льберт Обухович, он же Михаил, он же агент А-39, еле поспевал за
беглецами. Судя по тому, какой темп задали беглецы, они поверили, что их
действительно спасли от расстрела партизаны.
   "А ведь неплохо подстроено, - думал Обухович. - Эти остолопы приняли
все за чистую монету. Так мчатся, что у меня вот-вот лопнет сердце..."
   Ободранные, исцарапанные в кровь, беглецы распластались в зарослях.
Жадно, как выброшенные из воды рыбы, хватали ртом воздух.
   У Обуховича дрожали руки и ноги, отчаянно, до звона в ушах колотилось
сердце. Потом у него началась рвота.
   До войны Обухович заведовал промтоварной базой, проворовался и угодил в
тюрьму. С приходом немцев он намеревался взять реванш за напрасно
потерянные годы, сразу же поступил в полицию. Но торжествовать долго ему
не пришлось. Советские люди, которым он мечтал отомстить за арест, снова
взяли верх над ним, взорвав артсклад, куда его только что приняли в охрану.
   И вот теперь он должен был улыбаться своим врагам, заискивать перед
ними, искать их расположения, каждую минуту опасаясь, что его раскусят.
   ...Дымчатые столбы солнечного света падали почти отвесно, когда все
четверо, отдышавшись, спустились в кочковатую низину. Между березами
блеснула узенькая речушка. В ее ртутной глади отражались громоздкие
кучевые облака.
   Спутники Обуховича стали поспешно раздеваться.
   Тайный эмиссар Штропа тоже было стянул мокрые от росы сапоги, но,
взглянув на грязное, полуистлевшее белье беглецов, остановился. Черт
побери, разве мог он думать, что ему придется раздеваться у всех на виду!
   Он облачился в старенькую красноармейскую гимнастерку, а исподнее надел
немецкое.
   Сейчас Обухович с завистью смотрел, как его новые знакомые плескались в
воде, ныряли, фыркали, возбужденно переговаривались, обсуждая свое
неожиданное освобождение. Обухович разулся, закрутил штаны до колен и,
войдя в реку, принялся умываться.
   - Эй, браток! Ты что - вроде как воды боишься? - спросил его один из
беглецов, которого товарищи называли Федором. Это был коренастый здоровяк,
широколицый, с неправдоподобно светлыми глазами.
   Обухович раздвинул рот в улыбке, блеснув сталью искусственных зубов.
   - Не остыл еще! Как бы не застудиться... Ревматизм у меня.
   - Да, а я-то думал, утонуть боишься...
   Товарищи Федора засмеялись.
   "Издевается, сука... Неужели догадался? - холодея от страха, подумал
Обухович. - Надо держать ухо востро!"
   После купания собрались на поляне, чтобы посоветоваться, что делать
дальше. Федор предлагал идти в лес к тому месту, где можно было встретить
кого-нибудь из партизанских связных. Двое других поддержали Федора.
   Подпольщик с лицом в кровоподтеках уставился на на Обуховича
единственным глазом (другой застилал фиолетовый наплыв) и спросил о его
планах.
   Хотя Штроп приказал следовать за этими людьми повсюду, Обухович не мог
преодолеть своего страха перед лесом. К партизанам ему идти не хотелось.
По многочисленным рассказам он хорошо знал, какую строгую проверку
проходит каждый новый человек в отряде у партизан, и очень редко кому из
агентов удавалось войти к ним в доверие. Как правило, большинство
негласных сотрудников полиции, проваливались-партизаны их разоблачали.
   Он предложил своим новым знакомым вернуться в город, к "надежным людям"
- двум военнопленным, которые работают у немцев.
   - Один - электриком, а другой - плотником, и квартиры их вне
подозрений! - уверял Обухович своих спутников. - У них кое-что из оружия
припрятано, - говорил он все убежденнее, - переночуем, отдохнем, прихватим
с собой хозяев - и в лес.
   На самом деле никаких "надежных людей" у него в городе не было. Да и
весь этот план с конспиративными квартирами родился у него только что.
Целью его было заставить этих людей навести его на след городского
подполья: его участников Обухович боялся меньше, чем партизан.
   Однако Федор, который, видимо, пользовался среди своих товарищей
авторитетом, возразил, что лезть еще раз в пасть гестапо они не желают, а
будут искать партизан в лесу.
   В конце концов договорились, что Михаил, как назвал себя Обухович,
вернется в город к своим знакомым. Федор же с товарищами пойдет к
партизанам, дня через три пришлет к лесной сторожке, неподалеку от села
Выпь, верного человека, который и проведет Михаила и его друзей -
электромонтера и плотника - в лесной отряд.
   Прощаясь, Обухович на всякий случай дал Федору адрес квартиры, где жил
его знакомый - негласный сотрудник полиции.
   На следующий день Обухович был в городе. Штроп, выслушав доклад агента,
одобрил его план действий.
   На квартиру к негласному сотруднику полиции подселили еще одного, и
Обухович отправился на условленное место - к лесной сторожке у села Выпь.


                         9. ШТРОП ИДЕТ ПО СЛЕДУ...

   Негативы переснятых приказов уже находились на пути в партизанский
лагерь, откуда их должны были отправить с первым самолетом в Центр, а
между тем на аэродроме полковник Фукс забеспокоился...
   После визита Алексея Вилли с большим трудом поднял своего начальника.
Фукс, не понимая, что с ним происходит, никак не мог оторвать голову от
подушки и, поднявшись, долго ходил по комнате, словно с похмелья.
   Когда наконец полковник пришел в себя, Вилли доложил шефу, что его ждал
какой-то майор, но так и ушел, не дождавшись.
   - Какой майор? - проворчал Фукс.
   - Вы его вызывали. Так он сказал, господин полковник... - Вилли был
растерян.
   - Я никого не вызывал, - снова буркнул Фукс.
   Вилли страшно испугался. А полковник все настойчивее требовал, чтобы
Вилли объяснил, кто же все-таки приходил и почему денщик не удосужился
даже спросить фамилию майора. Какое-то смутное беспокойство охватило
Фукса. Он отбросил подушку, папка лежала на месте, документы были все
целы. Но полковнику показалось, что шнурки на ней завязаны несколько
иначе, чем это привык делать он.
   Фукс накинулся на Вилли с бранью, а тот, совершенно ошалев от страха и
понимая, что в чем-то провинился, лепетал бессвязные слова оправдания.
   Фукс не мог отделаться от тревожного чувства.
   Что это за странный визит? И почему так невыносимо болит голова? Уж не
заболел ли он?
   А Вилли все лепетал, что он не мог расспрашивать господина майора, он -
простой солдат, только выполняет приказ. Перед денщиком маячила угроза
штрафной роты, а может быть, и чего-то похуже...
   Фукс, уходя на совещание, пригрозил Вилли, что все равно дознается, что
за странный посетитель был у него, но в то же время приказал денщику пока
молчать и никому о происшествии не рассказывать.
   В тот же день Фукс проводил совещание командиров частей,
дислоцировавшихся в районе города н предназначенных в ближайшее время для
отправки на юго-восток. Полковник рассчитывал, что загадочный майор еще
явится к нему и все объяснит. Но тот все не приходил.
   Своими опасениями Фукс решил поделиться со Штропом, которого хорошо
знал еще до войны. И полковник отправился в гестапо.
   Они встретились как старые друзья. Штроп предложил полковнику рюмочку
коньяку, но тот наотрез отказался.
   - Вы понимаете, - говорил Фукс. - У меня до сих пор смертельно болит
голова. Такое чувство, что кто-то был в моей комнате в то время, когда я
спал. И это не бред.
   Штроп попросил рассказать все подробности.
   В тот же день по распоряжению Штропа в гестапо допросили денщика Фукса
- Вилли Малькайта. Перепуганный насмерть, он довольно путано обрисовал
внешность майора, но показал, что незнакомца привез шофер Готвальд.
   Вызвали Готвальда. Тот подтвердил, что действительно привозил на
аэродром неизвестного ему до сих пор офицера. Однако, кто этот офицер, он,
Готвальд, до сих пор не знает.
   - Где вы его встретили? - спросил гестаповец, допрашивавший Валентина.
   - А на шоссе. У него сломалась машина. Он задержал меня и приказал как
можно скорее доставить его на аэродром.
   Дальше Валентин пояснил, что неизвестный офицер, пробыв пять-десять
минут в гостинице, вышел на улицу.
   Он потребовал, чтобы Готвальд, который со своей машиной, как всегда,
ожидал Фукса, доставил его к дежурному офицеру, но по дороге передумал и
приказал доставить его опять на шоссе к неисправной машине.
   Готвальд, хотя и боялся опоздать к тому времени, когда понадобится
Фуксу, вынужден был исполнить приказ старшего офицера. Видимо, машина
господина майора уже была исправна, во всяком случае, Готвальд успел
заметить, как неизвестный офицер сел в машину и уехал в направлении города.
   Сам же Готвальд поспешно вернулся к гостинице.
   Шофер держался в гестапо спокойно, на вопросы отвечал уверенно. Его
показания совпадали с тем, что говорил денщик.
   Первым желанием Штропа, когда он узнал о результатах допроса шофера,
было тут же, немедленно арестовать Готвальда. Но, поразмыслив, он решил,
что эта мера преждевременна. Гораздо важнее установить за ним слежку.
   Дня через два после разговора с полковником шпик, приставленный к
Готвальду, донес, что последний заходил в кабинет хирурга военного
госпиталя - Лещевского и пробыл там четверть часа. Подслушать их разговор
не удалось, однако, как установил агент, последние два месяца шофер
посещал врача примерно раз в десять дней.
   Агент смотрел карточки больных, обнаружил, что у Готвальда
зарегистрирована застарелая язва желудка, которая последнее время его
беспокоит.
   Все посещения больным госпиталя были тщательно записаны, так же как и
лекарства, которые ему прописывались. Но что-то Штропу показалось
подозрительным.
   Тонкие ноздри его нервно затрепетали. Он поспешно достал сигарету и
жадно закурил.
   - Продолжайте наблюдение, - распорядился он, - и обо всем сразу же
докладывайте мне.
   В тот же день санитарная часть аэродрома вывесила объявление, в котором
обязывала - обслуживающий персонал в течение двух дней пройти медицинскую
проверку. По приказу Штропа один из опытных немецких госпитальных врачей
выехал на аэродром. Врач, поблескивая стеклами маленьких старомодных очков
в золотой оправе, участливо расспрашивал Готвальда о его здоровье.
   - Так, так... язва желудка, говорите? Ай-аи-ай.
   Нехорошо. Такой еще молодой человек, такое сильное тело. Настоящий
ландскнехт!
   Порекомендовав шоферу не поднимать тяжестей, не курить и не есть ничего
острого, врач закончил осмотр и, едва Готвальд вышел за дверь, позвонил
Штропу.
   - Абсолютно здоров, господин полковник. Да, да, уверен. У меня нет ни
малейших подозрений. Здоров как бык.
   Готвальд понял: пришла беда. Правда, его отпустили после допроса, но он
знал, что не отвел от себя подозрений. Ведь он действительно был абсолютно
здоров, а врач, осматривавший его, был старый и опытный.
   Дома он изо всех сил пытался скрыть свое состояние, но это ему не
удалось. Жена донимала его расспросами. Валентин уверял ее, что он просто
устал.
   - Разве я не вижу! - воскликнула Евгения. - Последнее время ты стал
совсем другим, что-то скрываешь. Нет, нет, не спорь - я все вижу. Это
началось, как только мы переехали сюда, в эту проклятую дыру.
   Валентин едва слушал жену. Мысли его были заняты одним: надо бежать. Но
нужно сначала предупредить своих и переправить к партизанам семью. Он
знал, что в его распоряжении считанные часы, и, с трудом дождавшись
вечера, отправился к Лещевскому на квартиру. Другого выхода он не видел. В
этом и была его ошибка.
   Он, отправляясь к Лещевскому, не заметил, что - за ним увязался "хвост".
   Выслушав Валентина, Адам Григорьевич забеспокоился: надо предупредить
Алексея. На следующий день он забеспокоился еще больше: из
регистрационного ящика исчезла карточка Готвальда. Сначала он подумал, что
положил карточку в ящик своего стола, но ее не оказалось и там. Ах, как
сейчас не хватало рядом Алексея, его мудрого совета и поддержки!
   До недавнего времени связной у них была Аня, и теперь, когда ее
переправили в лес, к партизанам, Алексей предложил другой способ общения.
   - Будете ставить меня в курс дел обо всем письменно, - сказал Алексей.
- Знаете, где находится Крестьянская улица?
   Лещевский утвердительно кивнул головой.
   - Еще бы! Я ведь здешний старожил!
   - Так что, - продолжал Алексей, - там на правой стороне улицы, в
последнем телеграфном столбе, устроен у самой земли тайник. В небольшую
эту щелочку вы вложите записку. Чтобы ее не заметили, бумагу на сгибе
замажьте простым карандашом. Письмецо старайтесь класть в сумерках, сперва
убедитесь, что вокруг никого нет.
   Этим способом связи Лещевский и решил воспользоваться. Вечером,
возвращаясь из госпиталя, приказал шоферу остановиться неподалеку от
Крестьянской улицы и сказал, что хочет пройти пешком. Шофер уехал, а
Лещевский медленно, размеренно шагал, поравнявшись с последним столбом на
правой стороне улицы, сунул записку в щель.
   При этом он сделал вид, что, закуривая, уронил спички.
   ...На следующий день озадаченный Адам Григорьевич нашел карточку
Готвальда на месте, в регистрационном ящике. Вертя ее в руках, Лещевский
понял, что совершил недопустимую оплошность, не уйдя из города немедленно,
как только узнал о допросе Готвальда.
   Лещевский не знал, что карточка появилась на месте после того, как
Штроп отчитал врача, исследовавшего Готвальда, за то, что тот не догадался
поставить ее на место немедленно.
   С этой минуты Лещевский потерял спокойствие. Он понял, что гестапо
напало на след, каждый шаг его отмечен шпиками, и особенно его волновало:
вдруг ктонибудь из агентов видел, как он всовывал записку в тайник.
Лещевский боялся, что он навел ищеек на след Алексея.
   Прощаясь на шоссе с Готвальдом после посещения комнаты Фукса, Алексей
сказал шоферу:
   - Сегодня же уходи. Это приказ Корня.
   - Но, может, все обойдется. Я ведь здесь на хорошем счету. Смогу еще
быть полезным для общего дела.
   - Нет. Уходи.
   - А как же семья?
   - Временно остановишься в Криницах. Знаешь, где это?
   Готвальд утвердительно кивнул.
   - Так вот, разыщешь там Захара Кивига. Человек он проверенный. Село
глухое. Немцы и полиция заглядывают туда редко. Кивиг живет во втором
дворе с краю дороги. Он предупрежден людьми Корня.
   Готвальд обещал, что сегодня же уедет, а сейчас, чтобы не вызвать
слишком ранней тревоги, отвезет Фукса на совещание.

   Получив записку от хирурга, Алексей понял, что Валентин не только не
выполнил приказа, но своим визитом навел сыщика на след Лещевского.
   Алексей с трудом заставил себя остаться спокойным.
   Он еще не терял надежды, что Готвальду и Лещевскому удастся скрытья.
Но, едва переступив порог мастерской Афанасия Кузьмича, где его ждал
Шерстнев, понял, что Тимофей принес дурные новости.
   - Обоих? - нетерпеливо спросил Алексей.
   - Нет, только Лещевского.
   - А Готвальд?
   - Бежал.
   - Сведения точные?
   - Да. Лещевского видел сам... в тюрьме. А о Готвальде сообщили наши.
   Алексей помрачнел. На скулах его заходили желваки.
   - Кого знал врач? - спросил Шерстнев.
   - Кроме меня, никого. Еще Аню, но она в лесу.
   - Тебе надо бежать.
   - Нет, подожди!
   - Он может выдать. Надо скрыться, пока не поздно.
   - Выдать? Лещевский? Ты его плохо знаешь!
   - Зато я хорошо знаю тех, в гестапо, - взорвался Шерстнев. - У них
заговорят даже булыжники. Уходи, и как можно скорей!
   Алексей подошел к Тимофею вплотную.
   - Спокойно. Не поднимай панику. Лещевского не так-то просто сломить.
Ничего. - Алексей прошелся по комнате, покусывая губы. - Нет, мы не можем,
не имеем права уходить сейчас, когда группа только начала работу. Сейчас,
когда гитлеровцы рвутся к Сталинграду, когда они без конца трезвонят о
скорой победе, мы должны показать населению, что, пока жив хоть один
советский человек, врагам не спать спокойно на нашей земле. А ты напрасно
так волнуешься. Лещевскому о деле не так уж много известно. Он нам помогал
- вызволил меня из госпиталя, кое-что сообщал. Но о нашей работе; он
ничего не знает, не знает и людей. А кроме того, поверь мне: он не выдаст.
Это не человек - кремень.
   И вдруг Алексей схватил Шерстнева за руку.
   - Послушай. Ты помнишь этого парня - парикмахера у рынка?
   - Провокатора? Который предал наших?
   - Ну да. Я много думал, почему он не донес на меня. Ведь ему стоило
только переставить цветок на окне - и меня бы схватили.
   Тимофей пожал плечами.
   - Не знаю. Да и при чем здесь этот тип?
   - А вот при чем. Его надо использовать. Я согласен. Мы уйдем из города,
но так, что фашисты нас будут помнить долго.
   Тимофей с интересом смотрел на Алексея.
   - Ты должен помочь мне.
   - Как?
   - Пойдешь в парикмахерскую...

   Проходил месяц за месяцем, а к Борису Крюкову никто из подпольщиков не
приходил. Несколько раз его вызывали в полицию, где били так сильно, что
на следующий день он не мог работать.
   Штроп пригрозил ему:
   - Если узнаем, что укрываешь кого-нибудь, смотри...
   На Крюкова уже никакие угрозы не действовали.
   Он решил, что, как только представится возможность, убежит куда глаза
глядят. Правда, бежать было трудно. Он не раз замечал, что за ним следят.
Да и куда бежать? Партизаны и подпольщики его не пощадят...
   Ведь он убийца, предатель. Перейти через линию фронта! Это совершенно
невозможно.
   А где-то в глубине души отчетливее звучал голос, обвинявший его. И этот
голос был громче угрожающего крика Штропа. Почему он не выдал тогда этого
хромого парня? По велению все того же голоса совести.
   Борис решил твердо, что второй раз он не смалодушничает. Что бы ни
случилось, второй виселицы на площади по его слабости не будет.
   Между тем Штроп, так и не дождавшись сообщений от агента, снял
наблюдение за парикмахерской. По-видимому, подпольщики что-то знали или
догадывались о предательстве Крюкова и обходили парикмахерскую стороной.
   Как-то утром, когда Борис только что открыл дверь, дожидаясь клиентов,
к нему пожаловал чернобородый полицай. Он уселся в кресло напротив зеркала
и попросил подровнять ему бороду. Клиент внимательно следил за каждым
движением Бориса. Наконец спросил:
   - Не знаете, где купить хорошую бритву?
   Взгляды их в зеркале встретились. Как долго Борис ждал условную фразу!
Как давно хотелось ему встретить кого-нибудь из своих! Он медленно
проговорил:
   - Бритву достать можно, только хозяин запрашивает высокую цену.
   Бородач сузил смоляные глаза.
   - Мы все знаем. Это ты выдал тех, двоих... Ну, чего же ты, иди, ставь
цветы.
   Борис молчал.
   - Ну! Боишься?
   - Подожди, я все объясню.
   - Не надо. Слушай меня внимательно. Ты можешь искупить свою вину.
   - Что? Что я должен сделать?
   - Сегодня же пойдешь в полицию. Скажешь, что у тебя был человек от
подпольщиков...
   - В полицию? Зачем? Я не пойду.
   - Не перебивай. Пойдешь. И скажешь: на тридцатое число тебя пригласили
для встречи с представителем подпольного обкома. Место встречи - поселок
Краснополье, в доме Пелагеи Ивановны.
   Ничего не понимая, Крюков пытался возразить, но гость снова резко
перебил:
   - Это приказ. А приказ, как тебе известно, не обсуждается. Это тебе
задание. Выполнишь - уйдешь в лес, к нашим. Подведешь - достанем из-под
земли.
   Когда Шерстнев ушел, Крюков вытер полотенцем взмокший лоб.
   Что-то было в этом полицейском такое, что заставило Крюкова поверить:
это не провокация, действительно ему дано задание. Подпольщики вспомнили о
нем и протянули руку спасения. И теперь все зависит от его мужества. Но
как пойдешь в полицию? А все-таки вдруг этого черномазого полицая
подослало гестапо?


                               10.У ПАРТИЗАН

   - Ну а где же твои приятели? - спросил Федор, протягивая Обуховичу руку.
   - Опасаются, - ответил тот, озабоченно сдвигая брови. - Ты, говорят,
ступай сначала сам, разведай, что и как, а уж мы потом...
   - Мгм, - промычал Федор. - Осторожные люди.
   Ну и что ж, это хорошо. Нам такие нужны...
   Разговор Обухбвича с Федором происходил на поляне, возле сторожки
лесника. Партизан пришел не один:
   с ним были еще двое бородатых людей, обвешанных гранатами, с немецкими