нтская
лавина на черном фоне  с боковым освещением - вот  что мне нужно. Можете  вы
мне ее предоставить?
     Кроме того Каплан  убеждал меня,  что в задуманном им плаке кинохроники
восхождения некуда монтировать лавину.
     Но  сегодня Каплан  Оказался на редкость сговорчивым. Стояла прекрасная
тихая погода. Горы были спокойны. Вчера не было  Ни одной лавины. Можно было
рассчитывать, что сегодня будет  безлавинный день. Была возможность уступить
моим  домогательствам и  доказать мне, насколько  бессмысленна и  безнадежна
затеянная мною "охота на лавины".
     Мы отправились  в путь - Каплан,  доктор,  "Ураим - голова  болит" и я.
Взвалив себе  на спину треногу и  аппарат, мы стали пробираться по серакам и
вскоре вышли на ледник. Обходя трещины,  мы прошли вглубь ледника и  выбрали
удобное место между двумя трещинами в самом центре цирка.
     Ярко  светило  солнце.  Стояла  безветренная тишина.  Каплан, установив
штатив, укрепил на  нем аппарат. Щеточкой прочистил  телеобъектив и навинтил
его на место.  Потом  нагнулся, чтобы проверить  экспозицию.  И  в это самое
мгновение страшный грохот  прокатился по цирку. На южном  ребре пика Сталина
справа и кпереди нас показались  клубы снега, и, захватывая сверху вниз. все
километровое ребро,  обрушилась гигантская  лавина  на черном фоне с боковым
освещением.
     Тысячетонный  вал  фирна и  льда, скатившись с  ребра,  шел перед  нами
поперек  цирка. Высоко вверх  вскидывались клубящиеся клочья  снежной  пыли,
образуя облако,
     Каплан, забыв опасность, впился в окуляр  и, не отрываясь. крутил ручку
киноаппарата;  доктор  бистро  щелкал затвором своего "тессара", бросая  мне
назад кассеты со снятыми пластинками.
     Лавина прокатилась поперек всего цирка,  отразилась  от противоположной
стены и, внезапно изменив направление,  пошла вниз по  глетчеру. Она неслась
на нас  со  скоростью  и  грохотом  экспресса. Каплан  и  доктор  продолжали
снимать. Страшный снеговой вал неотвратимо приближался. Снежное облако серым
крылом закрыло солнце. Еще мгновение - и лавина должна смести нас в трещину.
Смешно и  бесполезно было бы  пытаться cпaсаться  бегством. Каплан продолжал
вертеть ручку аппарата, доктор
     продолжал щелкать затвором...
     Мощь лавины  с каждой секундой ослабевала. Трещины  глетчера" поглощали
снег,  он распылялся и поднимался вверх  легким облачком.  Положение все  же
было критическим...
     Но вот, повинуясь рельефу  ледника, лавина начала уклоняться вправо. Мы
увидали справа  перед собой ее левый край, который шел не то на  нас, не  то
немного левее. Еще мгновение, ледяной вал промчался метрах в тридцати слева,
обдав нас холодным! вихрем и снежной пылью. Мы были спасены!
     В  восторге  от  удачной  "охоты" мы прыгали, кричали,  награждали друг
друга тумаками.  Совпадение было, действительно необычным.  Никогда  еще  Не
бывало днем такой большой лавины;
     И эта единственная за двое суток лавина пошла в ту самую минуту,  когда
мы приготовились к съемке.
     Вернувшись в лагерь, мы не нашли обеда. Елдаш, увидя лавину, решил, что
готовить обед больше не для кого...
     На другой  день доктор с "Ураимом - голова болит" ушел в лагерь "5600",
где  он должен был ждать возвращения  штурмовиков. К  вечеру "Ураим - голова
болит"  вернулся обратно.  Он принес  записки от  доктора  и  от  Горбунова.
Записка Горбунова из лагеря "5900" была  помечена 26-м  числом. В ней  сооб-
щалось, что  Нишан  и Ураим Керим трижды, а Зекир дважды форсировали ребро и
занесли станцию на "6400",  что Гущин поранил  себе руку и что вторая группа
покидает лагерь "5900" и поднимается на "6400".
     Записка была доставлена в лагерь "5600" заболевшим Зекиром.
     Доктор просил  прислать  ему для  отправки  в  верхние лагери консервы,
масло, крупу, керосин.
     Итак,  первое  из "узких мест"  плана  удалось  благополучно  миновать:
носильщики форсировали ребро.
     Восхождение,  хотя  и  с  опозданием   на  один   день   против  плана,
продолжалось.

X.

     Дни ожидания. - Туман и шторм.  - Подготовка спасательной экспедиции. -
Спуск Шиянова и Гущина. - Рассказ  спустившихся. - Ранение  Гущина. - Подъем
на высоту 6900 метров.

     Ледниковый  лагерь представлял  собой  в эти  дни  как  бы ближний  тыл
большой, битвы. Ураим Ташпек, каждый день ходивший в лагерь "5600", приносил
сверху записки  от  поднимавшихся  по  ребру.  Из  этих записок  мы  вкратце
узнавали о всех перипетиях восхождения.
     Кроме  того  мы  продолжали  тщательно  следить   за   горой  с  нашего
наблюдательного пункта на скалах пика Орджоникидзе.
     27-го вечером спустился в ледниковый лагерь Зекир - первый выбывший  из
строя участник штурма вершины.  Печать тяжелой усталости  и  нечеловеческого
напряжения  лежала  на  всем  его  облике.  И была в нем большая  внутренняя
перемена. Это был уже  не прежний, враждебно к нам относившийся  Зекир Прен.
Это был  наш верный  союзник  в трудной и опасной  борьбе  с  горой. Он  был
увлечен  и захвачен  восхождением.  Охрипшим  голосом рассказывал он  нашему
повару Елдашу  о  всех подробностях. При  первой  возможности он хотел  идти
снова наверх нести штурмовикам продукты.
     На  другой  день  пришел  измученный,  охрипший, с распухшей шеей Ураим
Керим и  принес последнюю записку  Горбунова, написанную 27 августа в лагере
"б400".   Горбунов  писал,   что  восхождение   срывается  из-за  недостатка
продуктов.  "Соберите все, что есть,  -  просил он  доктора, -  и  посылайте
наверх".  И  вместе с  тем доктор сообщал,  что  и  третий  носильщик Нишан,
спустившийся  в лагерь  "5600",  заболел  и что  отправить  продовольствие в
верхние  лагери  не  с  кем.  Таково  было  положение.  Самый  трудный  этап
восхождения  был пройден - удалось преодолеть  скалистое  ребро и поднять по
нему   самописец,  И  теперь,  когда  цель   была  так  близка,   недостаток
продовольствия  мог  вырвать победу  из рук. Мы были бессильны помочь  делу.
"Ураим  -  голова болит"  по-прежнему каждый  день  ходил в лагерь  "5600" с
грузом продовольствия. Но, как  и раньше,  он не соглашался  подняться выше.
Зекио и Ураим  Керим стремились идти наверх, но  они были больны. Оставалось
одно:  принять  все  меры к  тому, чтобы  возможно скорее вылечить Зекира  и
Ураима Керима. И мы принялись за их  лечение  по письменным указаниям нашего
доктора.
     Ураиму  Кериму  надо  было  ставить  компрессы.  Я  приступаю  к  этому
непривычному  для меня делу и  накладываю ему на горло мокрую  тряпку, потом
клеенку, потом  вату и  собираюсь бинтовать. И вдруг Ураим Керим, наш лучший
носильщик, отважный скалолаз, начинает плакать. Вата, клеенка и бинт привели
его к выводу, что он тяжело и неизлечимо болен.
     Мы неотступно продолжаем  наблюдать за горой. Но уже два дня на  ней не
заметно никакого движения.  Гора  бесследно поглотила смельчаков.  И  только
29-го во второй  половине  дня  мы совершенно неожиданно  видим на фирне над
ребром  всех шестерых  штурмовиков.  Связанные  попарно, они  поднимаются  в
направлении  к  вершине. С удивительной четкостью выделяются их  силуэты  на
белом фоне. Они медленно идут к месту, где был  намечен  последний лагерь, и
скрываются  за  покатым   выступом  фирнового  поля.  Итак,  не   дождавшись
продуктов, они продолжали восхождение  с тем ограниченным запасом, который у
них был. Завтра они будут штурмовать вершину...  Я пытаюсь выяснить у Ураима
Керима,  куда был  занесен самописец. Я рисую  план горы,  размечаю лагери и
передаю  ему  карандаш.  Он  внимательно  смотрит на план  и  уверенно тычет
карандашом  в  ледник  Орджоникидзе,  находящийся  на одном  уровне  с нашим
лагерем. Мы все хохочем. Елдаш падает с камня, на котором он сидел, Катается
по земле и пронзительно визжит в припадке неудержимого смеха.
     Был ясный холодный вечер. Легкие облака  плыли в лунном свете над пиком
Сталина. Я сидел у своей палатки и думал о тех шестерых, которые там наверху
проводили свою последнюю Ночь  перед  штурмом вершины. Они устали, им трудно
дышать,  не спастись  в  спальных  мешках  от  жестокого мороза,  но все это
пустяки,  легкая  цена  за большую победу. Однако  будущее  оказало,  что за
победу пришлось заплатить дорогой пеной.
     На  другой  день, проснувшись, мы увидели, что  пик Сталина  наполовину
скрылся в тумане. Это было самое худшее из всего, что могло случиться. Туман
в горах опаснее лавин и камнепадов.
     Он фантастически меняет очертания  предметов.  В тумане легко сбиться с
пути и в хорошо знакомых местах. Профессиональные  проводники в  Швейцарии и
Тироле,  из года  в  год водящие туристов по  одним и  тем же  маршрутам, не
рискуют  в  туман  уходить  в  горы.  Туман надо  переждать,  отсиживаясь  в
палатках.  Но  для  этого  нужно иметь  достаточно  продуктов.  У  наших  же
товарищей их почти  не  было.  И мы  понимали, что, если  погода  испортится
окончательно и надолго, штурмовики окажутся наверху в ловушке.
     Правда, пока  туман не был особенно  густ. Сквозь его  пушистые завесы,
крутившиеся вокруг вершины пика Сталина, иногда проглядывали клочки голубого
неба. Вершина, возможно, была открыта, и наши товарищи могли сделать попытку
.восхождения.  Но с  каждым  часом туман  сгущался,  и,  если  бы он  закрыл
вершину,  штурмовики  на  обратном  пути  к  верхнему  лагерю   легко  могли
заблудиться в фирновых полях.
     Надо было думать, что они отложат восхождение и будут пережидать туман.
И тогда опять вставал проклятый вопрос о продовольствии. Доставить наверх, в
последний лагерь. продукты - такова была наша задача.
     Но как ее  выполнить? У Ураима Керима все еще болело горло, и Зекир все
еще не мог как следует разогнуть колени. Нельзя же было их послать наверх.
     Ни Каплан, ни  я в одиночку не могли бы преодолеть ребро. Каждый из нас
мог бы это сделать только!  на веревке с первоклассным  альпинистом, знавшим
дорогу по "жандармам".
     Елдаш приходит ко мне в палатку.
     - Товарищ начальник, -  говорит он, - Ураим и Зекир хотят в  гору идти,
продукты нести.
     - Но ведь они больны, Елдаш?
     -  Гаварят,  все равно  надо  идти. Болшой начальник без продукт сидит.
Наверно у него курсак пропал.
     (Курсак  по-киргизски  -  значит  живот.  "Курсак   пропал":  Чело  век
голодает)
     Зекир и Ураим стоят уже одетые и ждут, чтобы я им выдал продукты.
     - Аида,  айда,  - говорят они и показывают руками в направлении  к пику
Сталина. Вся гора и большой ледник,  по которому лежит путь к лагерю "5600",
закрыты  туманом.  Только  иногда  раскрывается темное  скалистое  основание
восточного ребра.
     Мы  кладем носильщикам в рюкзаки продукты, и  они  уходят. Туман вскоре
поглощает их.
     После обеда мы с Капланом идем на разведку на большой ледник. Облака то
сгущаются,  то  расходятся.  Видимость беспрестанно  меняется.  Иногда туман
подступает вплотную, и тогда уже в 10-15 метрах ничего не  видно;  иногда мы
различаем смутные очертания скал и сераков в 100-200 метрах от нас.
     Мы  возвращаемся  в лагерь.  Посредине лагеря у разложенных  на  камнях
вьючных  ящиков, заменяющих нам стол,  сидит незнакомый  нам человек и  пьет
чай. За палатками Позыр-хан и Елдаш навьючивают лошадей. Пришел  наш караван
из подгорного лагеря.
     Незнакомец  оказался  Маслаевым,  студентом   одного  из  ленинградских
втузов,  помощником  профессора  Молчанова.  Он  приехал,  чтобы помочь  нам
наладить работу самописца.
     Из  Оша Маслаев  выехал вместе с гляциологическим отрядом  Попова. Наши
автомобили прошли в один день без дороги всю Алайскую долину.
     Через  Саук-Сай  и  Сельдару Маслаев переправлялся с группой  художника
Котова,  состоявшей из  трех человек.  Один  из  спутников  Котова, художник
Зеленский,  погиб при переправе. Его  лошадь  попала  в глубокое место, и ее
понесло течение. Зеленского, запутавшегося в стременах, поволокло за лошадью
по дну и мертвого выбросило на отмель.
     С Маслаевым по дороге тоже случилось  приключение:  на леднике Бивачном
он упустил  в узкую  трещину свой спальный мешок и сумку с почтой. Позыр-хан
спускал его на веревке в трещину и Маслаев с трудом выбрался обратно.
     Вместе  с  почтой Маслаев привез записку  от Дудина и Гока Харлампиева.
После неудачной попытки взять перевал между пиками Калинина и Ворошилова они
отдыхали в  подгорном лагере и  охотились  на  кииков.  Старший Харлампиев и
Волков уже спустились в базовый лагерь у языка Федченко.
     "Мы вполне уверены,  - писали  Гок  и Дудин, что пик  уже взят, станция
поставлена  и  вся  штурмовая  бригада  спустилась  благополучно  в  ледовый
лагерь".
     Увы,   как   далеки   были   эти   оптимистические   предположения   от
действительности!  Штурмовики  по-прежнему  сидели   без  продовольствия   в
предательском плену тумана, и мы были бессильны им помочь.
     И  как  бы   подтверждая  безвыходность  положения,  из  лагеря  "5600"
спустился  "Ураим  - голова  болит"  и  принес  записку  от доктора.  Доктор
благодарил за присылку продуктов, но сообщал, что продвинуть их дальше вверх
по ребру не было возможности:
     стоял густой туман, и самый лучший носильщик, Нишан, все еще был болен.
     Маслаев  поместился  в палатке Гущина. Он нашел .в вьючной  суме Гущина
пару горных башмаков и костюм и немедленно переоделся, сменив свое промокшее
и потрепанное обмундирование.
     Маслаев  был  худощав  и  немного нескладен.  Туристская  шляпа забавно
сидела  на  его  взъерошенных  волосах. Бывший киномеханик, разъезжавший  со
своей киноустановкой по деревням и  колхозам, он учился теперь на  инженера,
специалиста по радио. Это был скромный человек и на редкость чуткий и добрый
товарищ. Немного не от мира сего, он  был  мечтателен и  рассеян. Упустить в
трещину, наполненную  водой,  пуховой мешок и письма - именно то, что больше
всего боится сырости, - было вполне в его стиле.
     Как и  большинство  радистов, Маслаев был влюблен в свое дело, и вскоре
вся   палатка   Гущина   заполнилась   приемниками,   проволокой,   деталями
радиостанций,  плоскогубцами,  клеммами и  руководствами  по радио:  Маслаев
спешно сооружал полевую радиостанцию, чтобы оповещать мир о восхождении.
     Кроме того он немедленно принялся за ремонт наших примусов, пришедших в
негодность от долгой службы.
     Когда  мы  на следующее  утро  вышли  из  палаток, лагерь был в  снегу.
Тяжелые тучи  ползли снизу с  Бивачного, сырой туман  смешивался  с снежными
хлопьями.
     Положение становилось серьезным. Хотя, по нашим расчетам, до 2 сентября
не  было  особых причин  для  тревоги, надо было  готовиться  к  организации
спасательной партии.
     Я послал  Ураима Ташпека  в  лагерь "5600" с продуктами  и  письмом,  в
котором убеждал доктора принять все меры к тому, чтобы заставить носильщиков
подняться по ребру в верхние лагери. С  Позыр-ханом я послал письмо Дудину и
Гоку, прося их вернуться в ледниковый лагерь.
     Дудин был единственным человеком, обладавшим в  отряде административной
властью, а Гок - лучшим альпинистом из всех нас, оставшихся внизу.
     Когда  караван  ушел,  мы с Капланом и Маслаевым отправились на ледник.
Нам не  сиделось в лагере. Гора, державшая  в  плену наших товарищей, тянула
нас к себе.
     Положение не изменилось. Видимость по-прежнему менялась  or 10 до 100 -
150 метров. Но ледник и основание ребра были в густом тумане.
     Маслаев  продолжал  работать  над  своей  радиостанцией.  Он  установил
антенну  из  запасных  палаточных стоек. Антенна  была  кривая,  проволочные
растяжки расходились между палаток по всему лагерю, и мы спотыкались на них,
кляня и Маслаева и радио. Но  Маслаев упорно лежал  в палатке с наушниками и
"ловил"  ближайшие  станции. Никого  не "поймав",  он  все же  заставил меня
написать радиограмму в "Известия" и потом всю ночь выстукивал ее.
     На другой день часов в двенадцать пришли  Дудин и Гок. Получив накануне
записку и учтя серьезность положения,  они вышли  из подгорного на рассвете.
Вскоре  после  них  появили.  Абдурахман  и   Позыр-хан  с  двумя  лошадьми,
навьюченными продуктами и топливом.
     Туман  по-прежнему окутывал  наши  палатки. Положение  становилось  все
серьезнее. Снова Ураим Ташпек с грузом продуктов отправился в лагерь "5600".
     В ночь с 1 на 2 сентября разразился снежный шторм. Поры бури с грохотом
рождались где-то на леднике между пика Сталина и Орджоникидзе и неслись вниз
по  грядам  сераков.  0ни яростно набрасывались на  наш лагерь. Полы наглухо
застегнутых  палаток надувались  парусом и громко хлопали. Мы  лежа. в наших
спальных  мешках, тревожно ворочаясь  с боку на бок, ежеминутно ожидая,  что
ветер сорвет палатки.
     Шторм разогнал туман, и утром 2 сентября пик Сталина наконец раскрылся.
Окутанный  дымкой  снежных смерчей,  он  сверкал  свежевыпавшим снегом. Буря
продолжала свирепствовать. Было ясно, что штурмовики по-прежнему должны были
отсиживаться в палатках.
     Но  мы все же возобновили наши наблюдения со скал Орджоникидзе, надеясь
увидеть носильщиков, поднимающихся  по ребру. К нашему удивлению, мы увидали
трех  человек, очень медленно спускавшихся из лагеря "5900" в лагерь "5600".
Кто бы это мог быть?
     К вечеру пять человек  показались на большом  леднике. Они спускались к
нам.  Вскоре они скрылись  в сераках.  Сераки и  морену  они проходили очень
долго. Наконец мы снова увидели их на ближайшем к лагерю валу морены. В двух
из  них  мы сразу же узнали штурмовиков. Мы узнали их не только по белым пу-
ховым костюмам,  но и по  походке. Шли люди, сломленные страшной усталостью.
Шли, сутуло опираясь на ледорубы,  медленно  переставляя негнущиеся ноги.  У
одного из них кисть левой руки была забинтована. Когда они подошли ближе, мы
разглядели Гущина  и  Шиянова. Вместе с ними пришли Абдурахман и оба Ураима.
Ураима  Керима вели под руки: он был болен ледниковой слепотой  и  ничего не
видел.
     Не  много  удалось  нам  узнать от Гущина и  Шиянова в этот вечер.  Они
валились с ног от  усталости. Они  успели только сообщить нам, что  вместе с
Цаком покинули остальных штурмовиков 30 августа в последнем лагере на высоте
6900 метров. Подробный рассказ был отложен до завтра.
     Шиянов  лег в мою палатку. Ночью он мучительно бредил. Он карабкался во
сне по отвесным кручам.
     - Держи веревку, - кричал он, - крепче, крепче.  Ведь  мы  должны взять
Эверест!
     К  утру  ветер стих.  Установилась  спокойная солнечная погода. Блокада
тумана и шторма была снята. Можно было  приступить к оказанию помощи верхней
группе. Отправив Маслаева и Абдурахмана на скалы для наблюдения за горой, мы
устроили совещание. И прежде всего мы  выслушали подробный рассказ  Гущина и
Шиянова. Вот что мы узнали:
     23 августа, на второй день восхождения, когда  вторая веревка, выйдя из
ледникового  лагеря,  поднималась  на  "5600",  Абалаков  и  Гущин  с  тремя
носильщиками начали подъем по ребру.
     По  плану  они  должны  были, миновав  лагерь "5900",  дойти до шестого
"жандарма", "обработать" его,  оборудовать  принесенными с собою веревочными
лестницами и спуститься в лагерь "5900". Эту задачу первой веревке выполнить
не  удалось. Поднявшись  к  лагерю "5900",  Абалаков  и Гущин  увидели,  что
передвижкой льда  палатки  перемещены  и  почти  сползли в трещину. Пришлось
вырубать для них во  льду новое место.  Это потребовало больше четырех часов
ледорубной  работы.  Когда  Удалось  вновь установить палатки, было  слишком
поздно,  чтобы подниматься  к  шестому  "жандарму". Пришлось  заночевать  на
"5900".
     24-го Абалаков и Гущин с носильщиками пошли выше. Они миновали третий и
четвертый  "жандармы" и  подошли к подножию  пятого,  который при подготовке
восхождения  едва не оказался  непреодолимым  даже  для  Абалакова,  едва не
положил конец попыткам  форсировать ребро. Правда, теперь он был "обработан"
и  идти  по нему  было  гораздо  легче,  чем в первый  раз,  когда  Абалаков
прокладывал по  нему п