олдуньи.
     -- Не шепнуть ли вам его имя, сестры?
     Женщины,  как  змеи,  подняли  головы,  преклоненные  к  земле,  причем
костяные ожерелья звякнули  на их худощавых шеях. Затем они соединили головы
в круг, а Нобела просунула свою среди них, произнося одно слово.
     --  Ага! Ага! -- засмеялись они. --  Мы слышим тебя.  Ты  верно назвала
его. Пускай это имя будет  произнесено перед лицом Неба, как его  имя, так и
всего его дома, пусть он не услышит другого имени вовек!
     Все вдруг вскочили на ноги и  бросились ко  мне  со старухой Нобелой во
главе.
     Они  прыгали вокруг,  указывали на  меня  звериным  хвостом, а  старуха
Нобела ударила меня этим хвостом по лицу и громко закричала:
     --  Привет  тебе,  Мопо,  сын Македамы!  Ты тот самый  человек, который
пролил кровь  на пороге царского дома с целью  околдовать  царя. Да погибнет
весь твой род!
     Я видел, как она подошла ко мне, чувствовал удар по лицу, но ощущал все
это, как во сне.  Я  слышал шаги палачей,  когда  они ринулись вперед, чтобы
схватить меня  и предать ужасной смерти,  язык прилип к моей гортани, и я не
мог произнести ни слова.
     Я  взглянул  на  царя  и  в эту  минуту  разобрал  слова, сказанные  им
вполголоса: "Близко к цели, а все же мимо!"
     Он  поднял  свое  копье,  и все смолкло. Палачи  остановились, колдуньи
замерли с простертыми руками, вся толпа застыла, точно окаменелая.
     -- Стойте! -- крикнул царь.
     -- Отойди  в сторону,  сын  Македамы, прозванный злодеем! И ты, Нобела,
отойди в сторону  вместе с  теми, кто назвал  его  злодеем.  Что? Неужели вы
думали,  что я удовлетворюсь смертью  одной  собаки? Продолжайте выслеживать
вы, коршуны, выслеживайте партиями по очереди! Днем работа, ночью пир!
     Я встал, крайне удивленный, и отошел в  сторону. Колдуньи  тоже  отошли
совершенно озадаченные.  Никогда еще  не бывало  такого выслеживания. До сих
пор  та минута, когда человека, бывает,  тронут хвостом  Изангузи, считалась
минутой его смерти. Отчего же,  спрашивал каждый из присутствующих,  на этот
раз  смерть отложена? Колдуньи тоже недоумевали  и вопросительно смотрели на
царя, как смотрят на грозовую тучу, ожидая молнии. Царь молчал.
     Итак,  мы стояли в  стороне, пока следующая партия Изангузи начала свой
обряд. Они делали то же, что и предыдущая партия,  и все же была разница; по
обычаю Изангузи  всякая партия выслеживает по-своему. Эта партия  ударила по
лицу некоторых царских советников, обвиняя их в колдовстве.
     --  Станьте и  вы в  стороне, -- сказал  царь  тем, на которых  указали
Изангузи, а  вы, указавшие на их  преступность,  станьте  рядом  с теми, кто
назвал Мопо, сына Македамы. Быть может, все вы тоже виновны!
     Приказание царя было исполнено, и третья партия начала  свое  дело. Эта
партия  указала на  некоторых из  военачальников и  в свою очередь  получила
приказание стать в сторону. Так  продолжалось целый день. Партия  за партией
приговаривала своих  жертв. Наконец колдуньи  кончили  и по  приказанию царя
отошли, составив одну группу со своими жертвами.
     Тогда Изангузи мужского  пола начали  проделывать  то же  самое;  но  я
заметил, что они чего-то смутно боялись, как бы предчувствуя западню. Тем не
менее, приказание  царя  должно было быть исполнено,  и  хотя колдовство  не
могло  помочь  им, но жертвы должны были  быть указаны. Нечего делать -- они
выслеживали  то того,  то другого, пока нас не набралось большое  количество
осужденных. Мы сидели молча на земле, глядя друг на друга грустными глазами,
в последний раз, как  мы думали, любуясь закатом солнца. По мере наступления
сумерек те, кого колдуны не тронули,  приходили  все в большее  исступление.
Они прыгали, скрежетали зубами, катались по земле, ловили змей, пожирали  их
живыми, обращались к духам, выкрикивали имена древних царей. Наступил вечер,
и последняя партия  колдунов сделала свое дело, указав  на несколько стражей
Эмпозени -- дома царских женщин.
     Только один из колдунов этой последней партии, молодой человек высокого
роста, не принимал  участия в выслеживании. Он стоял  один, посреди большого
круга, устремив глаза к небу. Когда эта последняя партия получила приказание
стать  в стороне  вместе  с теми, кого  они наметили  своими жертвами,  царь
громко окрикнул молодого человека,  спрашивая  его имя,  какого он племени и
почему не принимал участия в выслеживании.
     --  Зовут меня Индабацимбой,  сыном Арпи,  о, царь, -- ответил он. -- Я
принадлежу к  племени  Маквилизани.  Прикажешь о царь,  выследить того, кого
назвали мне духи как виновника этого деяния?
     -- Приказываю тебе! -- сказал царь.
     Тогда молодой человек,  по  имени Индабацимба, выступил из круга и,  не
делая никаких  движений, не произнося ни одного заклинания,  а уверенно, как
человек, знающий,  что он  делает, подошел  к царю и  ударил его хвостом  по
лицу, сказав:
     -- Я выслеживаю тебя. Небо!*

     * Царский титул у зулусов.

     Крик  изумления  пробежал  по  толпе. Все  ожидали  немедленной  смерти
безумца, но Чека встал и громко рассмеялся.
     -- Ты  сказал правду! -- воскликнул он. -- И ты один! Слушайте, вы все!
Я сделал  это! Я сам пролил кровь на пороге моего  дома! Я сделал  это моими
собственными руками, чтобы узнать, кто  обладает настоящим  знанием и кто из
вас обманывает  меня. Теперь  оказывается, что во всей  стране зулусов  один
настоящий колдун  -- вот  этот юноша, а что касается обманщиков -- взгляните
на  них, сочтите их! Они  бесчисленны, как листья на деревьях. Смотрите! Вот
они стоят рядом  с теми,  кого они  осудили  на смерть --  невинные  жертвы,
осужденные  ими вместе  с  женами  и  детьми  на  собачью  смерть! Теперь  я
спрашиваю вас всех, весь народ, какого они достойны возмездия?
     Громкие крики раздались в толпе.
     -- Пусть они умрут, о царь!
     --  Ага! -- ответил он. -- Пусть  они умрут смертью, достойной лгунов и
обманщиков!
     Изангузи, как женщины, так  и мужчины, стали громко  кричать от страху,
они молили  о пощаде,  царапали себя ногтями --  очевидно,  никто из  них не
желал вкусить собственного смертельного лекарства. Царь  же громко  смеялся,
слушая их крики.
     -- Слушайте, вы!  --  сказал  он, указывая на  толпу, где я стоял среди
прочих осужденных.
     -- Вас обрекли на смерть эти лживые пророки.  Теперь  настал ваш черед.
Убейте их, дети мои! Убейте их всех, сотрите их с  лица земли! Все! Всех! За
исключением того молодого человека! Тогда мы повскакали с земли, с сердцами,
исполненными ярости  и злобы,  со  страшным желанием  отомстить за пережитый
нами ужас.
     Осужденные карали своих судей.
     Громкие крики и хохот  раздались в кругу Ингомбоко  --  люди радовались
своему избавлению от ига колдунов. Наконец все кончилось!
     Мы отошли от груды мертвых тел -- там наступила тишина, замолкли крики,
мольбы, проклятья.
     Лживые  колдуны подверглись  той  самой  участи,  на  которую  обрекали
стольких невинных людей.
     Царь подошел посмотреть  поближе  на  их трупы.  Те,  кто  исполнял его
приказание, склонились перед  ним  и  отползли в  сторону, громко прославляя
царя.  Я один стоял перед ним.  Я не боялся стоять в  присутствии царя Чеки,
подошел ближе  и смотрел на груду  мертвых  тел  и  на  облако пыли, еще  не
успевшее опуститься на землю.
     -- Вот  они лежат здесь, Мопо! Лежат те, кто осмелился обманывать царя!
Ты  мудро посоветовал мне, Мопо, и научил меня  расставить  им  ловушку, но,
однако,  мне  показалось,  что  ты вздрогнул,  когда Нобела,  царица  ведьм,
указала на тебя. Ну, ладно! Они убиты -- теперь страна вздохнет свободней, а
зло,  причиненное ими, сгладиться  подобно  этому облаку пыли, которое скоро
опустится на землю, чтобы слиться с нею!
     Так говорил  царь  Чека  и  вдруг замолк.  Что это?  Как  будто  что-то
шевелится за этим облаком пыли? Какая-то фигура медленно  прокладывает  себе
дорогу среди груды мертвых тел.
     Медленно подвигалась она, с трудом отстраняя мертвые тела, пока наконец
не стала  на ноги  и, шатаясь, направилась  к нам.  Что  это было за ужасное
зрелище!
     Передо  мной  стояла  старая женщина,  вся  покрытая кровью и грязью. Я
узнал  ее  -- это была Нобела,  осудившая меня на смерть,  та  самая Нобела,
только что убитая мною и восставшая из мертвых проклясть меня.
     Фигура  подвигалась   все   ближе,  одежда  висела   на  ней  кровавыми
лохмотьями, сотни ран покрывали ее тело и лицо. Я видел, что она умирает, но
жизнь еще была в ней, и огонь ярости и ненависти горел в ее змеиных глазах.
     -- Да здравствует царь! -- воскликнула она.
     -- Молчи, лгунья! -- ответил Чека. -- Ты мертвая!
     -- Нет...  еще, царь! Я услыхала твой голос и голос этого пса, которого
охотно  отдала бы  на  съедение шакалам, и не  хочу умереть, не  сказав тебе
несколько слов на  прощанье. Я выследила тебя сегодня  утром, пока  еще была
жива, теперь, когда я  почти мертвая, я  снова выслеживаю тебя. О, царь,  он
околдует тебя, верь мне. Чека, он и  Унанда, мать твоя, и Балека, твоя жена.
Вспомни  меня, царь, когда смертельное оружие  в последний раз блеснет перед
твоими глазами. А теперь, прощай!
     Старуха испустила дикий крик и повалилась, мертвая, на землю.
     -- Колдуньи упорно лгут и нехотя умирают! -- небрежным голосом произнес
Чека, отвернувшись от трупа. Но  слова умирающей старухи  запали в его душу,
особенно то, что было сказано про Унанду и Балеку.
     Они запали в сердце Чеки, подобно  зернам, падающим в землю,  взросли и
со временем принесли плоды.
     Так кончилось великое  Ингомбоко  царя  Чеки  -- величайшее  Ингомбоко,
когда-либо происходившее в стране зулусов.


        ГИБЕЛЬ УМСЛОПОГАСА

     После великого Ингомбоко Чека приказал учредить верный  надзор за своей
матерью Унандой и женой Балекой, сестрой моей.  Ему было доложено,  что  обе
женщины тайком приходили  в мой шалаш, нянчили и целовали мальчика -- одного
из моих детей. Чека вспомнил предзнаменование колдуньи Нобелы,  и  в  сердце
его закралось подозрение.
     Меня он не  допрашивал и не считал способным на заговор. Тем  не менее,
вот что он предпринял, не сумею сказать, отец мой, нарочно или без умысла.
     Чека  послал  меня с поручением  к  племени,  живущему  на  берегу реки
Амасвази.  Я  должен  был сосчитать  скот,  принадлежащий царю  и порученный
попечению этого народа, и дать царю отчет о приплоде.
     Я низко склонился  перед царем, сказав, что бегу, как собака, исполнять
его  приказание,  и  он  дал мне с собой  стражу.  Затем  я отправился домой
проститься с моими женами и детьми.  Дома я узнал, что жена моя Ананди, мать
Мусы,  тяжко занемогла. Странные вещи приходили ей в голову, она бредила ими
вслух. Ее, несомненно, околдовал один  из врагов моего дома. Однако остаться
я  не  мог, а должен был идти исполнить поручение  царя, что и сообщил  жене
моей,  Макрофе -- матери Нады и, как все думали, юноши Умслопогаса. Но когда
я  заговорил с  Макрофой  о своем  уходе,  она залилась горькими  слезами  и
прижалась ко мне.
     На  мои вопрос, отчего она так плачет, Макрофа ответила, что на душе ее
уже лежит тень  несчастья, она так уверена, что если я оставлю  ее  в краале
царя, то по возвращении своем  не найду больше  в живых ни ее, ни  Нады,  ни
Умслопогаса, любимого мною как сына.
     Я старался  успокоить жену, но чем больше я уговаривал, тем сильнее она
рыдала, повторяя,  что она совершенно  уверена в том, что предчувствие ее не
обманывает.
     Тронутый ее  слезами, я  спросил  ее  совета,  как нам  быть;  ее страх
невольно сообщался и мне, подобно тому, как тени ползут с долины на гору.
     Она ответила так:
     --  Возьми  меня с собой,  дорогой супруг  мой,  дай  мне  уйти из этой
проклятой  страны, где  само небо ниспосылает  кровавый дождь, и позволь мне
жить на моей родной стороне, пока не пройдет время страшного царя Чеки!
     --  Но как могу я это  сделать?  -- спросил я жену. --  Никто не  смеет
покинуть царский крааль без разрешения на то самого царя!
     --  Муж  может  прогнать  свою  жену!  --  возразила  Макрофа. Царь  не
вмешивается в отношения  мужа и жены. Скажи мне, милый муж, что ты больше не
любишь меня,  что я не приношу детей, и поэтому ты отсылаешь меня на родину.
Со временем мы опять соединимся, если только будем еще живы!
     -- Хорошо, пусть будет  по-твоему: уходи из крааля сегодня ночью вместе
с Надой и Умслопогасом, а завтра утром встретишься со мной на берегу реки, и
мы вместе продолжим путь. А там будь, что будет,  да сохранят нас духи отцов
наших!
     Мы  обнялись, и Макрофа тайком  вышла  из крааля  вместе с  детьми.  На
рассвете я  собрал  людей, назначенных царем  для сопровождения  меня,  и мы
отправились в путь. Солнце  было уже высоко, когда мы подошли к берегу реки.
Макрофа  ждала меня  с  детьми,  как  было условлено. Они  встали  при нашем
приближении,  но  я  успел  взглянуть на  жену, грозно нахмурив  брови,  что
удержало ее от приветствия. Сопровождавшие меня воины с недоумением смотрели
на меня.
     -- Я развелся с этой женщиной, -- объяснил я им, -- она увядшее дерево,
негодная, старая ведьма;  я взял ее с собой, чтобы отослать в  страну Сваци,
откуда она взята. Перестань реветь! -- обратился я к Макрофе. -- Мое решение
неизменно!
     -- А что говорит на это царь? -- спросили люди.
     -- Я сам буду отвечать перед царем! -- сказал я, и мы пошли дальше.
     Теперь  я  должен рассказать,  как  мы лишились Умслопогаса, сына  царя
Чеки.  В ту пору он был уже вполне взрослым юношей, крутого нрава, высокий и
безумно храбрый для своих лет.
     Итак, мы путешествовали семь дней. Путь лежал дальний. К ночи  седьмого
дня  мы достигли  горной  местности.  Здесь  попадалось  мало  краалей. Чека
разграбил их  уже  много лет  тому  назад.  Тебе,  может быть,  знакома  эта
местность, отец мой? Там находится большая и необыкновенная гора, на которой
водятся привидения, и  зовут ее поэтому  горой Привидений.  Серая вершина ее
заострена  и  своими очертаниями  напоминает голову  старухи.  В этой  дикой
местности нам пришлось переночевать; темнота  быстро надвигалась.  Вскоре мы
убедились, что  в скалах  вокруг  нас много львов. Мы слышали их  рев, и нам
было  очень  страшно  всем,  кроме Умслопогаса. Этот ничего  не  боялся.  Мы
окружили себя изгородью из  веток  терновника  и  приютились  за  нею, держа
оружие наготове.
     Скоро выглянула луна. Она была полная и светила так ярко, что мы видели
все, что происходило далеко вокруг нас. На расстоянии шести полетов копья от
того места, где мы сидели, была скала, а на вершине ее пещера. В этой пещере
жили два льва с детенышами. Когда луна  поднялась выше  на небе, мы увидели,
что львы вышли из  логовища и  остановились на краю скалы. Около них,  точно
котята,  играли два  львенка. Если бы  не опасность нашего  положения, можно
было бы залюбоваться этой картиной.
     -- О, Умслопогас, -- сказала Нада, -- я бы  хотела иметь одного из этих
зверьков, вместо собаки!
     Юноша рассмеялся и ответил:
     -- Если хочешь, я достану тебе одного из них, сестрица!
     -- Оставь, малый!,  --  сказал я, -- человек не может взять львенка  из
логовища, не поплатившись за это жизнью!
     -- Однако, это возможно! -- ответил он, и разговор прекратился.
     Когда  молодые львы наигрались, мы  увидели, что львица  захватила их в
пасть и  отнесла в  пещеру. Через минуту  она снова  вышла и вместе с самцом
отправилась за добычей.  Вскоре мы услышали их  рев  в некотором  отдалении.
Тогда мы сложили большой  костер и спокойно  легли  спать  внутри  изгороди,
теперь  мы  знали,  что львы  заняты  охотой и  ушли  от  нас  далеко.  Один
Умслопогас  не  спал.  Оказалось, что  он  решил исполнить  желание  Нады --
достать маленького льва.
     Когда все заснули, Умслопогас, как змея, выполз из-за терновой изгороди
и  с ассегаем направился ползком  к подножию скалы, где  находилось логовище
льва. Затем  он  вскарабкался  на скалу и, подойдя  к  пещере,  стал  ощупью
пробираться в  ней. Львята, услышав  шум,  подумали,  что  мать  вернулась с
пищей, и стали визжать и мурлыкать. Наконец Умслопогас дополз до того места,
где лежали  маленькие,  протянул руку  и схватил одного из них,  другого  он
убил, потому  что  не мог  бы унести обоих. Юноша очень торопился, сознавая,
что должен успеть уйти  до возвращения больших  львов, и вернулся к  забору,
где мы лежали.
     Начинало светать.
     Я проснулся,  поднялся с земли, оглянулся кругом. И что  же? За колючей
изгородью стоял  Умслопогас  и громко смеялся. В  зубах он держал ассегай, с
которого еще  капала кровь,  а в  руках его  барахтался молодой  львенок. Он
ухватил его одной рукой за шерсть на загривке, а другой за задние лапы.
     -- Просыпайся, сестрица! -- закричал  он.  -- Вот  собака,  которую  ты
пожелала иметь. Теперь она кусается, но скоро будет ручной!
     Нада проснулась и при виде львенка  закричала от радости, я же замер от
ужаса.
     -- Безумец!  --  закричал я наконец. --  Выпусти  львенка, пока львы не
пришли растерзать нас!
     -- Я не хочу выпускать  его,  отец, -- угрюмо ответил он. --  Нас здесь
пятеро, вооруженных копьями, неужели же мы не справимся  с двумя  кошками? Я
не  побоялся один  идти в их логовище, а  ты боишься  встретиться  с ними на
открытом месте!
     -- Ты с ума сошел! -- ответил я, -- Брось его сейчас же!
     С этими словами  я кинулся к Умслопогасу, чтобы отнять у него  львенка.
Он быстро  схватил львенка за голову, свернул ему  шею и бросил на землю  со
словами:
     -- Ну вот, смотри, теперь я исполнил твое приказание, отец!
     Не  успел  он выговорить  этих  слов,  как  мы  услышали  громкий  рев,
очевидно, исходивший из логовища на скале.
     -- Скорее в загородку, назад! -- закричал я, и мы оба перескочили через
колючую изгородь, где наши спутники уже схватились за копья, дрожа от страха
и  утреннего холода.  Взглянув  наверх, мы увидели,  что львы  спускались со
скалы  по следам того,  кто похитил их  детей.  Впереди шел лев со  страшным
ревом, за ним следовала  львица;  она не могла реветь, потому что держала во
рту   львенка,  убитого  Умслопогасом  в  пещере.   Вот   они,  разъяренные,
приблизились к нам, с ощетинившимися гривами, бешенно размахивая хвостами.
     Тем временем  львы подошли совсем  близко к  нам и  прямо наткнулись на
тело второго детеныша,  лежавшего вне  колючей изгороди.  Львы остановились,
обнюхали его и заревели так, что, казалось, земля тряслась. Львица выпустила
изо рта детеныша и схватила другого.
     --  Встань  за  мной!  --  крикнул  Умслопогас,   поднимай  копье.  Лев
собирается прыгнуть!
     Не успел он произнести этих слов,  как огромный  зверь присел на земле,
затем   вдруг  взвился  в  воздух  и,  как   птица,  пролетел  пространство,
разделявшее нас.
     -- Ловите его на копья! -- крикнул  Умслопогас, и мы поневоле исполнили
приказание мальчика.
     Столпившись в  одно место,  мы выставили наши  копья таким образом, что
лев, подпрыгнув, упал прямо на них, причем они глубоко вонзились в его тело.
Тяжесть его падения сбила нас с ног, лев катался по  земле, рыча от ярости и
боли. Наконец, он встал на ноги, хватаясь зубами за копья, вонзившиеся в его
грудь. Тогда  Умслопогас,  стоявший  в  стороне  во  время  падения  льва и,
очевидно, имевший свой план в голове, испустил дикий крик и вонзил ассегай в
плечо разъяренного зверя.
     Лев протяжно застонал  и свалился  замертво. Тем временем львица стояла
вне загородки, держа во рту второго убитого  детеныша, она не могла решиться
покинуть ни одного из них,  но когда она  услышала последний стон самца, она
выронила изо рта львенка и как-то сжалась, приготовясь прыгнуть.
     Умслопогас стоял  один  прямо перед  ней, он  только что успел вытащить
свой ассегай из тела убитого льва.
     Разъяренная львица  в  одни миг  очутилась  около  мальчика,  стоявшего
неподвижно, точно  каменн