!  На
любом  из  них  мне  будут  рады. Я перепробую все, прежде чем переменю свое
решением
     "Отчего мне отказали? -- спрашивал я себя,  продолжая  свой  монолог.--
Отчего?  Они  даже  не  сказали,  по  какой причине. Ах, да! Маленький рост!
Говорили, что мне не закрепить снасть. Я хорошо знаю, что  значит  закрепить
снасть.  Конечно,  они  хотели этим оскорбительным выражением сказать, что я
слишком мал, чтобы быть матросом. Но юнгой ведь я могу стать! Я слышал,  что
бывали  юнги  и помоложе меня. Интересно, какой у меня рост? Эх, будь у меня
плотничья линейка, я бы измерил себя. Как глупо, что я этого не сделал дома!
Нельзя ли проделать это сейчас?"
     Тут мои размышления прервались, потому что я заметил на одном из ящиков
надпись мелом: "4 фута". По-видимому, кто-то обозначил длину  ящика,  потому
что  в  высоту  он  не  мог  иметь  четыре  фута. Возможно, это была пометка
плотника или она была сделана для матросов, чтобы  они  знали,  как  грузить
ящик.  Благодаря этой пометке я за три минуты узнал свой рост с точностью до
дюйма.
     Я поступил так: лег плашмя на землю пятками  к  одному  краю  ящика,  а
затем  выпрямился  и пощупал рукой, не соприкасается ли моя макушка с другим
концом ящика. Не хватало  почти  целого  дюйма.  Напрасно  я  изо  всех  сил
вытягивал  шею  --  я никак не мог дотянуться до края ящика. Впрочем, это не
имело большого значения. Ясно, что раз длина ящика четыре фута,  значит,  во
мне неполных четыре.
     Я поднялся на ноги, обескураженный результатом измерения.
     Мне никогда нс приходило в голову, что я такой маленький. Какой мальчик
не считает   себя   почти   мужчиной!  Но  теперь  я  убедился  в  том,  что
действительно  мал  ростом.  Неудивительно,  что  Джек  Уотерс  назвал  меня
рыбешкой, а другие объявили, что я не смогу закрепить снасть.
     Уверившись  в  том,  что  я настоящий лилипут, я впал в полное уныние и
мысли мои приобрели мрачный оттенок. Теперь я знал, что меня не  возьмут  ни
на одно судно. Не бывало еще юнги такого маленького роста. Я таких не видал.
Наоборот,  мне случалось встречать рослых парней, которые служили в командах
бригов и  шхун,  посещавших  нашу  гавань,  и  которых  почему-то  именовали
"юнгами". Нет, дело безнадежное! Придется вернуться домой. Но я опять уселся
на  ящик  и продолжал раздумывать. Уже в раннем детстве ум мой был склонен к
изобретательству. Скоро у меня  зародился  новый  план,  который,  казалось,
вполне годился, чтобы осуществить мое первоначальное намерение.
     Тут  мне  пришла  на  помощь память. Я вспомнил истории про мальчиков и
взрослых, которые тайком прокрадывались на суда и уходили  с  ними  в  море.
Когда  суда  отходили  далеко  от  берега,  беглецы  покидали свои убежища и
продолжали путешествие в качестве матросов.
     Воспоминания об этих отважных героях едва успели промелькнуть у меня  в
мозгу,  как  я  решил  последовать  их  примеру. Я мгновенно принял решение:
спрятаться на борту какого-нибудь корабля -- ну, скажем, того же корабля,  с
которого меня выгнали с таким позором. Это был единственный корабль в порту,
который  готовился  к  отплытию.  Впрочем,  по правде сказать, если бы таких
кораблей была и дюжина, я все-таки выбрал бы "Инку".
     Вы удивитесь, почему  я  избрал  именно  этот  корабль,  но  это  легко
объяснить.  Я  был так обижен на моряков, особенно на помощника капитана, за
невежливое обращение, что мне захотелось отомстить им.
     Я знал, что они не выбросят меня за борт. Если не считать  помощника,--
все  они  люди  не  жестокие. Конечно, они не упустили случая подшутить надо
мной, но некоторые из них пожалели меня, когда узнали, что я сирота.
     Итак, решено: я отправляюсь в  плавание  на  этом  большом  корабле  --
наперекор помощнику, капитану и команде!
-==Глава XVIII. Я ПРОНИКАЮ НА КОРАБЛЬ==-
     Но  как  пробраться  на  корабль?  И  как  укрыться  на  нем? Вот какие
трудности тотчас встали передо мной.
     Явиться на палубу только затем, чтобы снова быть изгнанным?  Нельзя  ли
подкупить  кого-нибудь  из матросов, чтобы они пропустили меня на палубу? Но
чем подкупить? У меня совсем не было денег. Мой кораблик  и  моя  одежда  --
последняя  очень  плохого  качества -- вот и все, что мне принадлежало. Я бы
отдал кораблик, но минутное раздумье убедило меня в том, что ни один  матрос
не оценит вещь, которую сам легко может сделать; я считал, что любой матрос,
если  захочет,  без  труда  смастерит  кораблик.  Нет,  матроса не подкупишь
игрушкой, нечего и думать об этом!
     Вспомнил!  У  меня  ведь  есть  ценная  вещь  --  часы.   Правда,   это
обыкновенные,  старомодные  серебряные  часы  и  стоят  они немного, но идут
хорошо. Я получил их от моей бедный матери вместе с другими, более  ценными,
но  те  присвоил дядя. Старые, дешевые часы мне разрешено было носить, и, по
счастью, они как раз оказались у меня в кармане.  Нельзя  ли  таким  образом
подкупить  Уотерса  или кого-нибудь из матросов, чтобы они тайком пропустили
меня на борт и укрыли, пока судно не выйдет в море?
     Я решил попытать счастья.
     Пожалуй, главная  трудность  теперь  --  увидеть  Уотерса  или  другого
матроса  так,  чтобы  остальные  не  присутствовали, и рассказать ему, что я
задумал. Придется бродить вокруг корабля, пока кто-нибудь из них  не  выйдет
на берег один.
     Я  надеялся,  что  в  крайнем  случае  сумею и сам пробраться на судно,
особенно вечером, когда матросы окончат работу и уйдут на нижнюю  палубу.  В
таком  случае  мне даже незачем сговариваться с матросами. В темноте я сумею
пройти мимо вахтенных и спрятаться где-нибудь внизу. Я, конечно,  без  труда
найду убежище между бесчисленными ящиками и бочками.
     Но  сомнения тревожили меня. Будет ли корабль стоять в порту до вечера?
И не настигнет ли меня дядя с работниками?
     Признаться, первое меня волновало меньше. На судне все так  же,  как  и
вчера,  красовалось объявление: "Инка" отправляется в Перу завтра". Но когда
будет это "завтра"? Во всяком  случае,  едва  ли  судно  собирается  отплыть
сегодня,--  на  набережной  еще лежит множество тюков с товарами, несомненно
предназначенных для этого корабля. Кроме того, я не  раз  слышал,  что  суда
дальнего плавания отправляются не очень-то аккуратно.
     Я  рассудил,  что  вряд  ли  корабль  уйдет сегодня и что ночью я смогу
пробраться на борт.
     Была еще другая опасность -- быть пойманным и доставленным  домой.  Но,
по зрелом размышлении, это казалось маловероятным. На ферме не хватятся меня
до  вечера,  да  и вечером вряд ли станут искать, рассчитывая, что ночью так
или иначе я сам вынужден буду вернуться. Значит, с этой стороны нет  поводов
для опасений.
     Я перестал думать о доме и начал готовиться к выполнению своего плана.
     Я  рассчитывал, что мне придется скрываться на судне не меньше двадцати
четырех часов, может быть, больше. Нельзя же столько времени оставаться  без
еды!  Но где запастись едой? Я уже говорил, что у меня совсем не было денег.
Я не мог купить еду и не знал, где и как раздобыть деньги.
     Тут мне пришла в голову превосходная мысль: продам свой кораблик  и  на
вырученные деньги куплю еду.
     Игрушечное судно мне теперь не нужно --отчего не расстаться с ним?
     Без  дальнейших  размышлений  я вышел из своего убежища между бочками и
отправился по набережной искать покупателя для моего кораблика.
     Я скоро нашел его.  Это  была  лавка  морских  игрушек.  Поторговавшись
немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг[21].
     По-настоящему мое маленькое суденышко с его оснасткой стоило в пять раз
дороже,  и  при  других  обстоятельствах  я бы с ним не расстался и за такую
цену. Но торгаш  понял,  что  я  нахожусь  в  затруднительном  положении,  и
воспользовался этим.
     Теперь  у  меня было достаточно денег. Я отправился в другую лавку и на
все деньги купил  сыру  и  сухарей,  каждого  товара  на  шесть  пенсов[22].
Рассовав  провизию  по карманам, я вернулся на прежнее место между грузами и
снова уселся на ящик. Я порядком проголодался, так как обеденный  час  давно
прошел, и накинулся на сыр и сухари, что весьма облегчило мои карманы.
     Приближался  вечер,  и я решил выйти на разведку. Надо было выяснить, в
каком месте легче всего взобраться на  борт,  когда  придет  время.  Матросы
могут  заметить,  что  я слоняюсь возле судна, но, конечно, им и в голову не
придет, что я делаю это с определенной целью.
     А что, если они опять начнут  насмехаться  надо  мной?  Тогда  я  стану
отвечать им и, пользуясь этим, высмотрю все, что мне нужно.
     Не  теряя  ни  минуты,  я  начал прогуливаться по набережной с нарочито
небрежным видом. Я остановился  около  носовой  части  корабля  и  посмотрел
наверх. Палуба опустилась почти до уровня набережной, потому что нагруженное
судно  сидело  теперь  гораздо глубже. Но высокий фальшборт закрывал от меня
палубу. Я сразу заметил, что нетрудно будет с набережной влезть  на  него  и
проникнуть  на  судно,  держась  за  ванты[23]. Я решил, что это будет самый
правильный путь. Конечно, надо действовать  с  большой  осторожностью.  Если
ночь  будет  не  слишком  темная  и вахтенный матрос меня заметит, все будет
кончено: меня примут за вора, схватят и посадят в тюрьму. Но будь что  будет
-- я шел на риск.
     На борту все утихло. Не слышно было ни шума, ни голосов. Товары все еще
лежали на набережной -- значит, погрузка не кончилась. Но матросы прекратили
работу, и я видел, что на трапе и вокруг люка никого нет. Куда они делись?
     Крадучись  я  поднялся до середины трапа. Передо мной был большой люк и
палуба. Не видно было  ни  синей  куртки  помощника,  ни  засаленных  фуфаек
матросов. По-видимому, вся команда ушла в другую часть корабля.
     Я  остановился и прислушался. Откуда-то из передней части судна до меня
донеслись приглушенные голоса. Я знал, что это голоса  матросов,  беседующих
друг  с  другом.  Вдруг я увидел человека, который прошел мимо трапа. Он нес
большой котел, из которого валил пар.  Там,  очевидно,  находился  кофе  или
какая-нибудь другая горячая пища. Без сомнения, это был ужин для матросов, и
нес  его  кок[24].  Вот почему работа прекратилась и матросы ушли на носовую
часть корабля: они готовились ужинать.
     Отчасти из любопытства, отчасти побуждаемый новой, только что возникшей
у меня мыслью, я поднялся на палубу. Я увидел  матросов  далеко  в  передней
части  судна.  Некоторые  расположились  на брашпиле[25], другие -- прямо на
палубе, держа в руках  оловянные  миски  и  складные  ножи.  Меня  никто  не
заметил,  никто не смотрел в мою сторону. Все их внимание было сосредоточено
на коке и на дымящемся котле.
     Я торопливо оглянулся  --  кругом  никого  не  было.  Моя  новая  мысль
приобрела более четкие очертания.
     -- Сейчас  или  никогда!  --  прошептал  я  и,  нагнувшись, без оглядки
побежал по палубе к основанию грот-мачты. Теперь я находился у  самого  края
открытого  люка.  В  него-то я и собирался забраться. Лестницы не было, но с
талей свисал канат, конец которого уходил вниз, в трюм.
     Я потянул канат и удостоверился,  что  он  надежно  закреплен  наверху.
Крепко ухватив его обеими руками, я осторожно спустился вниз.
     Счастье,  что  я  не  сломал себе шеи, потому что выпустил из рук канат
раньше, чем спустился донизу.
     Я отделался только сотрясением, упав на дно трюма.
     Но я сейчас же вскочил на ноги и, перебравшись через несколько  ящиков,
еще  не  расставленных  на места, спрятался за бочкой и притаился во мраке и
тишине.
-==Глава XIX. УРА! МЫ ОТЧАЛИЛИ!==-
     Спрятавшись за бочкой, я  пристроился  поудобнее  и  через  пять  минут
заснул  так  крепко,  что  все колокола Кентербери[26] не разбудили бы меня.
Последней ночью я мало спал, да и в предыдущую ночь не много -- мы с  Джоном
рано  выехали  на  рынок.  Усталость  от  длительного  путешествия  пешком и
непрерывное в течение целых суток напряжение нервов, только теперь несколько
ослабшее, сломили мои силы. Я заснул, как сурок, и спал так долго, что моего
сна хватило бы на несколько сурков.
     Сам не понимаю, как меня не разбудил шум погрузки: визжали блоки, ящики
с грохотом опускались в трюм, но я ничего не слышал.
     Проснувшись, я почувствовал,  что  спал  очень  долго.  "Уже,  наверно,
глубокая ночь",-- подумал я. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка
падала  полоска  света, но теперь она исчезла. Итак, наступила ночь, черная,
как смола, что,  впрочем,  вполне  естественно,  если  сидеть  за  большущей
бочкой, спрятанной в трюме корабля.
     "Который  теперь  час?  Должно  быть,  матросы  уже давно пошли спать и
сейчас храпят в своих подвесных койках. Скоро ли рассвет?"
     Я прислушался. Не нужно было обладать  хорошим  слухом,  чтобы  уловить
звуки падения больших предметов.
     Как  видно,  на палубе еще шла погрузка. Я слышал голоса матросов, хотя
не очень отчетливо. Иногда до меня  доносились  восклицания,  и  я  разбирал
слова:  "Налегай!",  "Еще давай!" и наконец "Раз-два, взяли!", выкрикиваемые
хором.
     "Неужели они не прекращают работы даже ночью?"
     Впрочем,  это  не  очень  меня   удивило.   Может   быть,   они   хотят
воспользоваться  приливом  или попутным ветром и потому так спешат закончить
погрузку.
     Я продолжал прислушиваться, ожидая, когда прекратится шум, но  час  шел
за часом, а стук и шум не прекращались.
     "Какие  молодцы!  --  подумал  я.--  Должно  быть,  они  спешат,  хотят
отправиться как можно скорее. К утру мы, следовательно, отчалим.  Тем  лучше
для  меня  --  я  скорее выберусь из этого неудобного места. Неважная у меня
здесь постель, да и есть опять хочется".
     Последняя мысль заставила меня вспомнить о сыре и сухарях, и  я  тотчас
накинулся  на  них.  После сна я сильно проголодался и поглощал их с большим
аппетитом, хотя это и происходило среди ночи.
     Шум погрузки продолжался. "Ого! Они будут работать  до  утра!  Бедняги,
работа  тяжелая,  но, без сомнения, они получат за нее двойную плату". Вдруг
шум прекратился и наступила полная тишина. Я не мог расслышать ни  малейшего
шороха наверху.
     "Наконец-то  они закончили погрузку,-- решил я,-- и теперь пошли спать.
Должно быть, скоро утро, но еще не рассвело, иначе я увидел бы хоть  полоску
света. Ну что ж, я еще посплю..."
     Я  снова  улегся,  как раньше, и попытался заставить себя спать. Прошло
около часа, и мне почти удалось заснуть, но тут до меня снова  долетел  стук
ящиков.
     "Что  такое?  Опять  работают!  Они спали какой-нибудь час. Не стоило и
ложиться".
     Я прислушался и убедился в том, что матросы и в самом деле работают.  В
том  не  было  ни  малейшего  сомнения. Опять стук, шум и визг блоков, как и
раньше, но только не такой громкий.
     "Странная команда! -- думал я.--  Работает  всю  ночь...  Наверно,  это
смена, она пришла сменить первую".
     Это  было  вполне  допустимо, и такое объяснение удовлетворило меня. Но
больше я не мог заснуть и лежал прислушиваясь.
     Они все продолжали работать. И  я  слышал  шум  в  течение  всей  ночи,
которая  показалась  мне  самой  длинной  в  моей  жизни.  Матросы работали,
отдыхали часок и вновь принимались за работу, а я не видел никаких признаков
рассвета -- ни одного светлого луча!
     Мне пришло в голову, что, может быть, я дремлю и что эти часы работы на
самом деле не часы,  а  минуты.  Но  если  это  только  минуты,  то  у  меня
разыгрался  какой-то  совершенно  необыкновенный  аппетит, потому что за это
время я трижды яростно накидывался на провизию, пока почти все мои запасы не
оказались исчерпанными.
     Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов я ничего не слышал.
Кругом царила полная тишина, и я снова заснул.
     Проснувшись, я опять услышал шум, но эти звуки  были  иного  рода.  Они
наполнили   меня   радостью,   потому   что   я  смутно  слышал  характерное
"крик-крик-крик" брашпиля и громыханье большой  цепи.  И  хотя,  находясь  в
глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, я догадывался, что
происходило наверху. Поднимали якорь -- корабль отправлялся в плавание!
     Я с трудом удержался от радостного восклицания. Я боялся, что мой голос
могут  услышать.  И  тогда  меня,  конечно,  немедленно выволокут из трюма и
отправят на берег. Я сидел тихо, словно мышь, и слушал, как большая  цепь  с
грохотом  ползла  через  клюз[27].  Этот  резкий звук, неприятный для других
ушей, показался мне музыкой.
     Лязг и скрежет скоро прекратились, и до меня  донесся  новый  звук.  Он
походил  на шум сильного ветра, но я знал, что это не ветер. Я знал, что это
плеск  моря  вокруг  бортов  судна.  Звук  этот  доставил   мне   величайшее
наслаждение -- я понял, что наш корабль движется!
     "Ура! Мы отчалили!"
-==Глава XX. МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ==-
     Непрерывное  движение  судна и ясно слышимый звук бурлящей воды убедили
меня в том, что мы отошли от пристани и движемся вперед.  Я  был  совершенно
счастлив  --  опасность  вернуться на ферму миновала. Теперь я уже несусь на
соленых волнах и через двадцать четыре часа буду  далеко  от  берега,  среди
просторов  Атлантического  океана,  где  никто меня не настигнет и не вернет
назад. Удачный исход моего плана опьянял меня.
     Странно только, что они вышли в море ночью -- ведь  еще  совсем  темно.
Но,  наверно,  у  них  опытный  лоцман,  который  знает  все выходы из бухты
настолько хорошо, что может вывести судно в  открытое  море  в  любое  время
суток.
     Меня несколько озадачивала необыкновенно длинная ночь. В этом было даже
что-то  таинственное.  Я  уже  начал  подозревать,  что проспал весь день, а
бодрствовал  две  ночи  вместо  одной.  Что-то   здесь,   по-видимому,   мне
приснилось.  Впрочем, я был так рад отплытию, что не стал ломать себе голову
попусту. Для меня не имело никакого значения, ушли мы в море ночью или днем,
лишь бы благополучно выйти в открытый океан. Я улегся и стал ждать  желанной
минуты, когда смогу выйти на палубу.
     Я  с  нетерпением  ждал  этой  минуты  по двум соображениям. Во-первых,
потому, что мне очень хотелось  пить.  Сыр  и  черствые  сухари  еще  больше
увеличили  жажду. Я не был голоден, часть провизии у меня еще оставалась, но
я бы охотно обменял ее на чашку воды.
     Во-вторых, я хотел выйти из своего убежища, потому что кости  мои  ныли
от  лежания  на  голых  досках  и от скрюченной позы, которую я вынужден был
принять из-за недостатка места.
     Все суставы у меня так болели, что я едва  мог  повернуться.  А  лежать
неподвижно  было еще хуже. Это укрепило мою уверенность в том, что я проспал
весь день,-- ведь одна ночь на голых досках все-таки не утомила бы меня  так
сильно.
     Несколько часов подряд я вертелся во все стороны, страдая от жажды и от
ломоты в костях.
     Неудивительно, что мне хотелось как можно скорее покинуть узенькую нору
и выйти  на  палубу.  Но я рассудил все же, что следует преодолеть и жажду и
боль в теле и остаться на месте.
     Я знал, что по портовым правилам полагается выходить из бухты  в  море,
имея  лоцмана  на борту, и если я сделаю глупость, показавшись на палубе, то
меня доставят на берег в лоцманской шлюпке и  все  мои  усилия  и  страдания
пропадут даром.
     Предположим  даже,  что  лоцмана  на  корабле  нет,-- все равно мы ведь
находимся на трассе рыбачьих лодок и маленьких каботажных судов[28]. Одно из
них, идущее в гавань, может подойти к нам, меня сбросят на его  палубу,  как
связку канатов, и доставят на сушу.
     Вот  почему  я  решил,  что  благоразумнее  оставаться в своем убежище,
несмотря на жажду и боль в суставах.
     В течение часа или двух судно легко скользило  по  воде.  Должно  быть,
погода  была  тихая  и  корабль находился еще в пределах бухты. Потом, как я
заметил, он начал слегка покачиваться и плеск воды по  бокам  стал  резче  и
настойчивее.  То  и  дело  слышались  удары  волн  о  борт  и  потрескивание
шпангоутов[29].