тец Джон крепче сжал его руку.
   - Неисповедимы пути господни, - произнес он тихо. - Роджер, вы не убили
Джеда Хокинса.
   Веселый Роджер тупо смотрел на него, не зная, что сказать.
   - Да, да, вы его не убивали, - повторил отец Джон. - В ту  самую  ночь,
когда вы думали,  что  бросили  его  на  тропе  мертвым,  он  благополучно
вернулся к себе домой. Но несколько дней спустя он, пьяный,  отправился  в
скалы, оступился и разбился насмерть. Бедняжка его  жена  пожелала,  чтобы
его похоронили неподалеку от хижины...
   Но Веселый Роджер думал не о Брео-Хорьке и не о том, что  виселица  ему
больше не грозит. Голос отца Джона доносился словно откуда-то издалека:
   - Мы говорили про это всем, кто отправлялся на Север,  надеясь,  что  в
конце концов кто-нибудь найдет вас и вы вернетесь. И она ждала, ждала  все
дни и ночи...
   Кто-то шел к ним от хижины -  девичий  голос  звонко  пел  песню.  Лицо
Мак-Кея стало серее, чем пепел костра.
   - Господи! - прошептал он хрипло. - Я думал... я думал, она  погибла  в
пожаре.
   Только теперь отец Джон понял, почему так изменился Веселый Роджер.
   - Да нет же, она жива! - воскликнул он. - На другой день после пожара я
отправил ее в эти места с  проводником-индейцем  напрямик  через  леса.  А
позже  я  оставил  для  вас  письмо  в  комитете  помощи   погорельцам   в
Форт-Уильяме. Я думал, что вы первым долгом зайдете туда.
   - И вот только туда-то я и не зашел! - воскликнул Веселый Роджер.
   Нейда остановилась на краю вырубки, потому  что  из  чащи  на  звук  ее
голоса выскочил какой-то странный зверь: собака, курчавая, как  эрдель,  с
лапами гончей и тощим мускулистым телом лесного волка.  Питер  прыгнул  на
нее, как прыгал, когда был щенком, и с губ Нейды сорвался рыдающий крик:
   - Питер! Питер! Питер!..
   Услышав этот крик, Веселый Роджер выпустил руку отца Джона и бросился к
вырубке.
   Нейда стояла на коленях, обнимая косматую голову Питера,  и  растерянно
смотрела на березовую поросль:  оттуда  выбежал  человек  и  вдруг  замер,
словно ослепленный лучами заходящего солнца. И, ощущая ту же непереносимую
слабость, она выпустила Питера и протянула руки к серой фигуре на  опушке.
Ее душили слезы, она хотела что-то сказать и не могла произнести ни слова.
Минуту спустя к вырубке подошел отец Джон и осторожно выглянул из-за куста
шиповника; он увидел обнявшуюся пару, вокруг которой бешено прыгал  Питер,
достал носовой платок, вытер глаза и тихонько побрел за  топором,  который
уронил возле свежей поленницы.
   Голова Роджера гудела, и в течение нескольких минут он не  слышал  даже
заливистого лая Питера, потому что весь мир  слился  в  судорожные  вздохи
Нейды и тепло ее прикосновения. Он ничего не видел,  кроме  повернутого  к
нему лица и широко открытых глаз. Да и лицо Нейды он видел  словно  сквозь
серебристый туман и словно во сне  чувствовал  ее  руки  на  своей  шее  -
сколько раз он видел такие сны у ночных костров далеко  на  Севере!  Вдруг
Нейда вскрикнула, и он очнулся.
   - Роджер... ты сейчас... меня задушишь,  -  прошептала  она,  с  трудом
переводя дыхание, но сама не разжала рук.
   Только  тогда  он  сообразил,  что  причиняет  ей  боль,   и   немножко
отодвинулся, не отводя глаз от ее лица.
   Если бы в эту минуту он мог увидеть себя таким, каким увидел  его  отец
Джон, когда он вышел из леса, каким видела его сейчас Нейда, то  гордость,
радость и мужество бесследно улетучились бы из его сердца. С тех  пор  как
они с Питером вышли к Гребню Крэгга, он ни разу не брился,  и  теперь  его
щеки  покрывала  жесткая  щетина,  давно   не   стриженные   волосы   были
взлохмачены,  глаза  налились  кровью  от  долгой  бессонницы  и   вечного
гнетущего отчаяния.
   Но Нейда ничего этого не замечала.  А  может  быть,  эти  свидетельства
тоски и горя казались ей прекрасными. Теперь перед Веселым Роджером стояла
уже не прежняя маленькая девочка. Нейда  повзрослела,  очень  повзрослела,
как показалось Мак-Кею. Она  выросла,  а  непослушные  кудри  были  теперь
уложены в прическу. Заметив эти  перемены,  Мак-Кей  ощутил  что-то  вроде
благоговейного ужаса. Да, перед ним была не  маленькая  девочка  с  Гребня
Крэгга, а незнакомая красавица. Это чудо преображения свершилось всего  за
один год, и Роджер был испуган; наверное, Джед Хокинс не посмел бы ударить
эту новую Нейду, и он боялся снова обнять ее.
   Но в тот миг, когда его руки медленно разжались, он увидел то, что одно
осталось прежним, - сияние ее глаз, смотревших на него с такой же  любовью
и доверием, как когда-то в хижине индейца Тома, когда пиратка миссис  Кидд
шуршала и пищала среди газет на  полке,  а  Питер,  весь  перебинтованный,
смотрел на них с нар, освещенных закатным  солнцем.  И  пока  он  стоял  в
нерешительности, Нейда первая опять обняла его и положила  голову  ему  на
грудь, смеясь и плача, а подошедший  отец  Джон  ласково  погладил  ее  по
плечу, улыбнулся Мак-Кею и побрел к  хижине.  Некоторое  время  после  его
ухода Веселый Роджер стоял, прижимая лицо к волосам Нейды, и оба  молчали,
слушая, как бьются рядом их сердца. Потом Нейда  протянула  руку  и  нежно
погладила его по щетинистой щеке.
   - Больше я не позволю вам убегать от меня,  мистер  Веселый  Роджер,  -
сказала она, как говорила когда-то маленькая Нейда, но теперь в ее  голосе
появилась новая решительность и уверенность.
   И когда Мак-Кей поднял голову, он увидел вокруг озаренный солнцем  мир,
который всегда любил.



18

   Все следующие дни Питер замечал, что в хижине на берегу Бернтвуда царит
какое-то странное волнение. И хотя ничего не  происходило,  но  все  равно
было такое чувство, словно вот-вот что-то случится. На другой  день  после
того, как они пришли на Бернтвуд, хозяин словно забыл о его существовании.
Нейда, правда, замечала его, но и она как-то  переменилась,  а  отец  Джон
усердно хлопотал по хозяйству вместе с индейцами - мужем и женой,  которые
жили у него. Бледное худое лицо миссионера освещала  загадочная  улыбка  -
она особенно дразнила любопытство Питера и  заставляла  его  быть  начеку.
Непонятные поступки  окружавших  его  людей  приводили  беднягу  в  полное
недоумение. На третье утро Нейда не вышла из своей спальни, Веселый Роджер
ушел в лес без завтрака, и отец Джон сидел  за  столом  один,  с  ласковой
улыбкой поглядывая на закрытую дверь комнаты Нейды. Даже Усимиска, Молодой
Листок, чернокосая индианка, которая убирала дом, была какой-то  странной,
когда входила к Нейде, а Мистус,  ее  муж,  пыхтя  и  отдуваясь,  натаскал
полный дом еловых веток.
   Веселый Роджер расхаживал по лесу один, неистово дымя трубкой. Его била
нервная дрожь, и он не мог совладать со своим волнением. Он встал  еще  на
заре, и с тех пор ему никак не удавалось взять себя в руки.
   Он чувствовал себя  слабым  и  беспомощным.  Но  это  была  слабость  и
беспомощность неизмеримого счастья. Мечтая о встрече с Нейдой, он  рисовал
себе прежнюю девочку в рваном платье и худых башмаках, запуганную жестоким
обращением приемного отца, - беззащитную  маленькую  девочку,  которую  он
должен любой ценой охранять и оберегать от зла и бед. Ему и  в  голову  не
приходило, что за эти полгода, проведенные у отца Джона, "девочка, которой
пошел восемнадцатый год", станет совсем взрослой.
   Он пытался вспомнить, что именно говорил ей накануне  вечером:  что  он
остался разбойником, которого преследует закон, и так будет всегда,  какую
бы образцовую жизнь он  ни  начал  вести  теперь;  что  она  находится  на
попечении отца Джона и ей не следует любить его - пусть она возьмет  назад
свою клятву, она будет гораздо счастливее, если просто забудет о тех  днях
у Гребня Крэгга.
   "Ты же теперь совсем  взрослая,  -  сказал  он,  подчеркивая  последнее
слово. - И самостоятельная. Я тебе больше не нужен".
   А Нейда молча посмотрела на него, точно читая  у  него  в  душе,  потом
вдруг рассмеялась, тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам,
и повторила те самые слова, которые сказала ему давным-давно: "Без  вас...
я умру... мистер... Веселый Роджер", - а потом  повернулась  и  убежала  в
хижину. С той минуты он ее больше не видел.
   И с той минуты его словно била лихорадка, и руки у него дрожали,  когда
он вынул часы и увидел, как быстро идет время.
   А Питер в хижине прижимал нос к щели под дверью Нейды и слушал, как она
ходит у себя в комнате, но двери она так и не открыла. Тут случилась новая
загадочная вещь: Усимиска, ее муж  и  отец  Джон  убрали  стены  мохнатыми
ветками, так что Питеру показалось, будто  он  опять  попал  на  поляну  в
ельнике у Гребня Крэгга - тем более что пол они усыпали травой и цветами.
   Отчаявшись понять, что все это означает, Питер улегся  под  крыльцом  и
грелся на теплом майском солнышке, пока хозяин  не  вернулся  из  леса.  А
потом началось и вовсе непонятное. Вслед за Веселым Роджером  он  вошел  в
хижину и увидел, что Мистус и Молодой Листок чинно  сидят  на  стульях,  а
отец Джон стоит за маленьким столиком, на котором лежит  раскрытая  книга;
он смотрел на часы, когда они входили, и  ласково  кивнул  им.  Тут  Питер
совершенно ясно разглядел, что его хозяин  судорожно  сглотнул,  словно  у
него что-то застряло в горле. Его чисто выбритые  щеки  стали  белыми  как
мел. Впервые в жизни Питер видел,  чтобы  его  хозяин  так  боялся,  и  он
тихонько зарычал из-под еловых веток, ожидая, что в открытой двери вот-вот
появится страшный враг.
   Отец Джон постучался в дверь Нейды.
   Потом он возвратился к своему столику, а  когда  ручка  двери  медленно
повернулась, его хозяин опять сглотнул и сделал  шаг  в  сторону.  Наконец
дверь открылась, и они увидели Нейду. Веселый  Роджер  тихо  ахнул  -  так
тихо, что Питер еле-еле его услышал, - и протянул к ней руки.
   Это была не та Нейда, которая встретила их на  вырубке  у  хижины  отца
Джона, а прежняя Нейда - девушка с Гребня Крэгга, та,  с  которой  Веселый
Роджер расстался в грозовую ночь. Ее волосы были распущены, как в те  дни,
когда она играла с Питером на лугах и среди скал, ее свадебный  наряд  был
ветхим и выцветшим, потому что она надела старенькое платье, которое  было
на ней в ту страшную  ночь,  когда  она  послала  Питера  вслед  за  своим
возлюбленным, а  маленькие  ножки  были  обуты  в  разбитые  и  изорванные
башмаки, в которых она бежала за ним по лесной тропе. Отец Джон смотрел на
нее с недоумением, но в глазах Веселого Роджера вспыхнула  такая  радость,
что Нейда обняла его и поцеловала.
   Потом, вся розовая, она встала рядом с  Мак-Кеем  перед  отцом  Джоном,
который взял  в  руки  открытую  книгу,  и,  потупив  глаза  под  длинными
ресницами, вдруг  перехватила  растерянный  взгляд  Питера.  Она  тихонько
поманила его пальцем и положила  руку  ему  на  голову.  Отец  Джон  начал
говорить, и  Питер,  задрав  морду,  внимательно  слушал.  Веселый  Роджер
смотрел прямо перед собой на еловую гирлянду на стене  позади  миссионера,
но его голова была гордо поднята и страх исчез с его лица. А Нейда  стояла
совсем рядом с ним, так что ее голова касалась его  плеча  и  ее  пальчики
сжимали его большой палец, как в ту счастливую ночь, когда они вместе  шли
по лугу у Гребня Крэгга.
   Питер так ничего и не понял, но вел себя чинно и  достойно.  Когда  все
это кончилось и отец Джон, поцеловав Нейду, тряс руку его  хозяина,  Питер
оскалил зубы и  чуть  было  не  зарычал,  потому  что  увидел,  как  Нейда
беззвучно заплакала, точно в  те  далекие  дни,  когда  он  был  маленьким
щенком. Но теперь ее синие глаза были широко открыты и она не спускала  их
с Веселого Роджера, щеки разрумянились, а губы  чуть-чуть  вздрагивали.  И
вдруг вместе со слезами пришла улыбка, а Веселый Роджер отвернулся от отца
Джона и обнял ее. Тогда Питер завилял хвостом и выбежал на залитую солнцем
вырубку, потому что там на пеньке сидела рыжая белка и насмешливо цокала.
   Потом Нейда и его хозяин вышли  из  хижины  и  пошли  через  вырубку  к
молодой поросли, в которой они в день своего прихода  слышали  топор  отца
Джона.
   Нейда села на поваленный ствол, и Мак-Кей сел  рядом,  не  выпуская  ее
руки. Пока они шли по вырубке, он не сказал ни слова и, казалось, был не в
силах разомкнуть губ и теперь.
   Не спуская глаз с травы, зеленеющей у них под  ногами,  Нейда  спросила
очень тихо:
   - Мистер... Веселый Роджер... вы рады?
   - Да, - ответил он.
   - Рады, что я теперь... ваша жена?
   Мак-Кей вместо ответа глубоко вздохнул и, подняв голову, Нейда увидела,
что он смотрит в бездонную синеву над вершинами елей.
   - Что я ваша жена, - повторила она и потерлась щекой о его плечо.
   - Да, я рад, - ответил он. - Так рад... что мне страшно.
   - Ну, если вы рады, то поцелуйте меня еще раз.
   Веселый Роджер притянул Нейду к себе, сжал ее лицо в ладонях  и  крепко
поцеловал в губы. Когда он отпустил ее, она посмотрела  на  него  глазами,
полными счастья, а потом, отстранившись, сказала требовательно:
   - Вы больше не будете убегать от меня?
   - Нет!
   - Значит, мне больше нечего желать в жизни, - продолжала  Нейда,  опять
прильнув к нему. - Мне ведь, кроме вас, ничего не нужно!
   Веселый Роджер ничего не ответил и только чувствовал, как  тихо  бьется
ее сердце рядом с ним, и слушал звонкий птичий щебет. И оба они были очень
счастливы. Но тут Питер, которому  стало  скучно,  неторопливо  отправился
исследовать солнечные глубины леса.
   И, услышав эти осторожные, крадущиеся шаги, словно  говорившие  о  том,
что впереди его ждут опасности, Веселый Роджер переменился в лице.  Ладонь
Нейды ласково прижалась к его щеке.
   - Вы меня очень любите?
   - Больше жизни, - ответил он, следя за тем, как Питер  принюхивается  к
легкому южному ветерку.
   Ее палец нежно коснулся его губ.
   - И я буду с вами... всегда и повсюду?
   - Да, всегда и повсюду. - Но  его  глаза  смотрели  на  уходящий  вдаль
дремучий лес и видели худое безжалостное лицо человека, который шел по его
следу. Лицо Брео-Хорька.
   Он обнял Нейду и прижал ее головку к своей груди.
   - Только бы ты никогда об этом не пожалела, -  сказал  он,  по-прежнему
глядя на лес.
   - Нет-нет, я никогда не пожалею! - негромко воскликнула  она.  -  Пусть
нам придется скитаться без приюта, и голодать, и отбиваться от  полиции...
и умереть. Я ни о чем не пожалею, пока буду с вами!
   Он молчал, прижимая губы к мягким каштановым волосам,  и  Нейда  начала
рассказывать ему то, что он уже слышал от отца Джона: как  она  бежала  за
ним по лесу в грозу, когда он ушел из хижины миссионера у Гребня Крэгга. А
Веселый Роджер, в свою очередь, рассказал ей, как Питер  разбудил  его  на
рассвете и он нашел ее подарок, который спас его от отчаяния и безумия,  и
как на берегу Уолластона он отдал этот подарок на хранение Желтой Птице.
   Они  бродили  по  душистому  весеннему  лесу,   и   целый   час   Нейда
расспрашивала его про Желтую Птицу и Солнечную Тучку. Так  она  постепенно
узнала, что в детстве он называл Желтую Птицу доброй волшебницей, а  когда
вырос, стал ради нее преступником. Когда  он  кончил  рассказывать,  глаза
Нейды блестели и она часто дышала.
   - Когда-нибудь мы побываем там вместе! - шепнула она. - Я  так  горжусь
тобой, мой Роджер! И я уже люблю Желтую Птицу... и Солнечную  Тучку  тоже.
Когда-нибудь мы навестим их, хорошо?
   Веселый Роджер кивнул, и грызущий страх в его сердце исчез - так он был
счастлив.
   - Да, мы побываем там. Я видел такой сон, и он  поддержал  меня,  когда
мне грозила смерть...
   Потом он рассказал ей про Кассиди, с которым  он  расстался  на  другом
берегу Уолластона в хижине старого траппера и его внучки Жизели, где рыжий
капрал конной полиции нашел свое счастье.
   Время шло незаметно, и только под вечер они вернулись в  хижину.  Нейда
опять заперлась у себя в комнате и вышла, только  когда  свадебные  яства,
состряпанные Усимиской, уже стояли на столе.
   И Веселый  Роджер  снова  тихо  ахнул,  когда  увидел  ее,  -  так  она
преобразилась. Опять перед ним была новая,  взрослая  Нейда  -  от  волос,
красиво уложенных на голове, до изящных туфелек на маленьких ножках. Руги,
когда-то покрытые синяками, были теперь белоснежными,  и  вся  ее  изящная
красота настолько поразила Мак-Кея, что он только тупо смотрел  на  Нейду,
пока она не подбежала к нему и не чмокнула его  в  щеку  так  громко,  что
Питер навострил от неожиданности уши. Потом Нейда поцеловала отца Джона  и
принялась весело хозяйничать за свадебным столом.
   И теперь она уже не смущалась,  произнося  его  имя,  много  раз  смело
называла его Роджером, а дважды с застенчивым лукавством сказала даже "мой
муж", и  во  время  этого  блаженного  обеда  Роджер  Мак-Кей,  закаленный
невзгодами северный бродяга, не спускал полных обожания глаз со своей жены
и не уставал дивиться своему счастью.
   Но и в этот безмятежный час где-то в самом  дальнем  уголке  его  мозга
пряталось тревожное воспоминание о Брео-Хорьке.



19

   Когда сгустились сумерки и в вышине высыпали  звезды,  он  рассказал  о
своих опасениях отцу Джону.
   Нейда кликнула Питера и ушла к себе, а отец Джон, обратив бледное  лицо
к бескрайнему великолепию небес, беззвучно шептал  слова  благодарственной
молитвы, и вот тогда-то Веселый Роджер тихо положил руку на его плечо.
   - Отец Джон, - сказал он, - какая прекрасная ночь!
   - Ночь света и благодати, - ответил миссионер. - Взгляните  на  звезды.
Они словно живые и, ликуя, ниспосылают вам свое благословение.
   - И все же... мне страшно.
   - Страшно?
   Отец Джон взглянул на  Мак-Кея  и  увидел,  что  его  глаза  устремлены
куда-то за стену леса.
   - Да, страшно - за нее.
   И Мак-Кей коротко рассказал миссионеру о том,  что  произошло  зимой  в
тундре, и о том, как он чуть было не попал в руки Брео, когда,  вернувшись
к Гребню Крэгга, искал там их с Нейдой.
   - Он идет по моему следу, - закончил Веселый  Роджер.  -  И,  наверное,
скоро доберется сюда.
   Миссионер ласково положил руку на его локоть.
   - Вы не убили Джеда Хокинса, сын мой,  и  это  было  главным  утешением
Нейды - и моим - все эти месяцы. Она думала о вас днем и ночью  и  верила,
что вы снова увидитесь.
   - Она мне дороже жизни - тысячи жизней, если бы  они  у  меня  были,  -
прошептал Мак-Кей. - Если что-нибудь случится... теперь...
   - Да, если случится то, чего вы опасаетесь, что тогда? -  спросил  отец
Джон проникновенным голосом. - Что произойдет, Роджер? Вы не убивали Джеда
Хокинса. И если правосудие заставит вас заплатить за то, что  оно  считает
нарушением закона, так ли уж велика будет цена?
   - Тюрьма, отец Джон. Возможно, пять лет тюрьмы.
   Миссионер негромко засмеялся и возвел глаза к сияющим звездам.
   - Пять лет! - повторил он. - Сын мой, неужели пять лет большая плата за
то  сокровище,  которое  вы  сегодня  поклялись  беречь  и  лелеять?  Пять
коротеньких лет, всего только пять. А она будет ждать вас, гордиться  теми
самыми вашими поступками, которые привели вас в тюрьму, и строить планы на
те  многие  светлые  годы,  которые  начнутся,  когда  кончатся  эти  пять
коротеньких лет. Будет ждать, становясь все лучше и краше. Роджер, неужели
это такая уж большая жертва, такая уж непомерная цена. Пять лет... а потом
спокойствие, любовь, счастье навек! Скажите сами, Роджер!
   Мак-Кей попытался ответить, но его голос прервался:
   - Но как же она, отец Джон...
   - Да, да, я знаю, что вы хотите сказать, - мягко перебил его миссионер.
- Я уговаривал ее, приводил те же доводы, какие привели бы и вы, Роджер. Я
взывал к ее рассудительности. Я объяснял, что ваше возвращение грозит  вам
тюрьмой, и, по странному совпадению, я тоже назвал пять лет. Но  она  была
упряма, Роджер, очень упряма и не хотела ничего слушать. И это она  первая
задала те вопросы, которые я задавал вам сейчас. "Что такое  пять  лет?  -
спрашивала она, опровергая мою логику. - Что такое пять лет, десять,  даже
двадцать, если я буду знать, что потом мы  будем