ода от тепла к холоду, но в Петербурге об этом молчат, а потому  за
веселыми праздниками не следуют печальные будни.
   Благодаря слуге, ожидавшему меня, мехам, в которые я  был  закутан  и
хорошо закрытым саням, я достиг вполне благополучно  своей  квартиры  на
Екатерининском канале.
   Суровой зимой 1825 года не  приходилось  опасаться  оттепели:  стояли
крепкие морозы,  и  на  Неве,  против,  французского  посольства,  стали
строить многочисленные балаганы, занявшие все пространство  между  двумя
набережными,  а  расстояние  между  ними  превышает  две  тысячи  шагов.
Одновременно воздвигались ледяные горы, но,  как  это  ни  странно,  они
менее изящны, чем такие же горы в Париже, хотя и послужили им  образцом.
В вышину они имеют около ста футов, а в длину - около четырехсот. Делают
их из досок, на которые попеременно льют воду и набрасывают  снег,  пока
не образуется слой льда толщиной дюймов в шесть.
   Здешние салазки напоминают собой лотки, на которых  уличные  торговцы
продают свои товары. В публике снуют люди с подобными салазками в руках,
предлагая  прокатить  желающих.  Когда  находится  такой  любитель,   он
поднимается по лестнице на верх горы и садится  на  салазки  спереди,  а
катальщик - сзади. Последний управляет ими с большой ловкостью,  которая
тем более необходима, что с боков горы ничем  не  огорожены,  и  салазки
легко могут свалиться вниз с большой высоты. Спуск на  них  стоит  всего
одну копейку, иными словами, менее двух лиардов на наши деньги.
   Прочие развлечения напоминают в общем народные гулянья на  Елисейских
полях: в Петербурге тоже  дают  представления  силачи,  тоже  показывают
восковые фигуры, а также великанов и карликов, и все это  сопровождается
оглушительной музыкой. Насколько я мог судить,  жестикуляция  и  приемы,
при помощи которых зазывала приглашает публику, очень  похожи  на  наши,
хотя в этом, конечно, сказываются национальные особенности.
   Представление, имевшее, как мне показалось, наибольший успех, состоит
в  следующем:  на   сцене   отец,   с   нетерпением   ожидающий   своего
новорожденного сына, которого должны  привезти  из  деревни.  Появляется
кормилица с ребенком на руках, до того запеленатым, что виден только его
черный носик. Отец в  восторге  от  своего  наследника,  который  как-то
странно рычит, и находит, что тот как  две  капли  воды  похож  на  него
самого, и такой же ласковый, как и его мать. При этих словах  появляется
мать ребенка и слышит комплимент, сделанный ей мужем, который приводит к
спору, а спор к ссоре. Ссора переходит  в  драку,  причем  оба  родителя
тащат каждый в свою сторону несчастного младенца. При этом  он  выпадает
из пеленок и  оказывается..,  медвежонком,  которого  публика  встречает
бурными аплодисментами. Отец начинает догадываться,  что  ему  подменили
ребенка.
   Ночью в последнюю  неделю  святок  на  улицах  Петербурга  появляются
ряженые,  которые  ходят  из  дома  в  дом,  как  это  принято  в  наших
провинциальных городах. Наиболее  часто  встречающийся  костюм  ряженого
состоит  из  долгополого  сюртука,  сильно  накрахмаленной   сорочки   с
большущим воротником, из парика с буклями, громадного жабо  и  маленькой
соломенной шляпы. Эту  карикатуру  на  парижанина  дополняют  брелоки  и
длинные цепочки, висящие на шее щеголя. Однако, как только маска  бывает
узнана, свобода обращения с ней пропадает, этикет вступает в свои права,
какой-нибудь    полишинель    вновь    становится    сиятельством    или
превосходительством, что уже не позволяет шутить с ним по-прежнему.
   Что касается простого народа, то, готовясь к  рождественскому  посту,
он пьет и ест  в  три  горла,  но  как  только  наступает  канун  поста,
переходит от обжорства к такому строгому воздержанию, что при первом  же
ударе церковного колокола все остатки трапезы выбрасываются собакам. Все
разом  меняется:  чересчур  вольные  движения  превращаются  в  крестные
знамения, а разгульные песни  -  в  молитвы.  Перед  иконами  зажигаются
свечи, а полупустые церкви уже не могут вместить всех молящихся.
   Но  как  ни  блестящи  теперешние  празднества,  они  не  выдерживают
никакого сравнения с теми, какие бывали прежде: Так,  например,  в  1740
году императрица Анна Иоанновна решила затмить своих предшественников  и
устроить  такой  праздник,  который  был  под  силу  разве  что  русской
императрице. Она приурочила к нему  свадьбу  своего  шута,  и  по  этому
поводу  было  ведено  губернаторам   прислать   в   Петербург   по   два
представителя всех подведомственных им  народностей  в  их  национальных
костюмах и на обычных для них средствах передвижения.
   Приказ императрицы был тщательно выполнен, и  к  назначенному  дню  в
Петербурге собрались представители ста различных народностей,  некоторые
из них едва были известны даже  по  названию.  Здесь  были  камчадалы  и
лапландцы, одни  в  санях,  запряженных  собаками,  другие  -  в  санях,
запряженных оленями, калмыки с их коровами, бухарцы с верблюдами, остяки
на  лыжах,  светлоголовые  финны,  черноволосые   кавказцы,   украинские
великаны, пигмеи-самоеды, башкирцы и т.д. и т.п.
   По прибытии в столицу каждому из них отводилось место  под  знаменем,
соответствовавшем  географическому  положению   губернии,   которую   он
представлял. Знамен этих было четыре: одно обозначало  весну,  второе  -
лето, третье - осень, четвертое - зиму.
   Однажды, когда все представители оказались в сборе, было устроено  их
шествие по улицам Петербурга, и хотя эта  процессия  повторялась  каждый
день, она никак не могла насытить всеобщего любопытства.
   Наконец, настал день свадебной церемонии. После  службы  в  дворцовой
церкви новобрачные отправились в сопровождении своей шутовской свиты  во
дворец, который приказала выстроить для них  императрица.  Дворец  этот,
целиком сделанный изо льда, имел в длину пятьдесят два фута, а в  ширину
- двадцать. Все украшения, и наружные и внутренние, вся мебель и  посуда
- столы, кресла, подсвечники со свечами, тарелки, статуи, даже кровати -
все было из прозрачного льда, отделанного под мрамор.  У  дворца  стояло
шесть также ледяных пушек, из которых одна, заряженная полутора  фунтами
пороха и ядром, приветствовала выстрелом новобрачных.
   Самым любопытным в этом ледяном дворце был колоссальный слон, на  нем
сидел перс, а по бокам стояли двое слуг. Этот  слон,  оказавшийся  более
счастливым, чем его собрат из Бастилии, извергал из своего  хобота  днем
воду, а ночью огонь. По обычаю всех слонов он время от времени  испускал
крик, слышимый во всем Петербурге. Этот крик  издавали  десять  человек,
помещавшихся у него внутри.
   Зимой 1825 года было еще меньше увеселений, чем обычно. Причина этого
крылась во всевозраставшей  меланхолии  императора  Александра,  которая
передалась его приближенным, всему двору и даже народу.
   Поговаривали, что уныние  царя  было  следствием  угрызений  совести;
поэтому мы расскажем подробно о том, чем они были вызваны.

Глава 11

   По смерти Екатерины II на престол взошел Павел I.  Надолго  удаленный
от двора, разлученный со своими детьми, воспитание которых взяла на себя
бабушка, новый император обнаружил  в  своих  отношениях  с  окружающими
недоверие и жестокость, из-за которых его недолгое царствование вызывало
недоумение соседних правительств и народов.
   Павел стал царем в возрасте сорока трех лет, после тридцати пяти  лет
лишений, изгнания и презрения. За эти долгие годы он много выстрадал  и,
как ему казалось, многому научился. Вот почему он взошел на трон  с  уже
готовыми указами и постановлениями, которые он составил во время  своего
изгнания.  И,  достигнув  власти,  с  лихорадочной  поспешностью   начал
приводить их в исполнение.
   Действуя наперекор всему, что было сделано и задумано Екатериной  II,
к которой он относился с ненавистью, он прежде всего окружил себя своими
детьми  и  назначил  великого  князя  Александра  военным   губернатором
Санкт-Петербурга. Императрица Мария Федоровна, которая не раз жаловалась
на его охлаждение, увидела с удивлением, смешанным со  страхом,  что  он
стал к ней добр и даже ласков. Сперва она усомнилась в искренности  этих
чувств, но вскоре поверила в благоприятную перемену супруга.
   Из духа противоречия, проявлявшегося чаще всего  тогда,  когда  этого
меньше всего ожидали, Павел в первом же своем указе велел  приостановить
набор рекрутов, недавно начатый по приказу Екатерины, согласно  которому
отдавали в солдаты одного крепостного из ста. Мера эта  была  не  только
гуманной,  но  и  весьма  политичной,  ибо  она  разом  принесла  новому
императору благодарность дворян, недовольных былым набором  рекрутов,  и
любовь крестьян, чрезвычайно от нее страдавших.
   Граф Зубов, последний фаворит Екатерины, думал, что он все потерял со
смертью своей повелительницы и опасался не только за свою свободу, но  и
за жизнь. Павел I призвал его к себе, утвердил  во  всех  занимаемых  им
должностях и, в частности в звании флигель-адъютанта. При этом он сказал
ему:
   - Продолжайте исполнять свои обязанности. Надеюсь, вы будете  служить
мне так же верно, как служили моей матери.
   Польский генерал Костюшко жил  пленником  в  одном  из  петербургских
дворцов. Павел решил освободить  его  и  самолично  возвестить  ему  эту
милость. Костюшко так растерялся при виде царя, что даже не поблагодарил
его. А спохватившись, велел отнести себя во дворец, ибо еще не оправился
после полученных  ран.  Выслушав  изъявления  его  благодарности,  Павел
пожаловал ему большое поместье в Польше, но генерал отказался от него  и
попросил взамен денег, чтобы жить и умереть там, где он пожелает.  Павел
приказал выдать ему 100000 рублей.
   Среди подобных распоряжений, которые вопреки  опасениям  всего  света
позволяли надеяться на тихое и  достойное  царствование,  наступил  день
похорон скончавшейся  императрицы,  и  по  этому  поводу  Павел  задумал
исполнить свой двойной сыновний долг.
   В течение тридцати пяти лет имя Петра III  произносили  в  Петербурге
только шепотом. Павел отправился в  Александро-Невскую  лавру,  где  был
похоронен несчастный император, велел открыть его гроб,  пал  на  колени
перед останками отца и, сняв  с  руки  скелета  перчатку,  поцеловал  ее
несколько раз. Затем он велел поставить гроб посреди церкви  и  отпевать
покойного императора так же, как только что отпевали Екатерину, лежавшую
на парадной кровати в одной из зал дворца.
   Наконец, отыскав барона  Унгерн-Штернберга,  проведшего  более  трети
столетия в изгнании за то, что верой и  правдой  служил  Петру  III,  он
вызвал старика в Зимний дворец, в одной из зал  которого  висел  портрет
покойного императора.
   Когда барон явился, Павел сказал ему:
   - Я пригласил вас для того, чтобы в вашем лице выразить благодарность
преданным друзьям отца.
   И, поставив барона у  портрета,  он  расцеловал  его,  пожаловал  ему
звание генерал-аншефа и орден Александра Невского и  попросил  стоять  у
гроба Петра III в той же форме, какую он носил при жизни императора.
   Наступил день печальной церемонии. Петр III,  как  известно,  не  был
коронован, и под этим предлогом предан земле  как  обыкновенный  русский
вельможа. Павел I приказал короновать его прах в гробу,  перенести  этот
гроб во дворец и поставить возле  праха  Екатерины.  Из  дворца  останки
обоих государей были перевезены в крепость для прощания с ними народа. И
в течение недели придворные, раболепствуя перед  новым  царем,  целовали
мертвенно-белую руку Екатерины II и гроб Петра III.
   После этих двойных похорон Павел I, видимо, позабыл о  благочестии  и
мудрости. Он уединился в своем Гатчинском дворце под  охраной  двух  или
трех гвардейских рот и целиком ушел в мелочи  воинской  службы,  проводя
иной раз целые часы за чисткой пуговиц на своем мундире, что он делал  с
такой же любовью, с какой Потемкин любовался игрой своих бриллиантов.
   С первого же дня его восшествия на престол во дворце были установлены
новые порядки. Прежде чем заняться  государственными  делами,  император
проводил время за теми мелочами,  которые  он  считал  нужным  ввести  в
обучение и обмундирование солдат. Ежедневно он проводил во дворе  дворца
военное учение, во время которого муштровал солдат  по  своему  вкусу  и
усмотрению. Это  учение,  получившее  название  "вахтпарада",  стало  не
только наиболее важным делом  его  правления,  но  и  центром  всех  его
административных и государственных забот.
   На этих "парадах" он отдавал приказания,  издавал  указы  и  принимал
посетителей.  Ежедневно  с  обоими  великими  князьями,  Александром   и
Константином, он часа три заставлял маршировать  солдат  и,  поднимая  и
опуская трость, повторял: "Раз, два, раз, два!" и подпрыгивал на  месте,
чтобы немного согреться, ибо, несмотря на зимние морозы, стоял  в  одном
мундире с непокрытой лысой головой.
   Вскоре все эти военные мелочи стали для  него  делом  государственной
важности: прежде всего он заменил белую кокарду черной с желтым ободком.
Это, говорил он, делается потому,  что  белый  цвет  бросается  в  глаза
издали, в то время как черный сливается  с  цветом  шапки  и  неприятелю
труднее  целиться  в  голову  солдата.  Реформа  коснулась  также  цвета
плюмажа, высоты сапог, пуговиц на гетрах и т,  д.,  и  тому,  кто  желал
обратить  на  себя  внимание  царя  и  доказать  ему  свою  преданность,
достаточно было явиться на следующий  вахтпарад  с  теми  новшествами  в
форме, которые Павел ввел накануне. Бывало -  и  не  раз,  -  что  такая
готовность  исполнить  малейший  каприз  царя  награждалась  орденом   и
производством в следующий чин.
   Павел относился с таким вниманием не только к форме  солдат,  которых
он то одевал, то раздевал, как это делает ребенок со своими куклами,  но
и к одежде всего населения. Французская революция ввела в  моду  большие
круглые шляпы, но он возненавидел их и  в  один  прекрасный  день  издал
указ, строжайше  запрещавший  показываться  в  таких  шляпах  на  улицах
Санкт-Петербурга.
   Отчасти по неведению,  отчасти  по  нежеланию,  приказ  этот  не  был
выполнен с той быстротой, какой требовал Павел. Тогда  он  расставил  на
всех перекрестках казаков и городовых, приказав им срывать круглые шляпы
с голов  упрямцев,  а  сам  разъезжал  по  улицам,  наблюдая,  точно  ли
выполняется его воля.
   Однажды, на обратном пути во дворец, он увидел на улице англичанина в
ненавистной ему круглой шляпе. Англичанин этот считал императорский указ
покушением на свою личную свободу. Павел остановился и  приказал  одному
из  своих  офицеров  сорвать  шляпу  с  головы  ослушника,  который  еще
осмелился показаться в ней на Адмиралтейской  площади,  вблизи  царского
дворца. Но, приблизившись к англичанину, офицер  убедился,  что  на  нем
узаконенная треугольная шляпа. Он возвратился назад и  доложил  об  этом
государю.
   Павел берет лорнетку и смотрит на англичанина, который как ни  в  чем
не бывало продолжает свой путь, и видит на нем  круглую  шляпу.  Офицер,
очевидно, ошибся. Разгневанный Павел приказывает отправить его под арест
и посылает  вместо  него  одного  из  своих  адъютантов,  и  тот,  желая
выслужиться, пришпоривает своего коня и  подъезжает  к  англичанину.  Но
оказывается,  что  государь   ошибся:   на   англичанине   действительно
треугольная шляпа.  Адъютант  почтительно  докладывает  об  этом  Павлу.
Последний снова наводит  на  англичанина  лорнет  и  вслед  за  офицером
посылает под арест адъютанта, ибо видит на англичанине круглую шляпу.
   В дело,  наконец,  вмешивается  один  из  генералов,  которого  Павел
посылает разрешить эту  задачу,  оказавшуюся  столь  роковой  для  обоих
офицеров. Генерал видит, что по мере его приближения к англичанину форма
его шляпы меняется и постепенно  переходит  из  круглой  в  треугольную.
Опасаясь, как бы его не постигла та же участь, что и двух  офицеров,  он
подводит англичанина к Павлу, и тут все объясняется. Оказывается, ловкий
британец,  желая  примирить  свою  национальную  гордость   с   капризом
иностранного монарха, заказал такую шляпу, которая при помощи спрятанной
внутри пружинки может быстро  менять  форму,  становясь  то  запрещенной
круглой, то законной треугольной. Павел нашел  эту  мысль  превосходной,
освободил из-под ареста  офицеров  и  разрешил  остроумному  англичанину
носить впредь такие шляпы, какие ему заблагорассудится.
   За приказом о шляпах последовал приказ об экипажах. В один прекрасный
день в  Петербурге  было  запрещено  разъезжать  в  экипажах  с  русской
упряжью, при которой форейтор сидит верхом на правой лошади и  управляет
левой. Владельцам карет, ландо и дрожек  были  даны  две  недели,  чтобы
обзавестись немецкой упряжью, после чего полиции было приказано обрезать
постромки у тех лошадей, что будут запряжены не по закону.
   Наконец, реформа коснулась кучеров: было ведено одеть их по немецкому
образцу и сбрить им бороды.  Некий  офицер,  не  успевший  сделать  это,
отправился на вахтпарад пешком из страха прогневить императора.  Он  шел
по улице в длинной и широкой шубе,  а  денщик  нес  за  ним  его  шпагу.
Неожиданно им  повстречался  Павел.  Видя  такое  нарушение  дисциплины,
рассерженный  император  приказал   разжаловать   офицера,   а   солдата
произвести в офицеры.
   Во всех областях жизни был введен строжайший этикет. Старинный  закон
требовал, чтобы при встрече  на  улице  с  государем,  императрицей  или
цесаревичем обыватель останавливался, выходил из экипажа и приветствовал
их низким поклоном. Закон этот был отменен в царствование Екатерины,  но
по воцарении Павел восстановил его во всей строгости.
   Некий генерал, кучер которого не узнал на улице экипажа императора  и
не  остановил  лошадей,  был  обезоружен  и  посажен  под  арест.  Когда
окончился срок ареста, ему хотели вернуть его  шпагу,  но  он  отказался
взять ее, говоря, что это почетная шпага, преподнесенная ему  Екатериной
с уверением, что никогда не будет отнята у него. Павел велел подать себе
шпагу,  рассмотрел  ее  и  убедился,  что   она   золотая   и   украшена
бриллиантами. Он подозвал к себе генерала  и  лично  вернул  ему  шпагу,
говоря, что не имеет решительно ничего против него, и  все  же  приказал
ему в течение двадцати четырех часов уехать из Петербурга в армию.
   К сожалению, далеко не всегда такие  случаи  оканчивались  более  или
менее благополучно. Некий Лихарев, один из  наиболее  отважных  офицеров
императорской гвардии, заболел как-то у  себя  в  деревне,  и  его  жена
приехала за врачом в Петербург. На свою беду,  она  встретила  на  улице
экипаж императора. Ни она, ни сопровождавшие ее люди ничего не слышали о
новом приказе, так как более трех  месяцев  не  были  в  столице.  Итак,
несчастная  женщина  проехала,  не  останавливаясь,  мимо  Павла.  Такое
нарушение его приказа задело императора за живое, и  он  тут  же  послал
вдогонку за ослушницей своего адъютанта, повелев посадить ее под  арест,
а ее четверых людей отдать в солдаты. Приказ был  в  точности  выполнен.
Женщина эта сошла с ума, а ее муж,  оставленный  без  врачебной  помощи,
умер в деревне.
   Еще более строгий этикет царил  внутри  дворца.  При  целовании  руки
государя подданные должны были становиться  на  колени.  Князь  Григорий
Голицын был арестован за то, что не  склонился  достаточно  низко  перед
императором и небрежно поцеловал его руку.
   Все эти сумасбродства, наугад взятые нами  из  жизни  Павла,  сделали
невозможным в конце четвертого года его пребывание на троне,  тем  более
что каждый новый день множил эти безумства. Понятно, сколь опасны  стали
они со стороны самодержца, малейшее желание которого  является  законом.
Павел интуитивно чувствовал,  что  ему  угрожает  неведомая,  но  вполне
реальная  опасность,  и  вызванный  ею  страх  еще  более  омрачал   его
помутившийся разум. Он уединился в Михайловском дворце,  построенном  им
на месте пре