Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Приключения
   Приключения
      Ирвинг Вашингтон. Легенда о наследстве мавра -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
рода. Пациенты постепенно пошли на поправку; и настал день, когда к Айришу, который сидел в саду в шелковом халате, гладил растянувшегося рядом бульдога Джавахарлала и потягивал известковую воду, пришла его жена и тихо сказала, что Принцу Генриху можно будет у них остаться. - Хватит войн, домашних и мировых, - сказала она. -Навоевались. Предлагаю трехсторонний мир. Весной 1945 года Аурора Зогойби достигла совершеннолетия. Двадцать первый свой день рождения она отпраздновала в Бомбее без Авраама; на вечере, устроенном в ее честь Кеку Моди, были многие из художественных и политических светил города. Англичане как раз выпустили тогда из тюрем конгрессистов, поскольку затевались новые переговоры; сам Джавахарлал Неру был освобожден и послал Ауроре из Шимлы, из гостиницы "Армсделл" длинное письмо, в котором извинялся за свое отсутствие на торжествах. "Я совершенно охрип, - писал он. - Не могу понять, чем я привлекаю эти громадные толпы. Очень лестно, разумеется, но изматывает и часто вызывает досаду. Здесь, в Шимле, мне то и дело приходится выходить на балкон или веранду, даруя им даршан - лицезрение. Из-за осаждающих меня толп о том, чтобы выйти прогуляться, не может быть и речи, разве что глубокой ночью... Появись я на твоем празднике, он был бы безнадежно испорчен". В качестве подарка он прислал ей "Основы наук для гражданина" и "Математику для миллионов" Хогбена с тем, чтобы "стимулировать твой художественный талант воздействием иной стороны человеческого духа". Слегка поморщившись, она отдала книги Кеку Моди. - Сдалась Джавахару эта заумь. Мне незачем - я девушка односторонняя. x x x Вернемся к Флори Зогойби; она была еще жива, но явно повредилась умом. Однажды, в конце июля, люди увидели, что она ползает на четвереньках по полу синагоги в Маттанчери, и услышали от нее, что она зрит будущее на голубых китайских плитках и что очень скоро целая страна поблизости от Китая будет съедена гигантскими прожорливыми грибами. Старый Моше Коген с печалью в сердце освободил ее от должности. Его до сих пор незамужняя дочь Сара знала от кого-то, что в Траванкуре около моря есть церковь, которую начали посещать душевнобольные всех религий, поскольку считалось, что церковь способна исцелить недуг; Сара сказала отцу, что хотела бы свозить туда Флори, и свечной фабрикант согласился оплатить поездку. Первый день по приезде Флори провела, сидя на земле внутри церковной ограды, проводя веточкой линии и беспрестанно разговаривая с невидимым, потому что несуществующим, внуком. Во второй день Сара на час оставила Флори одну, а сама пошла пройтись вдоль берега, глядя на приплывающие и отплывающие баркасы рыбаков. Когда она вернулась, у церкви был ад кромешный. Один из сумасшедших облил себя бензином и совершил самосожжение у подножия большого распятия. Когда он чиркнул роковой спичкой, гигантский всполох лизнул край цветастой юбки сидевшей рядом старухи, и ее тоже охватило пламя. Это была моя бабушка. Сара привезла ее тело обратно, и ее похоронили на еврейском кладбище. После похорон Авраам долго стоял у могилы и не отстранился, когда Сара Коген взяла его за руку. Через несколько дней гигантский гриб пожрал японский город Хиросиму, и, услышав об этом, свечной фабрикант Моше Коген зарыдал горькими слезами. x x x Теперь кочинские евреи почти все уже уехали. Осталось доживать не более пятидесяти человек; те, кто помоложе, отбыли в Израиль. В Кочине живет последнее поколение; уже решено, что синагога станет собственностью штата Керала и в ней откроют музей. Последние беззубые холостяки и старые девы греются на солнышке в переулках Маттанчери, не оглашаемых детскими криками. УХОД в небытие этой общины также должен быть оплакан; хоть и не истребление, как в других местах, но все же конец истории, длившейся два тысячелетия. В конце 1945 года Аурора и Авраам уехали из Кочина, купив просторный дом под сенью тамариндов, платанов и хлебных деревьев на склоне холма Малабар-хилл в Бомбее; из круто спускавшегося террасами сада открывался вид на пляж Чаупатти, бухту Бэк-бей и набережную Марин-драйв. - В любом случае в Кочине больше делать нечего, - рассуждал Авраам. - С деловой точки зрения переезд - абсолютно разумный шаг. Он оставил надежных людей руководить операциями на юге и регулярно, из года в год, совершал туда инспекционные поездки... но Аурора не нуждалась в разумных обоснованиях. В день приезда она вышла на смотровую площадку на последней террасе сада - дальше был головокружительный обрыв к черным прибрежным камням и кипящему морю - и во всю силу голоса крикнула прокатившееся эхом "Ура!" Авраам смиренно стоял в нескольких шагах позади нее, сцепив перед собой пальцы рук, и постороннему взгляду мог показаться дежурным управляющим, каким он когда-то был. - Надеюсь, новое местоположение благотворно скажется на твоей творческой деятельности, - сказал он с болезненной церемонностью. Аурора подбежала к нему и кинулась ему в объятия. - На творческой деятельности, говоришь? - спросила она, глядя на него так, как не глядела уже годы. - Тогда пошли, мистер, в дом, и давай творить. * Гаты - горы в южной Индии. ** В. Шекспир, "Венецианский купец". *** Румпельштильцхен - гномик из немецкой народной сказки. За услугу, оказанную невесте короля, он требовал у нее ее первенца. **** Имеется в виду герой романтической пьесы Э. Ростана (1868-1918) "Сирано де Бержерак", писавший по просьбе друга любовные признания от его имени. Часть вторая. МАЛАБАРСКИЕ ПРЯНОСТИ 9 Единожды в году моя мать Аурора Зогойби танцевала превыше богов. Единожды в году боги приходили на пляж Чаупатти плескаться в загаженном море; тысячи и тысячи толстобрюхих идолов из папье-маше, изображавших слоноголового бога Ганешу или Ганапати Баппу, двигались к воде верхом на крысах из того же материала - ведь индийские крысы, как мы знаем, переносят не только чуму, но и богов. Иные из этих кентавров бивня и хвоста были так малы, что могли поместиться на человеческих плечах или их можно было бы взять в охапку; другие - размером с небольшой дом - передвигались на деревянных платформах с огромными колесами, толкаемых множеством людей. Вдобавок в огромных количествах появлялись танцующие Ганеши, и вот с этими-то вихлявыми Ганапати, сладострастными и толстобрюхими, сражалась Аурора, противопоставляя свои безбожные вращения развеселому покачиванию бесконечно растиражированного бога. Единожды в году небо заволакивали облака всех мыслимых оттенков; розовые и фиолетовые, пурпурные и алые, шафранные и зеленые, эти порошковые облака, выпускаемые из бывших в употреблении инсектицидных пистолетов или вылетающие из связок лопающихся в воздухе воздушных шаров, осеняли копошащихся внизу богов "подобно aurora borealis или, точнее, aurora bombayalis*", как говорил художник Васко Миранда. И там же, в небесах, над толпами богов и людей, год за годом -сорок один год подряд, - не страшась крутизны под бастионами нашего дома на Малабар-хилле, дома, который из иронического озорства или своенравия мать назвала "Элефантой"**, то есть обиталищем слонов, кружилась почти божественная фигура нашей собственной "Бомбейской зари", облаченная в ослепительные, переливающиеся всеми огнями радуги одежды, превосходящие яркостью даже праздничное небо с его висячими садами из крашеного порошка. Длинными прядями взметались ее белые волосы-возгласы (о пророчески преждевременная седина в моем роду!), живот ее - не жирно-трясучий, а стройно-летучий - был обнажен, босые ступни мелькали, на щиколотках звенели серебряные браслеты с бубенчиками, голова гордо поворачивалась из стороны в сторону, руки изъяснялись на непостижимом языке... Так исполняла великая художница свой танец вызова, танец презрения к извращенности рода человеческого, заставлявшей людей лезть в толпу, рискуя погибнуть в давке, "лишь бы только куклу в жижу макнуть", как моя мать язвила, закатывая глаза к небу и кривя рот в горькой улыбке. - Людская извращенность сильней, чем людской героизм, - дин-дин-дон! - чем трусость, - топ-хлоп! - чем искусство, -возглашала в танце Аурора. - Ибо у всего этого есть пределы, границы, дальше которых мы не пойдем; но извращенность безгранична, и предел ей не положен. Что на сегодняшний день крайность, завтра уже будет в порядке вещей. И словно в подтверждение ее слов о многоликой мощи извращенности танец Ауроры стал с годами главным событием праздника, который она презирала, стал частью того, против чего был направлен. Ликующие толпы ложно, но неисправимо видели в кружении и яркости ее безбожных юбок свою же веру; они считали, что Аурора тоже возносит хвалу богу. "Ганапати Баппа морья"***, - пели они, приплясывая, под резкие звуки дешевых труб и огромных рогов-раковин, под оглушительную дробь, выбиваемую пришедшими в наркотический раж барабанщиками с белыми выкаченными глазами и пачками бумажных денег в зубах от благодарных верующих, и чем высокомернее легендарная женщина танцевала на недосягаемом парапете, чем сильней в ее собственных глазах возносилась над тем, что презирала, тем с большей жадностью толпа всасывала ее в себя и переваривала, видя в ней не мятежницу, а храмовую танцовщицу - не гонительницу богов, а их фанатичную поклонницу. (Авраам Зогойби, как мы увидим, находил для храмовых танцовщиц иное применение). Однажды в разгар семейной ссоры я со злостью припомнил ей многочисленные газетные сообщения о ее постепенном врастании в торжества. К тому времени праздник "Ганеша Чатуртхи" стал поводом для демонстраций силы со стороны индуистско-фундаменталистски настроенных молодых громил в головных повязках шафранного цвета, подстрекаемых крикливыми политиканами и демагогами из так называемой "Оси Мумбаи****" - такими, как Раман Филдинг по прозвищу Мандук (Лягушка). - Раньше ты была бесплатным зрелищем для туристов, -насмехался я. - А теперь ты составная часть "программы облагораживания". За этим благозвучным названием стояла деятельность мумбаистов, заключавшаяся, попросту говоря, в очистке городских улиц от неимущих; однако броня Ауроры Зогойби была слишком крепка для моих примитивных ударов. - Думаешь, я поддамся похабному давлению? - презрительно кричала она. - Думаешь, меня очернит твой черный язык? Сыскались, видите ли, какие-то мумбисты-джумбисты тупоголовые! Я на кого, думаешь, иду войной? На самого Шиву Натараджу***** и на его носатого пузатого пресвятого сына-кретина - сколько лет уже я гоню их со сцены вон! А ты мотай на ус, черномазый. Может, научишься когда-нибудь поднимать ветер, сеять бурю. Нагонять ураган. Тут же, конечно, над нашими головами прокатился гром. Щедрый, обильный дождь хлынул с небес. Сорок один год подряд танцевала она в день Ганапати -танцевала безрассудно, с риском для жизни, не удостаивая взглядом оскаленные внизу обросшие ракушками терпеливые черные каменные зубы. Когда она в первый раз вышла из "Элефанты" во всем убранстве и начала крутить пируэты на краю обрыва, сам Джавахарлал Неру просил ее образумиться. Это было вскоре после антианглийской забастовки военных моряков в бомбейском порту и объявленного в ее поддержку хартала - прекращения торговли по всему городу, акция была остановлена по совместному призыву Ганди и Валлабхая Па-теля, и Аурора не упустила случая съязвить на этот счет: - Что, пандитджи, ваш Конгресс так и будет, чуть запахнет порохом, идти на попятный? УЖ я-то, будьте уверены, не потерплю компромиссов. Б ответ на новые просьбы Неру она поставила условие: она спустится, лишь если он от начала до конца прочитает наизусть "Моржа и Плотника" Кэрролла, что он, ко всеобщему ликованию, сделал. Помогая ей спуститься с опасного парапета, он сказал: - С забастовкой все не так просто. - С забастовкой все предельно ясно, - возразила она. -Скажите лучше, что вы думаете о стихотворении. Мистер Неру густо покраснел и мучительно сглотнул. - Это печальное стихотворение, - сказал он после короткой заминки, - потому что устрицы еще очень юные. Здесь, можно сказать, идет речь о пожирании детей. - Мы все пожираем детей, - отрезала она. Это было за десять лет до моего рождения. - Не чужих, так своих. Нас было у нее четверо. Ина, Минни, Майна, Мавр -волшебная трапеза из четырех блюд: сколь часто и сколь плотно она ни наворачивала, пища не иссякала. Четыре десятилетия она наедалась досыта. В шестьдесят три года, танцуя свой сорок второй танец в день Ганапати, она упала. Тихие слюнявые волны облизали ее тело, и черные каменные челюсти взялись за работу. В то время, однако, хотя она оставалась мне матерью, я уже не был ей сыном. x x x У ворот "Элефанты" стоял, опираясь на костыль, человек с деревянной ногой. Закрываю глаза, и вот он передо мной, отчетливо виден, этакий немудрящий Петр у врат земного рая, ставший по совместительству моим личным уцененным Вергилием, моим вожатым по аду - по великому адскому граду Пандемониуму, по темному, недоброму, зазеркальному двойнику моего родного златого града, по низинам, а не высотам Бомбея. Возлюбленный мой одноногий страж! Мои родители, постоянно изощрявшиеся в языковых вывертах, звали его Ламбаджан Чандивала. (Можно подумать, Айриш да Гама заразил их привычкой всему на свете давать прозвища.) Эта двуязычная шутка в те дни была понятна гораздо большему, чем сейчас, числу людей: ламба - долговязый; джан (душенька) - звучит почти как Джон; чанди - серебро, silver; вала - суффикс деятельности или обладания. Итак, долговязый Джон Сильвер, жутко бородатый и косматый, но младенчески беззубый в прямом и переносном смысле, перетирающий бетель кроваво-красными деснами. "Наш приватный пират", говорила о нем Аурора, и само собой, вы верно догадались, на плече у него обычно сидел и орал всякие гадости зеленый попугай Тота с подрезанными крыльями. Птицу купила моя мать, во всем стремившаяся к совершенству, на меньшее она не соглашалась. - А то что за пират без попугая? - спрашивала она, изгибая брови и делая правой рукой крутящее движение, словно поворачивала дверную ручку, и добавляла, непринужденно и достаточно скандально, потому что вольными шуточками о Махатме Ганди тогда просто так не бросались: - Все равно, что Маленький человек без его набедренной повязки. Она пыталась научить попугая говорить по-пиратски, но увы - это была упрямая старая бомбейская птица. "Пиастры! Пиастры!" - выкрикивала мать, но ученик хранил возмутительное молчание. И вот, когда прошли уже годы бесплодного натаскиванья, Тота вдруг сдался и недовольно проскрипел: "Писе - сафед - хати!" Эта достопамятная фраза, которая переводится примерно как "пюре из белых слонов", стала излюбленным семейным ругательством. Я не видел последнего танца Ауроры Зогойби, но многие из бывших на месте говорили впоследствии, что во время ее рокового падения за ней шлейфом тянулось это диковинное проклятие: "Пюр-р-ре-е-е.." - и глухой удар о камни. Волны прибили к ее телу сплюснутую и разбитую фигуру танцующего Ганеши. Но, конечно, она не это пюре имела в виду. Заклинание Тоты сильно подействовало и на самого Ламбаджана Чандивалу, ибо он - как и столь многие из нас -был слегка сдвинут на слонах; когда попугай заговорил, Ламба признал в сидящей у него на плече птице родственную душу и впустил в свое сердце это временами пророчествующее, но чаще безмолвное, как рыба, и, сказать по правде, злобное и дрянное создание. О каких же островах сокровищ мечтал наш пират с попугаем? Чаще и пространней всего он рассуждал о реальном острове Элефанта. Для детей из семьи Зогойби, которых слишком много чему учили, чтобы они могли грезить наяву, Элефанта была пустяком, горбом посреди залива. До Независимости - то есть до рождения Ины, Минни и Майны - люди плавали туда, нанимая лодки, и гуляли по острову, рискуя напороться на змею или иную гадость; однако ко времени моего появления на свет остров давно уже был освоен, и от "Ворот Индии" туда регулярно отправлялись экскурсии на катерах. Три мои большие сестры там откровенно скучали. Поэтому для меня, когда я ребенком в послеполуденную жару сидел на корточках подле Ламбаджана, Элефанта была чем угодно, только не островом грез; но для Ламбаджана, послушать его, это была земля, где текли млеко и мед. - В старые времена там правили царь-слоны, баба******, - рассказывал он. - Думаешь, почему в Бомбее так любят бога Ганешу? Потому что, когда люди еще не народились, там на тронах сидели слоны и рассуждали про всякую философию, а прислуживал им кто? Обезьяны. Говорят, когда слоны все вымерли и люди в первый раз приплыли на Элефанту, они увидели там каменных мамонтов выше башни Кутб-Минар в Дели, и так перепугались, что все порушили. Да уж, постарались люди тогда, чтобы о слонах памяти никакой не осталось, но кое-кто, выходит, и не забыл. Там, на Элефанте, есть в холмах такое место, где мертвые слоны схоронены. Что? Не верим? Качаем головкой? Гляди, Тота, он нам с тобой не верит. Ладно, баба. Хмурим, значит, лобик? Ну так смотри! И под попугайские крики он доставал - что же, что же еще, о тоскующее сердце мое, как не мятый лист дешевой бумаги, который даже я, ребенок, никак не мог принять за старинный пергамент. В общем, "карту". - Один большой слон, может быть, сам Великий Слон там до сих пор прячется, баба. Что я видел, то видел! А кто, по-твоему, ногу мне откусил? Кровищи-то было! А потом он отпустил меня великодушно, и кое-как я сполз с холма и добрался до лодки. Чего только я у него не насмотрелся! Он сокровища бережет, баба, там у него россыпи побогаче, чем у хайдарабадского низама. Ламбаджан охотно воспринял пиратский образ, который мы для него нафантазировали, - поскольку, естественно, моя мать, которая любила во всем ясность, растолковала ему его кличку - и с годами, казалось, постепенно уверовал в свою мечту, в Элефанту для "Элефанты", погружаясь в нее все глубже. Сам того не зная, он сроднился с семейной легендой да Гама и Зогойби, в которой немалую роль играют спрятанные сокровища. Так пряная сказка Малабарского побережья продолжилась на Малабар-хилле чем-то еще более пряным и сказочным, и это, по всей видимости, было неизбежно, ибо какие бы перченые дела ни творились в Кочине, наш великий космополис был и остается точкой пересечения всех подобных побасенок, и самые жгучие байки, самые смачно-бесстыдные истории, самые кричаще-мрачные грошовые (или, точнее, пайсовые) триллеры разгуливают в чем мать родила по нашим улицам. В Бомбее тебя сминает эта безумная толпа, тебя оглушают ее ревмя-реву-щие рога изобилия, и - подобно фигурам Аурориных родичей в ее настенной росписи дома на острове Кабрал - твоя собственная история должна тут протискиваться сквозь тесноту и давку. Это-то и нужно было Ауроре Зогойби; рожденная отнюдь не для тихой жизни, она наслаждалась шибающими в нос испарениями города, смаковала его обжигающие соусы, поглощала его острые блюда до последнего кусочка. Аурора стала представлять себя предводительницей корсаров, подпольной владычицей города. "Над этим домом развевается один флаг - Веселый Роджер", - не раз говорила она,

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору