молюбивым.  Он  не  захотел
возвращаться на базу без победной реляции.
   Со стороны тундры связисты услышали несколько тупых ударов о землю.
   Галушка не утерпел, на мгновение вынырнул из щели и сразу же  нырнул  в
нее обратно.
   - Котлован в тундре бомбит! Ну и дурило! - радостно сообщил он. - Нашел
где бомбить! От же, понимаешь...
   И от полноты душевной он вклеил на украинском языке весьма красочную  и
подробную, но  не  совсем  приличную  характеристику  вражеского  летчика,
сослепу бомбящего пустую тундру.
   А от последней своей бомбы немец разгрузился в районе  причала.  Однако
промахнулся, угодил не в причал, а в кучу плавника, лежавшего  поблизости.
Впрочем, это не имело большого значения, так как  явно  сделано  было  для
очистки совести.
   После этого  самонадеянный  разведчик  улетел  восвояси  -  докладывать
начальству, что пост наблюдения и  связи,  недавно  открытый  русскими  на
материковом берегу Карского моря, перестал существовать.
   Отбой воздушной тревоги!
   Гальченко кинулся со всех  ног  к  радиопалатке  -  проведать  старшину
Тимохина. Тот, к крайнему его изумлению, был занят  тем,  что  неторопливо
извлекал из ушей клочки пенькового каната.
   - А зачем вы канат в уши, товарищ старшина?
   Тимохин недовольно поднял глаза.
   - Рев моторов действует мне на нервы!
   Вот как! У старшины Тимохина есть нервы?..
   Но дело, оказывается, было не столько в нервах, сколько  в  великолепно
тренированном, профессионально-обостренном слухе радиста.  Тимохин  привык
различать тончайшие, нежнейшие нюансы звуков в эфире, выбирая из них  лишь
те, которые были ему в данный момент нужны. А тут словно бы над головой  у
него бухали в гигантский медный таз.
   На немецкой базе, надо полагать, вскоре завязалась ведомственная склока
между авиа- и радиоразведчиками.  Первые  утверждали,  что  предполагаемый
пост  наблюдения  и  связи,  укрывшийся  в  развалинах  старого   рудника,
разбомблен, о чем свидетельствует фотоснимок, сделанный  летчиком.  Вторые
же начисто опровергали это.  Зловредный  пост  продолжает  существовать  и
по-прежнему регулярно выходит в эфир.
   Но связисты пока могли не интересоваться этой склокой. Лето  кончалось.
А зимой гитлеровцы, по заверению Конопицына, вряд ли  станут  налетать  на
Ямал. Хватит им забот на Баренцевом море, которое благодаря Гольфстриму не
замерзает круглый год.
   Да и немецкие подлодки уже завершали свои операции в Карском море.  Та,
с которой  повстречались  Гальченко  и  Тюрин  у  Ведьминого  Носа,  была,
вероятно, одной из последних.


   Мичман  Конопицын  регулярно  посылал  свободных  от  вахты   связистов
обследовать на шлюпке взморье в одну и другую  сторону  от  поста.  Больше
всего беспокоили его плавучие мины, которые  после  штормов  появлялись  у
берега.
   Вскоре после воздушного налета на пост в очередную  патрульную  поездку
посланы были Тюрин и Гальченко. Они прошли на веслах около пятнадцати миль
вдоль берега и  не  обнаружили  ничего  подозрительного  или  мало-мальски
ценного. Гальченко рассказывая мне, что устали они  зверски  -  все  время
пришлось выгребать против  встречного  ветра,  называемого  в  просторечье
мордотыком.
   Наконец Тюрин решил перевести дух, перед тем как возвращаться на пост.
   - Маленько отдохнем у Ведьминого Носа, - предложил он.
   Есть на север от Потаенной  такой  далеко  выступающий  в  море  мысок,
узкий,  высокий.  Он  не  был  удостоен  включения  в  лоцию  и  не   имел
официального названия. Но между собой связисты именовали его Ведьмин  Нос.
Что вызвало  у  них  эту  ассоциацию,  я  уже  позабыл,  то  ли  несколько
изогнутая, крючковатая форма  мыса,  то  ли  кочки  на  нем,  напоминавшие
бородавки. Какую же ведьму можно представить себе без бородавок на носу?
   Этот  самый  Ведьмин   Нос   Гальченко   с   Тюриным   облюбовали   для
кратковременного отдыха. Вытащили шлюпку наполовину из воды, чтобы  волной
не унесло обратно в море, а сами расположились под прикрытием  мыска.  Там
не так донимал ветер.
   Тюрин, усевшись,  принялся  сосредоточенно  стругать  перочинным  ножом
палочку - обычное занятие его в редкие  минуты  досуга.  А  Гальченко  лег
навзничь, разбросав  тяжелые,  набрякшие  в  кистях  руки.  Спину  приятно
холодил сырой песок.
   Солнце, вообразите, начало даже припекать. В Арктике иной раз  выдаются
летом такие чудесные минутки - именно минутки.
   "На нашем ЮБК не загоришь", - вспомнилась Гальченко шутка Калиновского.
ЮБК - это Южный берег Крыма, но Калиновский  переиначил  смысл  трех  этих
букв, и получилось - Южный берег Карского моря.
   Гальченко надоело лежать, он встал, перешел на  ту  сторону  Ведьминого
Носа и принялся бесцельно бродить среди кочек, поросших мхом.
   Что-то блеснуло на желто-белом пушистом ковре. Что это? Он нагнулся.
   - Товарищ Тюрин! - закричал он. - А что я здесь нашел!
   Тюрин неохотно встал и подошел к нему.
   - Ключ разводной! Ишь ты!  -  удивился  он.  -  Не  иначе  как  Галушка
обронил. Он три дня назад с Калиновским ходил в эту сторону.
   - Ая-яй!
   - Ну и раззява же! Попадет ему от мичмана!
   Гальченко огорчился за своего земляка.
   - И зачем в поездки патрульные таскают ключ с собой?
   Но, рассмотрев разводной ключ, Тюрин  внезапно  бросил  его  на  землю,
будто это была змея.
   - Валентин! А ключ-то ведь не наш!
   Представляете эффект такого открытия!
   Места в этой части Ямала первозданные, почти нехоженые. Связисты знали,
что лишь ненцы забредают сюда во время летних откочевок, да и то  нечасто.
Но сейчас они уже откочевали на юг. Да у ненцев и не может быть  разводных
ключей. К чему им разводные ключи? Выходит, здесь  побывали  не  ненцы,  а
немцы?
   В этот момент Гальченко с Тюриным ощутили себя в  положении  Робинзона,
который  неожиданно  обнаружил  след  чьей-то  голой  ступни   на   мокром
прибрежном песке. Но взволновались они наверняка гораздо больше Робинзона!
   В этот момент Гальченко  заметил,  что  земля  между  кочками  довольно
плотно утрамбована. Словно бы нечистая сила на самом деле  прилетает  сюда
тайком и водит здесь вприпляску хороводы.
   Гальченко прошелся вдоль площадки, внимательно  глядя  себе  под  ноги.
Внимание его привлекло ярко-синее  пятно  на  желто-белом  фоне.  Тюбик  с
зубной пастой? Он поднял этот тюбик.
   - Брось! - сердито сказал Тюрин. - Вечно у тебя привычка за все  руками
хвататься. А если это особая минка такая? Брось, говорю тебе!
   Но это была не минка и не  зубная  паста.  На  синем  тюбике  Гальченко
прочел: "Kase", то есть сыр. Вот как! Стало  быть,  немецкое  командование
снабжает своих моряков сыром-пастой  в  оригинальной  упаковке!  Гальченко
посильнее надавил на тюбик. Из него поползла желтая масса. Он не удержался
и попробовал ее, не обращая внимания на грозные гримасы Тюрина. Правильно!
И на вкус - сыр!
   Тюрин, подняв с земли, показал Гальченко обтирку из  ветоши.  Последняя
неопровержимая улика!
   Совсем  недавно,  несколько  дней  или  часов  назад,  здесь   побывала
вражеская подлодка! Не  сговариваясь,  Гальченко  с  Тюриным  бросились  к
шлюпке.
   В этом, знаете ли, проявился безотказно действующий  условный  рефлекс,
привитый на службе. Каждый связист, увидев или услышав что-то мало-мальски
подозрительное, спешит сразу же, без  промедления,  доложить  об  этом  на
командный пункт.
   Раскачав шлюпку, Тюрин и Гальченко сдвинули ее с места. Но вдруг  Тюрин
рывком пригнул Гальченко к земле. Как подкошенные, оба связиста  упали  на
землю рядом со шлюпкой.
   Неподалеку от берега всплывала вражеская подлодка!
   Путь в море перекрыт. Бежать в тундру на глазах у немцев? Бессмысленно.
Всплыв на поверхность, они накроют с первых же выстрелов.
   Гальченко не видел, как подлодка  медленно  приближается  к  Ведьминому
Носу.
   Мгновение жизнь обоих связистов раскачивалась на  острие  ножа.  Но  им
повезло. Подлодка подошла к мысу с другой его стороны, и  шлюпка  замечена
не была.
   Некоторое время Гальченко лежал, слушая, как  волны  громко  ударяют  о
берег.
   Потом донесся лязг обрушившейся в воду якорной цепи.  Ну  так  и  есть!
Подлодка стала на якорь в  некотором  отдалении  от  берега!  По-видимому,
немцы будут заряжать аккумуляторы. Кто-то, кажется  еще  на  "Сибирякове",
говорил, что они предпочитают проводить зарядку у берега -  прячутся,  что
ли, в его тени?
   Связисты лежали, почти сливаясь с землей, плотно вдавившись в нее  всем
телом. Она успокоительно дышала в  лицо  сырыми  запахами  мха  и  мокрого
песка.
   "Только  бы  немцы  ограничились  зарядкой   аккумуляторов,   -   думал
Гальченко. - Только бы не вздумалось им высадиться на берег!"
   Но им вздумалось!
   Гальченко услышал плеск весел. Совсем близко раздались громкие, веселые
голоса.
   В школе Гальченко, надо сказать, не пренебрегал немецким языком, как из
нелепого упрямства и предубеждения делало большинство его  сверстников.  И
сейчас немецкий пригодился.
   Командир подлодки, судя по всему, решил пополнить запасы питьевой  воды
- в  тундре  полно  лайд,  -  а  заодно  дать  возможность  своей  команде
поразмяться.
   Резиновый тузик сновал без остановки между берегом  и  подлодкой:  сюда
перевозил подводников, свободных от вахты, обратно - анкерки  [бочонки]  с
пресной водой.
   С той стороны высокого мыса слышались топот ног, плеск воды,  блаженное
фырканье, словно стадо мамонтов пришло на  водопой.  Сгрудившись  у  лайд,
подводники, вероятно, брызгали водой друг  на  друга,  потому  что  кто-то
взвизгивал и упрашивал тоненьким голосом: "Лос мит  дэм,  Оскар!  Лос  мит
дэм!" [Оставь меня в покое, Оскар! (нем.)]
   На подлодке запасы пресной воды ограничены, и обычно для умывания ее не
хватает. Знакомые офицеры-подводники рассказывали мне, что, отправляясь  в
плавание,  неизменно  берут  с  собой  большой  флакон  одеколона  и   два
полотенца. А тут, понимаете ли, такая благодать - в тундре лайд без счету!
   Гальченко, по словам  его,  особенно  злило  то,  что  немцы  опиваются
_нашей_ водой. "Капли воды не дал бы им, - вспоминал  он  впоследствии.  -
Пусть бы подохли все от жажды в своей подлодке!"
   Напившись и умывшись, гитлеровцы затеяли играть в чехарду или в  салки.
Представляете? Земля дрожала от топота их сапог. И неудивительно! Подлодка
- это же плавучий стальной коридор. В  нем  не  больно-то  разгуляешься  и
напрыгаешься! А у Ведьминого  Носа  -  простор,  солнце,  свежий  бодрящий
воздух!
   Ну, подлинно подгадали наши связисты к самому шабашу ведьм!
   "Но что произойдет, - продолжал думать Гальченко, - если кто-нибудь  из
этих  беспечно  орущих  и   хохочущих   молодых   парней,   расскакавшись,
приблизится еще метров  на  десять,  заглянет  невзначай  по  эту  сторону
высокого мыса и увидит нас и нашу шлюпку? Что тогда?"
   Об этом, конечно, думал и Тюрин.
   Он толкнул Гальченко в бок:
   - Гранаты!
   А сам, не оглядываясь, подтянул под правый локоть винтовку.
   Гранаты лежали в шлюпке. Гальченко  быстро  сползал  за  ними  и  снова
улегся рядом с Тюриным.
   Его трясло от нетерпения. Живыми все равно отсюда не  уйти.  Скорей  бы
тогда бой! Он представлял себе, как раскрасневшаяся  харя  появляется  над
кочками. Смотрит на советских связистов, продолжая улыбаться по инерции. И
вдруг беззаботной, глупой улыбки как  не  бывало!  Секунда  замешательства
и...
   Воспользоваться этой секундой! Подняться во весь рост и  забросать  всю
веселую бражку по ту сторону мыса гранатами, прежде чем гитлеровец  успеет
крикнуть, предупредить своих!
   Не было бы старшого - Тюрина, наверное,  Гальченко  так  бы  и  сделал.
Глупо, конечно! Ну, разорвал бы в клочья нескольких гитлеровцев и  сам  бы
погиб под пулями, а дальше что? Подлодка благополучно ушла бы в море, и  о
ней на посту ничего бы не узнали.
   Старшой беспокоился о том же, о чем и Гальченко. Опять  толкнул  его  в
бок.
   - Слышь-ка, - зашептал он над ухом, - а ведь бодяга эта надолго!
   - Какая бодяга?
   - Заряжаться будут долго. Часа два-три, если не больше, протыркаются  с
этим.
   - Ну и что?
   - А то, что мотай-ка живым духом на пост! Доложишь мичману про лодку.
   - Как же я оставлю вас, товарищ Тюрин? Умрем, так вместе!
   - Вишь ты: умрем! Кому это нужно, что мы  оба  умрем?  Первую  заповедь
связиста забыл?  "Что  увидел,  сразу  о  том  докладывай!"  Зачем  немцы,
по-твоему, у Ведьмина Носа околачиваются? Может, караван наш подстерегают?
   - А вдруг они сунутся сюда?
   - А вдруг да и не сунутся? Ишь как распрыгались! И грязи много на мысу.
Они же чистоплотные. Не захотят грязь на сапогах в свою  подлодку  тащить.
Ну, а уж если сунутся, так я же не один. Гранаты и  винтовка  при  мне!  В
случае чего я прикрою тебя огнем.
   Гальченко все еще колебался.
   - Иди, иди! - грозным шепотом повторил Тюрин. - Я тебе приказываю!
   Гальченко, распластавшись, как черепаха, пополз в сторону.
   Ему казались пугающе  громкими  хлюпанье  и  причмокивание  оползающего
мокрого песка. Но  он  надеялся,  что  предательские  звуки  эти  заглушит
равномерный гул прибоя.
   Наконец он выбрался на моховую  подстилку,  которая  бесшумно  и  мягко
пружинила под ним.
   Пришлось сделать довольно большой крюк, чтобы, прячась в разлогах и  за
кочками, отдалиться на достаточное расстояние от гитлеровцев. Впрочем, они
так поглощены были своими играми, что даже  не  оглядывались  на  привычно
безлюдную тундру. А вахтенный сигнальщик на  подлодке,  вероятно,  смотрел
только в сторону моря, хотя ему положено вести круговой обзор.
   Наконец километрах в двух от берега Гальченко поднялся и побежал.
   Как я понимаю, это был почти марафон!
   Прямиком по тундре намного ближе до поста, чем морем вдоль  извилистого
берега, и все же, думаю, насчитывалось километров семь, не меньше.
   Гальченко пробежал их одним духом, не останавливаясь. Причем, заметьте,
бежал не по ровной дорожке, а по сырой кочковатой тундре.
   Моховой покров, насколько я помню, запросто выдерживает  летом  тяжесть
собачьей упряжки и саней с  седоком.  Однако  в  тундре  много  болотистых
участков, где мох ненадежен.
   Гальченко обегал их так же, как и высокие торфяные  кочки,  встававшие,
как надолбы, на его пути.
   Он перепрыгивал  с  разбегу  лужи,  спотыкался,  оскальзывался.  Яловые
сапоги не были приспособлены для такого бега. Вдобавок  на  них  сразу  же
налипли комья раскисшей глины. Тогда Гальченко скинул сапоги, забросил  их
за спину и побежал налегке - босиком.  Нет,  не  ощущал,  по  его  словам,
стужи, которая исходила от промороженной насквозь земли. Наоборот! Влажный
мох приятно охлаждал разгоряченные ступни.
   Посмотрела бы на него мать! Причитая, кинулась бы,  наверное,  готовить
растирания-притирания и горячую ножную ванну с горчицей...
   Споткнувшись о кочку, Гальченко упал. И снова запах тундры ударил ему в
лицо.
   Тут только - лежа - почувствовал он, что силы его на исходе. Чего бы на
свете ни отдал, лишь бы продолжать лежать так, не шевелясь,  час,  другой,
чувствуя, как силы мало-помалу возвращаются к нему...
   Но он переборол себя, вскочил и побежал. Ветер подталкивал его в спину.
Когда они шли с Тюриным на веслах к Ведьминому Носу, ветер дул  навстречу,
тормозя движение. Сейчас он, спасибо  ему,  был  с  Гальченко  заодно.  Он
торопил, подгонял, настойчиво свистел в уши: "Скорей, скорей!"
   Когда Гальченко прибежал на пост,  то  сначала  не  мог  произнести  ни
слова. Стоял перед Конопицыным и, держась за грудь и разевая  рот,  только
прерывисто и шумно дышал.
   Но мичман был стреляный воробей. Не расспрашивая ни о чем,  скомандовал
Галушке:
   - Запускай движок!
   На посту  экономили  горючее  и  запускали  движок  лишь  тогда,  когда
выходили на связь в эфир.
   Тимохин крикнул Конопицыну из радиопалатки:
   - Эфир чист. Я готов к передаче!
   Гальченко все еще пытался совладать с дыханием. Наконец с  паузами  ему
удалось выдавить из себя нечто бессвязное:
   - У  Ведьминого  Носа...  подлодка  противника...  Заряжается...  Тюрин
послал...
   Конопицын кивнул и вытащил блокнот.
   Из палатки высунулась рука Тимохина, взяла бланк  с  внеочередной  РДО.
Конопицын повернулся к Гальченко, но тут ноги "марафонца"  подновились,  и
он шмякнулся на землю.
   Галушка поскорее оттащил его  в  жилую  палатку  и  принялся  отпаивать
обжигающе горячим чаем - универсальное средство во всех подобных  случаях.
А затем Гальченко уснул.
   Он не знал, что с ближайшего аэродрома поднят  был  в  воздух  самолет,
который направился к Ведьминому Носу, но, к сожалению, уже не  застал  там
немецкой подводной лодки.
   Гальченко проспал богатырским сном десять часов.  За  это  время  Тюрин
успел благополучно вернуться  домой  на  шлюпке...  Конечно,  донесение  о
вражеской подлодке, которая, обнаглев, устроила стоянку у Ведьминого Носа,
было очень важно, и мы в штабе флотилии тотчас же приняли свои меры.
   Но вот чего не знали и, конечно,  не  могли  знать  связисты  поста.  С
самого начала  войны  гитлеровцы  очень  интересовались  западным  берегом
Ямала, и в  частности  Потаенной.  Ведь  в  лоции  Карского  моря  имелось
подробное ее описание.
   Медь? Нет, на этом этапе войны военно-морское  командование  противника
заботилось не о меди. Оно с восторгом использовало  бы  губу  Потаенную  в
качестве секретной стоянки своих подлодок или самолетов,  действовавших  в
Карском море.
   Ледяная щеколда? Что  из  того,  что  зимой  ледяная  щеколда,  как  вы
изволили выразиться, задвигалась перед Потаенной? Само  собой,  имелось  в
виду лето. А летом мимо Потаенной - в одну и в другую сторону -  проходили
наши  караваны.  Куда  как  удобно  для  немецко-фашистских   подлодок   и
самолетов, которые прятались бы в глубине губы, отделенной от моря косой!
   Но мы опередили гитлеровцев. Узнав о том, что в Потаенной  запеленгован
наш пост, гитлеровцы, наверное, локти кусали себе от досады.
   И все же, представьте, они не отказались от некоторых надежд, о  чем  я
расскажу в дальнейшем.
   Запомните одно: все время пост в  Потаенной  находился  под  дамокловым
мечом! И в августе сорок второго меч этот опустился на голову связистов...



6. БЕРЕГ ОТКРЫВАЕТ И ЗАКРЫВАЕТ ГЛАЗА

   Но до этого было еще далеко.
   Через два дня после гальченковского "марафона"  наш  очередной  караван
благополучно проследовал мимо бухты Потаенной. Я  находился  на  одном  из
кораблей конвоя.
   Могу засвидетельствовать, что  благодаря  хорошему  несению  службы  на
посту в Потаенной нам удалось избегнуть встречи с немецкой подлодкой.
   То ли это была подлодка, которую Гальченко и Тюрин видели у  Ведьминого
Носа, утверждать не берусь,  хотя  для  этого  есть  некоторые  основания.
Впрочем, летом немецкие подлодки в одиночку  и  стаями  рыскали  по  всему
Карскому морю, околачиваясь больше у выходов из проливов: Югорского  Шара,
Маточкина  Шара  и  Карских  Ворот.   Допускаю,   что   немецко-фашистское
командование, подогреваемое своими радиоразведчиками, направило подлодку к
берегам Ямала, чтобы проверить рапорт летчика, якобы  уничтожившего  пост.
Но даже если и так, то задание это было попутным. Для  всякого  подводника
главное - топить корабли противника!
   Я  не  был  командиром  этого  конвоя,  шел  в  качестве  пассажира   -
направлялся как представитель штаба на Диксон для решения  ряда  служебных
вопросов. Думаю, что вы не удивитесь, узнав, что на подходах к Потаенной я
ощутил вполне понятное волнение.
   Караван, с которым я следовал, был небольшой: несколько судов, танкер и
сопровождавшие его два тральщика. Я находился на тральщике.
   Мы беспрепятственно миновали  Югорский  Шар,  на  подходах  к  которому
обычно затаивались немецкие подлодки. Командир конвоя воспрянул духом.
   Несколько дней прошли без происшествий.
   Мы, вероятно, были еще в нескольких десятках миль от  Потаенной,  когда
сигнальщик поста - по возвращении в  Архангельск  я  узнал,  что  это  б