Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Приключения
   Приключения
      Ирвинг Вашингтон. Легенда о наследстве мавра -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
нятина (которая была бараниной), баранина (которая была козлятиной), кима***, курица, шашлык - он был просто ненасытен. Парсы, христиане и мусульмане Бомбея, которых во многих других отношениях он всей душой презирал, часто заслуживали его горячее одобрение за свою невегетарианскую кухню. И это было не единственное противоречие в характере этого яростного, чуждого логике человека. Он воздвиг и всячески поддерживал популистский, обывательский фасад, но дом его был полон древних фигур Ганеши и Шивы Натараджи, бронзовых статуй периода Чанделы, раджпутских и кашмирских миниатюр, что выдавало подлинный интерес к высокой культуре Индии. Бывший карикатурист когда-то учился в художественной школе, и хотя он никогда бы не признался в этом публично, влияние ее порой давало себя знать. (Я ни разу не спрашивал Мандука о моей матери, но если она действительно была с ним близка, стены его дома говорили об одной из возможных причин этой близости. Хотя говорили они и о другом - они опровергали расхожий тезис об облагораживающей роли искусства. Мандук обладал всеми этими статуями и картинами, но его нравственный состав был весьма низкого свойства, что, скажи ему кто-нибудь об этом, дало бы ему, вероятно, лишний повод для гордости.) Что касается малабар-хиллских "сливок общества", они тоже не были ему столь безразличны, как он желал показать. Мое происхождение льстило ему; сделать Мораиша Зогойби, единственного, пусть даже и отвергнутого сына могущественного Авраама своим персональным человеком-кувалдой - это возбуждало, это было пикантно. Он поселил меня в своем доме в Бандре, и в его обращении со мной иногда ощущалась особая теплота, которой не удостаивался больше ни один его служащий; порой даже проскальзывало уважительное "аап" -индусское "вы" - вместо привычного повелительного "ту". К чести моих сослуживцев должен отметить, что они не выказывали при мне недовольства этим моим особым положением; мне же, вероятно, не делает чести, что я принимал все как должное - ванную с горячей и холодной водой, подарки типа лунги и курта-пайджама****, предложения выпить пива. Воспитанный в роскоши сохраняет ее у себя в крови. Что интересно - это какой почет оказывала Филдингу бомбейская знать. Посетители шли потоком - из Эверест-хауса и Канченджанга-хауса, из Дхаулагири-бхавана****** и Нанга-Парбатбхавана, из Манаслу-билдинга и с других сверхвожделенных, сверхнебоскребных гималайских вершин Малабар-хилла. Самые юные, самые холеные, самые модные котики и кошечки наших городских джунглей приходили понежиться в его лальгаумские угодья, и все они были голодны, но отнюдь не мои угощения их привлекали; они ловили каждое слово Мандука, жадно лакали каждый слог из его уст. Он был против профсоюзов, за штрейкбрехеров, против работающих женщин, за обычай сати******, против бедности, за богатство. Он был против городских "иммигрантов", в число которых он включал всех не говорящих на маратхи, даже тех, кто родился в Бомбее, и за "коренных жителей", включая тех маратхиязычных, которые приехали не далее как вчера. Он был против коррумпированного Конгресса (И) и за "прямое действие", подразумевавшее создание полувоенных отрядов в поддержку его политических целей и налаженную систему подкупа. Он отвергал марксистское понимание классовой борьбы как движущей силы общества и выдвигал взамен индуистское представление о вечной неизменности каст. Из цветов национального флага он был за индуистский шафран и против мусульманской зелени. Он рассуждал о золотом веке "до чужеземных вторжений", когда добрые индусы и индуски могли наслаждаться свободой. "Ныне наша свобода, наша исконная сущность погребена под тем, что выстроили захватчики. Эту исконную сущность мы должны извлечь из-под наслоений чужеземных империй". Подавая Мандуку и его гостям пищу моего собственного приготовления, я впервые услышал о существовании списка священных мест, где родились те или иные индуистские божества и где потом мусульманские завоеватели нарочно воздвигли свои мечети; они выстроили их даже не только на местах рождения древних богов, но и там, где были их загородные резиденции, любовные гнездышки, излюбленные торговые и питательные точки. Где теперь божеству провести вечер в приличной обстановке? Все лучшие места осенены минаретами и луковичными куполами. Это не дело! У богов тоже есть свои права, им нужно обеспечить традиционный образ жизни. Захватчики должны убраться. Любознательные молодые львы и львицы с Малабар-хилла рьяно соглашались. Кампания за божественные права, ура! Вот это класс, вот это отпад. Но когда они начинали с хиханьками да хаханьками издеваться над индийской исламской культурой, покрывшей на манер палимпсеста лик Матери Индии, Мандук вставал с места и рявкал на них так, что они вжимались в спинки кресел. Потом он принимался нараспев читать газели, наизусть декламировать стихи на урду - Фаиза, Джоша, Икбала - и распространяться о красоте мертвого города Фатехпура Сикри и великолепии Тадж-Махала, освещенного луной. Да, не так уж прост он был. Женщины порой появлялись, но это было не самое для него важное. Их привозили ночью, он мял их и слюнявил, но без большого интереса. Его возбуждала власть, а не секс, и женщины нагоняли на него скуку, как ни старались они его растормошить. Должен сказать, что не обнаружил даже намека на его встречи с моей матерью, и мои наблюдения говорили о том, что их связь была очень короткой, если вообще была. Он предпочитал общество самцов. В иные вечера, собрав группу амбалов в шафранных головных повязках из молодежной организации ОМ, он устраивал импровизированную мужскую мини-олимпиаду. Состязались в армрестлинге, борьбе на ковре, отжиманиях; затевали комнатные боксерские бои. Разгоряченные пивом и ромом, ребята достигали состояния потной, драчливой, хриплой и ближе к концу обессиленной наготы. В эти минуты Филдинг выглядел подлинно счастливым. Скинув лунги с цветочным узором, он блаженствовал среди своих боевиков, оглаживал себя, чесался, рыгал, пердел, шлепал себя по ляжкам и ягодицам. - Как попрем - все лягут! - вопил он в дионисийском восторге. - Сукины дети! Мы - один кулак! Я приходил, когда меня звали, и от одного ночного поединка к другому слава Кувалды росла. Потные скользкие тела молодых соратников валились на пол, и открывался счет. (Собравшиеся олимпийцы, стоя вокруг неровным квадратом, хором кричали: "Девять!.. Десять!.. Готов!!") Одним Кусом Пять был, соответственно, чемпионом среди борцов. Поймите, я не хочу сказать, что Мандук совсем не вызывал у меня тошноты и отвращения, - просто я научился их преодолевать. Я связал мою судьбу с его звездой. Я отверг старое, потому что оно отвергло меня, и не было никакого смысла переносить в новую жизнь старые вкусы и оценки. Я тоже буду таким, решил я; стану как он. Я внимательно изучал Филдинга. Надо говорить, как он говорит, делать, как он делает. Он - мой новый путь, мое будущее. Его нужно исследовать, как исследуют дорожную карту. Шли недели, месяцы. Мой испытательный срок в какой-то момент кончился; я прошел некую тайную проверку. Мандук вызвал меня в свой кабинет - тот самый, с зеленым телефоном-лягушкой. Входя, я увидел перед собой фигуру столь ужасающую, столь удивительную, что в просветлении страха я вдруг понял, что так и не покинул этот фантастический город, центральный Бомбей или бомбейский централ, куда я был брошен после ареста на Кафф-парейд и откуда, как я наивно думал, Ламбаджан вывез меня на заложенном в банк такси. Это был человек, но человек отчасти металлический. В левую сторону его лица была каким-то образом вделана большая стальная пластина, и одна его рука тоже была гладкая и блестящая. Железный нагрудный доспех, как до меня постепенно дошло, был все же не частью тела, а элементом маскарада, усиливавшим впечатление от жуткого киборга с металлической щекой и рукой. Это был имидж. - Скажи "намаскар"******* нашему Сэмми Хазаре, достославному Железяке, - проговорил Мандук, сидевший в кресле за письменным столом. - Он - вожак твоих одиннадцати. Снимай давай колпак повара, надевай спортивные шмотки и выходи на поле. x x x Серия "мавров в изгнании", или "темных мавров", рожденная страстной иронией и рвущей душу болью, давшая впоследствии пищу спорам и несправедливым обвинениям в очернительстве, цинизме, даже нигилизме, стала крупнейшим достижением Ауроры Зогойби в последние годы ее жизни. В этих вещах она отказалась не только от темы дворца на холме и морского берега, преобладавшей в более ранних картинах, но и от чистой живописи как таковой. Почти каждое произведение серии содержало элементы коллажа, и со временем эти элементы стали доминирующими. Объединяющая фигура героя-рассказчика, фигура Мавра, обычно присутствовала, но чем дальше, тем больше он приобретал черты бродяги, окруженного сломанными, пришедшими в негодность, выброшенными вещами, которые часто были настоящими обломками ящиков или жестянками из-под топленого масла, прикрепленными к холсту и раскрашенными. Обращает на себя внимание то, что принявший новый облик султан Боабдил отсутствует на открывающей серию поворотной работе большого цикла "мавров" - диптихе, озаглавленном "Смерть Химены", в левой части которого могучая, ликующая толпа несет женский труп, привязанный к деревянной метле, как в день праздника Ганапати несут к воде фигуру оседлавшего крысу бога Ганеши. В правой половине диптиха толпа уже разбрелась, и изображен только участок береговой кромки, где среди сломанных муляжей, пустых бутылок и мокрых газет лежит мертвая женщина, синяя и раздувшаяся, все еще привязанная к палке, лишенная и красоты, и достоинства, перешедшая в разряд мусора. Когда Мавр появляется вновь, это происходит в чрезвычайно прихотливом антураже, на некой человеческой свалке, вызывающей в памяти хибары и импровизированные навесы городских бездомных, громадные соты бомбейских трущоб. Здесь все представляет собой коллаж - хижины, на которые пошли всяческие обломки, ржавое рифленое железо, обрывки картона, сучковатые куски выброшенного волнами на берег дерева, мятые автомобильные двери, ветровое стекло оставленного без присмотра "форда-темпо"; многоквартирные дома, сложенные из ядовитого дыма, из водопроводных кранов, становящихся причиной смертельных схваток между женщинами за право очереди (например, индуски против евреек из общины Бене-Израиль), из керосиновых самосожжений, из непосильной квартплаты, собираемой с неслыханной жестокостью бандами "братков" и патанов********; и жизни людей под давлением, которое чувствуешь сполна только в самом низу кучи, становятся такими же композитными и лоскутными, как их жилища: вот осколок мелкого воровства, вот черепок проституции, вот обрывок нищенства; а у сохранивших остатки самоуважения -чистка ботинок, бумажные гирлянды, дешевые серьги, плетеные корзинки, рубашки пайса-за-шов, кокосовое молоко, присмотр за автомобилями и брикеты карболового мыла. Но Аурора, никогда не ограничивавшаяся простым репортажем, продвинула свое видение на несколько шагов дальше: в ее работах сами люди были составлены из отбросов, были коллажами из всего, в чем город уже не нуждался - из оторванных пуговиц, сломанных автомобильных дворников, обрывков ткани, обгоревших книг, засвеченной фотопленки. Они бродили, выискивая себе, что подвернется; роясь в огромных кучах частей человеческого тела, подбирали себе недостающие конечности, и тут было не до разборчивости, что есть, то есть, и многие довольствовались, скажем, двумя левыми ступнями или, отчаявшись найти ягодицы, ставили себе на их место пухлые отрезанные женские груди. Мавр стал обитателем невидимого мира, мира духов, мира несуществующих людей, и Аурора последовала за ним туда, сделав невидимое видимым силой своей художнической воли. И сама фигура Мавра: одинокий, лишенный матери, он окунулся в порок и был изображен существом теневого мира, погрязшим в преступлениях и бесчинствах. В этих поздних картинах он совершенно утратил свою прежнюю метафорическую роль объединителя противоположностей, знаменосца плюрализма, он перестал быть символом - пусть даже весьма условным - новой нации и превратился вместо этого в олицетворение распада. Аурора явно пришла к выводу, что идея смешения, гибридизации, скрещивания культур, которая на протяжении большей части ее творческой жизни была для нее ближе к понятию Бога, чем что бы то ни было, на деле оказалась подверженной порче и чреватой тьмой не меньше, чем светом. В этом "черном Мавре" идея гибридности была переосмыслена, и он стал - не побоюсь сказать - бодлеровским цветком зла: ...Aux objets repugnants nous trouvons des appas; Chaque jour vers l'Enfer nous descendons d'un pas, Sans horreur, a travers des tenebres qui puent*********. И не только зла, но и бессилья; ибо он превратился в беглеца, в преследуемого, его стали осаждать и мучить призраки прошлого, и тщетно он прятался от них и гнал их прочь. Мало-помалу он сам обрел потусторонние черты, стал ходячим призраком и начал погружаться в абстракцию, отдал грабителям свои ромбы и алмазы, утратил последние остатки былого великолепия; принужденный нести военную службу в дружине какого-то мелкого князька (здесь, что любопытно, Аурора верна реальной биографии султана Боабдила), низринутый с высот царской власти к положению простого наемника, он быстро сделался составным существом, столь же жалким и безымянным, как те, среди которых он обретался. Гора мусора росла, росла и наконец погребла его. Снова и снова Аурора обращалась к диптиху; в правых половинах она представила нам серию страдальческих, безжалостных, пугающе обнаженных поздних автопортретов, где есть влияние Гойи и Рембрандта, но гораздо больше дикого эротического отчаяния, которое трудно сравнить с чем-либо в мировом искусстве. Аурора-Айша сидела одна подле адской хроники сыновних падений и ни разу не пролила слезинки. Ее лицо отвердело, стало каменным, но глаза засветились невыразимым ужасом - словно ее до глубины души поразило то, на что она глядела, что стояло перед ней, то есть там, где стоит обычно зритель картины, - словно сам человеческий род открыл ей свое тайное и отвратительное лицо, обратив тем самым в камень ее старческую плоть. "Портреты Айши" производили тяжкое, угнетающее впечатление. Не раз Айша возникала в контексте двухуровневой темы призраков-двойников. Призрак-Айша преследовала мусорного Мавра; а позади Айши-Ауроры порой виднелись нечеткие прозрачные фигуры - одна женская и одна мужская, с пустотой вместо лиц. Была ли эта женщина Умой-Хименой, или это была сама Аурора? А призрак-мужчина - это был я? То есть Мавр? А если не я, то кто? В этих "призрачных" или "двойных" портретах Айша-Аурора выглядит - или мне чудится? - затравленной, как Ума, когда я пришел к ней после гибели Джимми Кэша. Нет, не чудится. Я знаю этот взгляд. Она выглядит так, словно сейчас развалится на части. Так, словно ее преследуют. x x x А она на этих картинах преследовала меня. Точно она была ведьма на скалистом утесе, высматривающая меня внутри своего хрустального шарика и поглаживающая крылатую обезьянку. Потому что воистину я перемещался по темным местам - с той стороны луны, позади солнца, - которые она сотворила в своих работах. Я жил в ее фантасмагориях, и очами воображения она видела меня отчетливо. Хотя и не абсолютно четко: было такое, чего она не могла вообразить, чего даже ее проникающий всюду взгляд не в силах был увидеть. В самой себе она проглядела снобизм, который выразился в этом ее презрительном гневе, проглядела страх перед невидимым городом, проглядела свою малабар-хиллскую спесь. С какой ненавистью обрушилась бы на себя теперешнюю та прежняя, радикальная Аурора, королева националистов! Дать повод сказать, что на склоне лет она стала еще одной grande dame Малабар-хилла, прихлебывающей чай и с неудовольствием оглядывающей бедняка у своих ворот... А во мне она проглядела то, что в этих ирреальных сферах, в компании человека-железяки, зубастого чудища и трусливой лягушки (ибо Мандук определенно был трусом - он никогда сам не участвовал в жестоких делах, на которые нас посылал) я впервые за мою длинно-краткую жизнь обрел ощущение собственной нормальности, радость от того, что во мне нет ничего особенного, чувство общности с людьми вокруг - а ведь это определяющие свойства родного дома. Есть одна истина, которую знал Раман Филдинг, на которой тайно зиждилась его власть: люди жаждут вовсе не гражданской и социальной нормы - нет, они жаждут возмутительного, невероятного, буйного, того, что способно выпустить на волю нашу дикую мощь. Мы ищем возможности открыто проявить наше тайное. Так-то, мама: живя среди страшных людей, творя страшные дела, я без всяких волшебных башмаков нашел дорогу домой. x x x Готов признать: мощь моих ударов почувствовали на себе многие. Я доставлял насилие ко многим дверям, как почтальон доставляет почту. Я делал, что требовалось и когда требовалось, - делал грязную работу и находил в ней удовольствие. Рассказывал ли я, с каким трудом, преодолевая собственную природу, я учился делать все левой рукой? Что ж: теперь я наконец могу быть правшой, могу в моем новом, полнокровном бытии извлечь из кармана доблестную руку-кувалду, и пусть она свободно пишет историю моей жизни. Моя дубинка неплохо мне послужила. Очень быстро я стал одним из первых боевиков ОМ, наряду с Железякой Хазаре и Чхагганом Одним Кусом Пять (который, как и следовало ожидать, тоже был универсалом, чьи таланты не ограничивались кухней). Команда Хазаре, его одиннадцать - мы трое и еще восемь громил, таких же отчаянных и свирепых, - десять лет не знала себе равных и считалась командой команд в иерархии ОМ. Так что помимо чистого наслаждения игрой распоясавшихся сил были еще поощрения за отличные результаты и мужская радость сплоченного товарищества. Способны ли вы понять восторг, с каким я окунулся в простоту моей новой жизни? Ибо так оно и было; я упивался ею. Наконец-то, говорил я себе, немного непосредственности; наконец именно то, для чего ты рожден. С каким облегчением прекратил я многолетние бесплодные попытки достичь нормальности, с какой радостью явил миру свое сверхъестество! Можете ли вы вообразить, сколько злости накопилось во мне из-за всех ограничений и эмоциональных сложностей прежнего существования - сколько отвращения к высокомерию мира, к подслушанным женским смешкам, к издевкам учителей, сколько невысказанного гнева из-за тесноты одинокой, по необходимости замкнутой, лишенной друзей и в конце концов разбитой матерью вдребезги жизни? Теперь вся накопившаяся ярость взрывалась в моем кулаке, как порох. Шаррраххх! О, не сомневайтесь, джентльмены и бегумы: я знал, кого надлежит отдубасить и отметелить, знал как и знал почему. И спрячьте-ка ваше неодобрение! Б самый темный угол, куда солнце и не заглядывает! Пойдите в кино и убедитесь, что больше всего криков восторга ныне достается не любовнику и не положительному герою - нет, не им, а молодчи

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору