лохмотьев, - могила безвестного путника.
   К вечеру на горизонте показалась неровная полоса лиловых скал.  "Это  кыр
(камни), - объяснил Шах-Назар, - там, где кум (песок),  можно  всегда  найти
все, что нужно для жизни, - воду в колодце, саксаул для  костра,  траву  для
баранов, там можно подстрелить зайца или  джейрана.  А  там,  где  кыр,  нет
жизни. Колодец не выкопаешь, деревьев нет, только ящерицы  да  змеи  ползают
между скалами. Берегись попасть туда и заночевать на кыре!"
   При последних лучах заходящего солнца мы приблизились  к  угрюмому  кыру.
Слои серого известняка, наклонившись в одну  сторону,  выпира