племяннику.
   - Что все это значит? - граф  внезапно  осип,  накатило  предчувствие
большого несчастья.
   Франческо стрельнул глазами на Беатрис.
   - О Боже! - вскричал он. - Как мне сказать вам? - закрыл лицо руками,
плечи его поникли, из груди исторглось рыдание.
   -  Франческо!  -  графа  перепугала  столь  неожиданная  перемена   в
племяннике. - Что это? Кто он? - и старик  указал  на  лежащее  на  полу
тело.
   Франческо изобразил, что пытается взять себя в руки, а когда ему  это
удалось, изложил графу замысловатую историю,  приведшую  его  в  спальню
кузины. Рассказ его неоднократно прерывался  то  тяжелыми  вздохами,  то
подавляемыми рыданиями. Как оказалось, он, возвращаясь домой из  гостей,
увидел отворенную калитку. Не понимая, что бы это значило, вошел в  сад.
Свет горел лишь в комнате, примыкающей к спальне  Беатрис.  Он  двинулся
дальше, движимый дурным предчувствием. Через окно увидел их, Бальдассаре
Шипионе и Беатрис - в объятиях друг друга. Лишь по странной  случайности
они не задернули портьеры, вероятно, лишь потому, что Бальдассаре только
пришел. Такого оскорбления рода Франческо стерпеть не  мог.  Взлетел  по
лестнице, застав их врасплох, бросился на Шипионе и убил его.
   Старый Омодей слушал его, сидя на стуле. Голова  его  склонялась  все
ниже.  Когда  Франческо  закончил,  граф  еще  несколько  мгновений   не
шевелился,  затем  распрямился.  С  губ  его  сорвался  стон,  по  щекам
пробежали две слезы. Впрочем, жалости к нему Франческо не питал.
   Наконец старик принял решение. Встал. Уперся взглядом в Беатрис.  Она
слышала все небылицы Франческо. Понимала, что должна  опровергнуть  его,
знала, что держит Франческо  за  горло.  И  все  равно  молчала,  словно
зачарованная, лишенная дара речи. Словно зрительница, ожидающая развязки
пьесы, не принимая в ней никакого участия.
   Граф с посеревшим лицом повернулся к Франческо.
   - Дай мне твой кинжал, - он протянул руку.
   - Что вы собираетесь делать? - враз заволновался Франческо.
   - Довершить то, что ты сделал наполовину. Стереть  остатки  пятна  на
чести нашего дома. Дай мне кинжал.
   Франческо в ужасе отпрянул.
   - Нет, нет! Не надо этого! Не надо!
   - Болван! - рявкнул старый граф. - Разве я могу позволить,  чтобы  на
мою дочь показывали пальцами? Чтобы на всех углах  ее  называли  шлюхой?
Давай кинжал, а не то...
   Фразу он не договорил. Так и остался с открытым ртом.
   Беатрис обрела голос. И рассмеялась.
   Граф повернулся к ней, ярость вновь захлестнула его.
   - Ты смеешься! - глаза его полыхали огнем. - Да кто  дал  тебе  право
смеяться?
   Беатрис встала. Теперь она уже полностью овладела собой. Страх,  ужас
отступили, исчезли бесследно.
   - Я смеюсь, отец мой, над несчастным дураком и лжецом, который  вырыл
себе яму, глубокую, как могила. Я готова посмеяться и над тобой "за твою
готовность поверить ему. Думаю, отец, ты слишком много жил среди книг  и
уделял дочери очень мало внимания, если  хоть  на  одно  мгновение  смог
поверить, что она способна впустить в свою опочивальню мужчину.
   И под гордым взглядом ее невинных глаз старый граф  сжался  в  комок.
Теперь не он был ее палачом, но она судила его. Он, отец, подвел дочь  в
час беды.
   Граф оперся  о  стол,  склонил  голову,  коря  себя  за  беспочвенные
подозрения, но тут вмешался Франческо.
   - Хватит, Беатрис. Вместо того, чтобы  упрекать  отца,  тебе  следует
пасть на колени и молить его о прощении... О, дядя, дядя, - обратился он
к старику. - У меня просто нет слов. Как смеет она отрицать  свою  вину,
когда тело ее возлюбленного лежит перед нами, наглядное свидетельство ее
бесстыдства.
   - И то! -  старший  Омодей  вскинул  голову.  Встретился  взглядом  с
дочерью. - Можешь ты это объяснить?
   - Могу, - без колебаний ответила та. - Но история будет длинной.
   - Еще бы, - пробурчал граф.
   - В свое время я расскажу  тебе  все.  А  пока  позволь  ограничиться
кратким выводом. Тело, о котором говорит Франческо, свидетельствует не о
моем бесстыдстве, но о его злодействе.
   Она подошла к убитому, смерила Франческо взглядом.
   - Так кто, по-твоему,  лежит  перед  нами?  -  голос  ее  переполняло
презрение, на бледных губах мелькнула тень улыбки.
   Взгляд, тон Беатрис не могли не поразить Франческо. Отгоняя  внезапно
охватившую его панику, он всмотрелся в  высовывающиеся  из-под  портьеры
розовую и белую ноги.
   Затягивающееся молчание нарушил граф.
   - С чего задавать  сей  вопрос?  Ты  же  слышала,  он  сказал:  "Твой
возлюбленный". То есть Бальдассаре Шипионе.
   Беатрис  переводила  взгляд  с  одного  мужчины  на  другого,   потом
посмотрела вниз. Подавляя отвращение,  наклонилась  и  трясущейся  рукой
сдернула портьеру с головы убитого, чтобы увидеть полное лицо и  мертвые
глаза Америго Вителли.
   - Посмотрите сами! - призвала она мужчин, выпрямившись.
   Они повиновались, и Франческо невольно вскрикнул. Но  мгновенно  взял
себя  в  руки,  лихорадочно  ища  путь  к  спасению.  Не  было   времени
рассуждать, как такое могло произойти, да и не о том шла теперь речь.  И
мысли его сводились к одному: как избежать петли палача,  затягивающейся
на шее.
   Глаза графа вылезли  из  орбит,  он  отказывался  что-либо  понимать.
Повернулся к Франческо.
   - Так что ты на это скажешь?
   Франческо усилием  воли  заставил  себя  взглянуть  на  графа,  потом
перевел взгляд на Беатрис. И  лишь  после  этого  заговорил.  Голос  его
дрожал, лицо перекосила злобная гримаса. Но он нашелся с ответом.
   - Судя по всему, я жестоко ошибся. Зная об отношениях моей  кузины  с
капитаном Шипионе, я и представить себе не мог, что в полночь она  могла
открыть дверь другому мужчине.
   Ответ  оказался  удачным.  Графу,  во  всяком  случае,  он  показался
убедительным. Да и Беатрис на мгновение почувствовала, как почва  уходит
из-под ног. Но тут же с балкона послышался еще один голос.
   - Люди, что сейчас в вашем саду, могут многое прояснить.
   Они  вздрогнули  от  неожиданности,  повернулись  на   этот   дышащий
спокойствием голос. На балконе, на фоне  черного  неба,  в  льющемся  из
комнаты  свете,  стоял  капитан  Шипионе  в   алом   плаще.   Увлеченные
разговором, они не услышали, как он поднялся по лестнице.
   Шипионе глянул вниз, махнул рукой. Из сада донеслось бряцание оружия,
тяжелая поступь поднимающихся по лестнице солдат.
   Шипионе шагнул в комнату. Беатрис метнулась к нему. Он обнял девушку,
гарантируя ей защиту от грядущих  бед,  через  ее  голову  посмотрел  на
старого совершенно сбитого с толку графа и Франческо. Последний в  ужасе
попятился, пока не уперся спиной в стену.
   - Несколько пьяниц, что сейчас в саду, шли  следом  за  их  приятелем
Вителли и видели, как он поднялся по этой лестнице и  вошел  в  комнату,
чтобы попасть в уготованную мне западню. Подробности вы узнаете позднее,
мессер Омодей. А пока стража арестует убийцу.
   Шестеро солдат протиснулись в  балконную  дверь.  За  ними  следовали
несколько друзей Вителли. Один из них,  мальчик  с  лютней,  протиснулся
вперед, отбросил нелепую маску, увидев тело своего господина.  А  затем,
повернувшись к  Шипионе,  паж  Америго  рассказал  обо  всем,  чему  был
свидетелем. И показаний его с лихвой хватило на  то,  чтобы  представший
перед судом герцога Франческо дельи Омодей кончил жизнь на виселице.

Глава 6.
ЖАЖДА ВЛАСТИ

   Звезда власти и славы Чезаре Борджа поднялась как никогда высоко.  Он
расправился  с  предателями-капитанами,  которые  решились   не   только
восстать против него, но и в  какой-то  момент  держали  его  за  горло,
угрожая остановить  его  победное  шествие  по  Италии  и  лишить  всего
завоеванного. Клетку для них он  построил  в  Синегаллии,  в  которую  и
заманил, по определению флорентийского  секретаря  Макиавелли,  ласковым
свистом. Мятежные капитаны  с  готовностью  устремились  туда,  ошибочно
полагая, что они - загонщики, а герцог - дичь. Но он быстро показал, кто
есть кто, и свернул им шеи, словно жирным  каплунам.  Войска  их  Борджа
частично уничтожил или рассеял, а кто-то и  влился  в  его  и  без  того
могучую армию. Ее-то герцог и повел на юг, к Риму, через Умбрию.
   В Перудже Джанпаоло Бальони,  не  так  давно  служивший  под  началом
Борджа и  один  из  немногих  главарей  мятежников,  избежавших  смерти,
готовился к отпору и бахвалился, что уж на его городе герцог  пообломает
зубы. Но, едва авангард армии приблизился  к  стенам  древней  этрусской
цитадели, Джанпаоло  собрал  вещички  и  по-тихому  сбежал,  рассчитывая
достичь Сиены и укрыться у Петруччи.
   Как только Бальони миновал ворота,  Перуджа,  уставшая  от  кровавого
правления многих поколений этого семейства, направила послов к герцогу с
просьбой взять город под свою защиту.
   Джанпаоло узнал об этом в  Ассизи  и  едва  не  обезумел  от  ярости.
Черноволосый,  могучего  телосложения,  с  крупным  торсом  и  короткими
ногами, прекрасный полководец, он  славился  не  только  отвагой,  но  и
красноречием, умея увлечь за собой сотни  людей.  Покидая  Перуджу,  он,
наверное, прислушался к голосу рассудка, переборов ненависть  к  Борджа,
ибо надеялся в  союзе  с  Петруччи  поднять  на  борьбу  всю  Тоскану  и
вернуться во главе сильной армии.
   Но теперь, узнав, сколь трусливо, другого слова Бальони подобрать  не
мог, склонилась перед победителем его  родная  Перуджа,  да  еще  широко
раскрыла ему свои  объятия,  горько  сожалел  о  своем  скоропалительном
отъезде. Он даже попытался склонить  Ассизи  к  сопротивлению.  Но  отцы
города святого Франциска предложили воинственному Бальони уехать с миром
до появления герцога, поскольку тот уже  на  подходе  к  Ассизи.  Ибо  в
противном случае его будет ожидать участь других мятежников.
   И Бальони не осталось ничего другого, как продолжить путь в Сиену. Но
в трех милях к югу  от  Ассизи  он  натянул  поводья  и  поднял  голову,
оглядывая мощные  стены  Солиньолы,  высившиеся  на  серых  холмах.  Там
затаился старый волк, граф Гвидо дельи Сперанцони, гордостью сравнимый с
Люцифером,  истово  ненавидящий  папу  римского.  По  материнской  линии
Бальони приходился родственником старому графу.
   Под моросящим дождем Джанпаоло долго сидел на лошади, раздумывая, что
предпринять. Сегодня предположил он, Чезаре остановится  в  Ассизи,  ибо
городские ворота распахнутся при его приближении.  Завтра  представители
герцога  заявятся  к  правителю  Солиньолы.  И,  а  в  этом  Бальони  не
сомневался, хорошо зная старого графа, услышат в  ответ,  что  Борджа  в
Солиньоле не ждут,
   Тут Бальони и принял решение ехать к Сперанцони. Если  граф  готов  к
сопротивлению, он, Бальони, должен поддержать его. Раз у него не  дрожат
поджилки при приближении герцога, как у большинства правителей больших и
малых  городов,  возможно,  в  Солиньоле  им  удастся  то,  с  чем   они
провалились в Синегаллии, Он отомстит за  задушенных  друзей  и  избавит
Италию от этого негодяя. О том, что совсем недавно он сам был пособником
того самого негодяя, то есть герцога  Чезаре  Борджа,  мессер  Джанпаоло
предпочитал не вспоминать.
   Он повернулся к  сопровождающим,  сотне  или  около  того  оставшихся
верными ему кавалеристов, и сообщил им о  своем  намерении  завернуть  в
Солиньолу. А затем первым поскакал по извилистой горной тропе.
   Они покинули равнину Умбрии, серую, без  единого  листочка,  печально
лежащую  под  свинцовым  зимним  небом,  и  мимо  маленьких  деревень  и
отдельных ферм, разбросанных по тянущейся на восток долине, двинулись на
восток. Земли  эти  принадлежали  Солиньоле,  но  Бальони  понимал,  что
беззащитные деревеньки в ближайшие часы станут  легкой  добычей  Борджа.
Разумеется, знал об этом и старый  граф,  но  бывший  правитель  Перуджи
полагал,  что  подобные  пустяки  никоим  образом  не  повлияют  на  его
решимость оказать  герцогу  яростное  сопротивление.  В  этом  Джанпаоло
намеревался всячески содействовать Гвидо дельи Сперакцони.
   Уже смеркалось, когда маленькая колонна беглецов из Перуджи  достигла
Северных ворот Солиньолы. Колокольный звон сзывал верующих  на  вечернюю
молитву в соборе. Молились в Солиньоле пресвятой деве Марии, обращаясь к
ней со смиренной просьбой - освободить  Италию  от  нечестивого  Борджа,
занявшего папский престол. Всадники проскакали по мосту,  переброшенному
через  горную  расселину,  на  дне  которой  ревел  бурный  поток,  воды
прибавилось после недавних дождей.
   Стража пропустила их, и по крутой узкой улице они поднялись к  замку,
грозно возвышавшемуся на вершине холма. Миновав еще один мост, попали  в
просторный внутренний двор, где их окружило множество вооруженных людей.
Не потому, что старый граф встревожился из-за прибытия  незнакомцев,  но
из желания узнать последние новости об армии  Чезаре  Борджа.  Джанпаоло
наскоро удовлетворил их любопытство и попросил отвести его к Гвидо дельи
Сперанцони.
   Правитель  Солиньолы  держал  совет  в  Сала  дель  Анджиоли,   зале,
известном своими  фресками.  Луини  изобразил  на  потолке  разверзшиеся
небеса и ангелов, выглядывающих из-за облаков.  Вместе  с  ним  заседали
мессер дель Кампо, председатель совета старейших,  мессер  Пино  Павано,
возглавлявший гильдию ремесленников, два дворянина из долины,  правители
Альди и Барберо, деревень, которые с большой натяжкой можно было назвать
городками, и один из Ассизи - мессер Джанлука делла Пьеве, а  также  два
старших  офицера  графа  -  сенешаль  Солиньолы  и  командир   гарнизона
Сантафора.
   Сидели они по обе стороны длинного  стола,  в  полумраке,  освещенные
только отсветами горящих в камине  поленьев.  Место  напротив  графа,  у
дальнего  торца,  занимала  женщина,  событие  для  тех   времен   почти
невероятное, монна Пантазилия дельи Сперанцони. Годами  еще  молоденькая
девушка, телом и лицом - цветущая женщина, с мужским умом и  характером.
Более всего подходило ей определение "virago", введенное  небезызвестным
Цеброне чуть более года назад. Так он называл женщин с душой  и  разумом
мужчины.
   Пантазилия, единственный ребенок и наследница  графа,  присутствовала
на совете не только  в  силу  своих  несомненных  достоинств,  но  и  по
статусу. И теперь внимательно слушала все, что  говорилось  о  вторжении
армии Борджа. Высокого роста,  с  величественной  осанкой,  классическим
лицом с огромными черными  глазами,  в  обрамлении  роскошных  рыжеватых
волос, белоснежной  кожей,  которой  славились  женщины  севера  Италии,
Пантазилия могла претендовать на звание первой  красавицы  страны.  Цвет
чувственных губ указывал на то, что в жилах ее течет горячая кровь, а их
изгиб и форма подтверждали решительность и силу воли.
   При появлении Джанпаоло Бальони все встали. Граф  Гвидо  вышел  из-за
стола, чтобы обнять его, обратился к нему с теплыми словами приветствия,
которые сказали Бальони все, что он хотел знать. Затем  граф  представил
его присутствующим и предложил занять место за столом и принять  участие
в обсуждении непростой ситуации,  в  которой  оказалась  Солиньола.  Ибо
появился он крайне своевременно, чтобы посоветовать, как им поступить.
   Бальони поблагодарил за оказанную честь и в клацанье  шпор  опустился
на предложенный стул. Граф Гвидо приказал принести свечи, и все увидели,
как осунулся Джанпаоло Бальони. Взгляд его прошелся по садящим за столом
и остановился на дворянине из  Ассизи,  Джанлуке  делла  Пьеве.  Бальони
улыбнулся.
   - Как я ни спешил, но меня,  похоже,  опередили,  и  вы  знаете,  что
произошло в Ассизи.
   - Я прибыл три часа назад,  -  ответил  Джанлука  делла  Пьеве,  -  и
поставил всех в известность, что Ассизи распахнул ворота, чтобы впустить
завоевателя. К его прибытию готовят  лучший  дворец  города,  где  он  и
останется, готовясь к штурму тех окрестных  крепостей,  что  решатся  на
сопротивление.
   - Надеюсь, среди них будет и Солиньола, - Бальони перевел  взгляд  на
графа Гвидо.
   Правитель Солиньолы встретил его взгляд спокойно, лицо его,  когда-то
красивое, но по-прежнему волевое, осталось бесстрастным.
   - Мы собрались именно по этому поводу. Можете ли вы добавить что-либо
к тому, что сообщил нам делла Пьеве?
   - Нет. Он рассказал нам все.
   - Тем не менее я рад вашему приезду.  Мы  никак  не  можем  прийти  к
общему решению. Возможно, вы укажете нам путь истинный.
   -  Видите  ли,  мессер  Бальони,   -   вставил   правитель   Барберо,
краснолицый, с тяжелой челюстью, средних лет, - интересы наши  различны,
а действуем мы, естественно, исходя из них.
   - Как вы указали, естественно, - в голосе Бальони слышались ироничные
нотки.
   - Мы живем в долине, я  я  мой  друг  Франческо  д'Альди.  Нет  нужды
отрицать, что долина открыта для прямой атаки,  а  мы  беззащитны.  Если
вокруг наших поселении и есть стены, то артиллерия герцога разнесет их в
считанные минуты. Графу Гвидо  и  жителям  Солиньолы  можно  говорить  о
сопротивлении. Город практически неприступен. В  нем  сильный  гарнизон,
запасов еды и питья хватит на  много  месяцев.  Граф  может  обороняться
долго и заключить перемирие с герцогом  на  выгодных  условиях.  Но  что
будет с жителями долины? Чезаре Борджа поквитается с  нами  за  упорство
обороняющихся. Поэтому мы уговариваем его светлость, и нас  поддерживает
глава гильдии ремесленников, последовать примеру Ассизи и  вашей  родной
Перуджи (Джанпаоло аж перекосило) и послать послов к герцогу.
   Джанпаоло покачал головой.
   - Герцог не  будет  мстить  окружающим  поселениям  за  сопротивление
крепости. Это не в его стиле. Он милует тех, кто сам  сдается  ему.  Так
что не станет он жечь ваши деревни.  И  гнев  его  обрушится  только  на
Солиньолу, если, разумеется, она станет у него на пути. Я  знаю,  о  чем
говорю, ибо служил у Борджа. Позвольте привести  вам  в  пример  Фаэнцу.
Причинили ли войска герцога какой-либо урон Валь ди Ламоне? Отнюдь.  Те,
кто сдался,  не  подверглись  насилию,  хотя  Фаэнца  сопротивлялась  до
последнего.
   - Но Борджа одержал верх,  -  сухо  напомнил  Павано,  глава  гильдии
ремесленников.
   - Не о том  речь,  -  вмешался  граф  Гвидо.  -  И  месторасположение
Солиньолы выгодно отличается от Фаэнцы.
   - Тем не менее, вы должны сдаться, - воскликнул Барберо. - Вы  же  не
сможете долго противостоять десятитысячной армии.
   - А они не смогут долго осаждать нас, - прорычал Сантафора,  командир
гарнизона.
   Бальони, откинувшись на спинку  стула,  вслушивался  в  разгоревшийся
спор. Точно так же вел себя и старый граф, взгляд его переходил с одного
оратора на другого, лицо напоминало маску. Дочь его смотрела  только  на
отца,  наклонившись  вперед,  уперев  локти  в  стол,  охватив  ладонями
подбородок. И она ловила каждое слово, глаза ее то вспыхивали огнем,  то
наполнялись презрением, в зависимости от стремления говорившего защищать
или сдавать город. Так прошло еще  полчаса,  но  совет  ни  на  йоту  не
приблизился к окончательному решению.
   Вот тогда-то граф Гвидо повернулся к перуджийцу  и,  воспользовавшись
секундной паузой, последовавшей за страстным призывом Сантафоры к защите
города, предложил тому высказаться.
   - Возможно, мои слова  покажутся  вам  небезынтересными,  -  медленно
начал Бальони, - ибо мое предложение отличается от двух  рассматриваемых
вами вариантов. Я хочу представить на ваш суд нечто  среднее,  а  потому
надеюсь примирить всех и прошу меня выслушать.
   Над столом повисла тишина, все взгляды, в  том  числе  и  Пантазилии,
ранее не сводившей глаз с отца, скрестились на бородатом лице Бальони.
   - Господа, здесь говорили о сдаче и обороне. Но  почему-то  никто  из
вас не упомянул об атаке.
   - А зачем? - Сантафора нахмурился. - У нас лишь пятьсот человек.
   Но Бальони нетерпеливо махнул рукой,  предлагая  командиру  гарнизона
помолчать.
   - Дослушайте до конца, прежде чем оценивать  мое  предложение,  и  не
опережайте меня с выводами. Вам, наверное, известно, а возможно, и  нет,
поскольку