льчиком.
   - В глазах света, - сказала она, - у моего ребенка нет ни  имени,  ни
семьи. Если мать Алексея захочет, я отдам ей сына, так как не могу взять
его с собой в такой далекий путь, но сама навязывать  его,  конечно,  не
стану.
   И она позвала кормилицу, чтобы поцеловать ребенка и показать мне, как
он похож на своего отца.
   То, что должно было случиться, - случилось. Мать. Анненкова, узнав  о
рождении ребенка, написала Луизе, что ждет ее с сыном к  себе.  Если  до
сих пор Луиза все еще  колебалась,  то  это  письмо  уничтожило  все  ее
сомнения. Ее тревожила лишь участь ребенка; теперь же  она  могла  ехать
незамедлительно.
   Однако,  как  ни  мечтала  Луиза   поскорее   отправиться   в   путь,
беременность и особенно пережитые волнения так расстроили  ее  здоровье,
что она с трудом оправлялась после родов. Я посоветовался с  ее  врачом,
который сказал  мне,  что  она  слишком  слаба  для  такого  длительного
путешествия. Все это нисколько  не  помешало  бы  ей  тотчас  уехать  из
Петербурга, но остановка была  за  разрешением,  которое  я  должен  был
выхлопотать через посредство Горголи.
   Однажды рано утром кто-то постучал в мою дверь,  и  я  услышал  голос
Луизы. Я подумал,  что  с  ней  приключилось  новое  несчастье.  Наскоро
одевшись, я открыл дверь  и  был  поражен  видом  Луизы:  она  сияла  от
радости.
   - Он спасен, - воскликнула она, - спасен!
   - Кто? - спросил я. - Он, он, Алексей! - Каким образом?
   - Читайте!
   И она протянула мне письмо графа. Я посмотрел на нее с удивлением.
   - Прочтите это письмо, - сказала она,  упав  в  кресло  под  влиянием
обуревавшей ее радости. Я прочитал:

   "Дорогая Луиза!"
   Человеку, который отдаст тебе это письмо, ты  можешь  довериться  так
же, как и мне: это мой лучший друг, мой спаситель.
   Я заболел в дороге, и меня пришлось оставить  в  Перми.  Случаю  было
угодно, чтобы в брате смотрителя здешней тюрьмы я  узнал  старого  слугу
нашей семьи. Благодаря его стараниям тюремный врач признал меня  больным
и не разрешил ехать дальше. И вот мне было позволено провести всю зиму в
здешнем остроге, откуда я пишу тебе это письмо.
   Все готово к моему бегству.  Смотритель  тюрьмы  и  брат  его  убегут
вместе со мною, и я должен, конечно, вознаградить  их  за  то,  что  они
потеряют из-за меня, а также  за  ту  опасность,  которой  подвергнутся.
Отдай, пожалуйста, подателю сего все деньги, какие у  тебя  найдутся,  а
также все драгоценности.
   Я знаю, как сильно ты меня любишь, и надеюсь, что ты  не  задумаешься
сделать все возможное ради моего спасения.
   Как только я буду в безопасности, я вызову тебя,  и  ты  приедешь  ко
мне.
   Граф Анненков".

   - Ну и что же? - спросил я, пробежав письмо еще раз.
   - Как, что же? - удивилась она. - Разве вы не видите?
   - Да, он предполагает бежать. Я уверена, что это ему удастся.
   - И что же вы сделали?
   - И вы еще спрашиваете?!
   - Неужели, - вскричал я, - вы отдали неизвестному человеку...
   - Все, что у меня было. Ведь Алексей пишет, чтобы  я  доверилась  его
другу, как ему самому. - А вы уверены, - медленно проговорил  я,  -  что
это письмо от Алексея?
   В свою очередь она с изумлением посмотрела на меня.
   - От кого же, как не от него?
   - Ну, а если этот человек.., я не могу этого утверждать,  но  у  меня
такое тяжелое предчувствие...
   - Какое? - спросила Луиза, бледнея.
   - А что если этот человек - мошенник, подделавший почерк графа?
   Луиза вскрикнула и вырвала у меня из рук письмо.
   - О, нет, нет! - воскликнула она, как  бы  стараясь  успокоить  самое
себя. - Нет! Я прекрасно знаю почерк Алексея и не могу ошибиться!
   И однако, перечитав письмо, она побледнела.
   - Нет ли у вас при себе другого письма от него? - спросил я.
   - Есть. Вот его записка, написанная карандашом.  Почерк  письма  был,
по-видимому, тот же  самый,  и  все  же  в  нем  чувствовалась  какая-то
неуверенность.
   - Неужели вы думаете, - спросил я, - что граф обратился бы к  вам  за
помощью?
   - А почему бы нет? Разве не я люблю его больше всех на свете?
   - Да, конечно, за любовью, за нежностью он обратился бы к вам, но  за
деньгами - к своей матери и только к ней.
   - Но разве все, что я имею, не  принадлежит  ему?  -  спросила  Луиза
дрогнувшим голосом.
   - Да, несомненно, но либо я не знаю графа Анненкова, либо это  письмо
писал не он.
   - Боже мой, - вскричала Луиза, - ведь эти  30000  рублей  -  все  мое
достояние, моя единственная надежда!
   - Скажите, а как он подписывал свои письма к вам? - спросил я.
   - Попросту "Алексей".
   - А это письмо подписано "граф Анненков".
   - Да, - подтвердила Луиза, совершенно подавленная.
   - Вы не знаете, что сталось с этим человеком? - Нет. Он  мне  сказал,
что приехал вчера вечером и немедленно уезжает обратно в Пермь.  -  Надо
заявить в полицию. Ах, если бы полицеймейстером по-прежнему был Горголи!
   - Заявить в полицию?
   - Конечно!
   - Ну, а если мы ошибаемся, - спросила  Луиза,  -  если  человек  этот
окажется не мошенником, а спасителем Алексея, ведь я могу  погубить  его
из-за нескольких тысяч? Ведь я вторично буду виновницей  его  несчастья?
О, нет, лучше рискнуть! А что до меня, я как-нибудь выйду из  положения.
Не  беспокойтесь  обо  мне.  Единственное,  что  я  хотела   бы   знать,
действительно ли Алексей в Перми?
   - Послушайте, -  сказал  я,  -  мне  довелось  слышать,  что  конвой,
сопровождавший сосланных в Сибирь, недавно вернулся обратно. Я знаком  с
одним жандармским ротмистром. Я схожу  к  нему  и  узнаю,  в  чем  дело.
Подождите меня.
   - Нет, нет, я пойду с вами.
   - Не советую, вы еще слишком слабы,  чтобы  лишний  раз  выходить  на
улицу. Вы и так поступили очень  неосторожно,  что  пришли  ко  мне.  А,
главное, вы помешаете мне собрать нужные сведения.
   - В таком  случае  идите  один  и  возвращайтесь  как  можно  скорее.
Помните, что я вас жду!
   Я поспешно оделся,  взял  извозчика  и  спустя  десять  минут  был  у
жандармского ротмистра Соловьева: одно время он тоже был моим учеником.
   Я не ошибся: конвой и в самом  деле  вернулся  три  дня  тому  назад.
Узнав, какого рода сведения мне нужны, Соловьев  предложил  помочь  мне:
оказалось, что унтер-офицер, в партии которого был Анненков, его хороший
знакомый.
   Соловьев послал за ним, и спустя несколько минут офицер этот  явился.
Это был человек с прекрасной военной выправкой, с суровым и вместе с тем
добрым лицом. Хотя я и понятия не имел о том, что он сделал для  графини
и ее дочерей, я сразу же почувствовал к нему симпатию.
   -  Вы  были  начальником  конвоя,  сопровождавшего  четвертую  партию
ссыльных? - спросил я.
   - Да, я.
   - В этой партии был граф Анненков?
   - Гм.., гм...Унтер-офицер замялся,  не  зная,  к  чему  клонятся  мои
расспросы. Я увидел его смущение и поспешил объясниться:
   - Вы говорите с другом графа Анненкова, готовым  пожертвовать  жизнью
ради него, - проговорил я, - умоляю вас, скажите мне всю правду.
   - Что вам угодно знать? - спросил офицер по-прежнему недоверчиво.
   - Я хочу прежде всего знать, не заболел ли он в дороге?
   - Ничего подобного.
   - Затем, остался ли он в Перми?
   - Мы там даже не останавливались.
   - Значит, он продолжал безостановочно свой путь?
   - Да, до Козлова, где он, надеюсь, и по сей час находится в таком  же
добром здоровье, как мы с вами.
   - А что это такое - Козлово?
   - Сельцо на Иртыше, примерно в восьмидесяти верстах от Тобольска.
   - Вы уверены, что он там?
   - А то  как  же!  Ведь  я  получил  расписку  от  местных  властей  и
представил    ее    позавчера    его    превосходительству     господину
полицеймейстеру.
   - Стало быть, и болезнь и остановка графа в Перми - это басни?
   - Конечно. Ни слова правды в этом нет.
   - Благодарю вас, друг мой.
   Я отправился затем к Горголи и все ему рассказал.
   - И вы говорите, - спросил он, - что это девушка решилась отправиться
за своим любовником в Сибирь?
   - Да.
   - Хотя у нее нет теперь никаких средств?
   - Да, ваше превосходительство.
   - В таком случае передайте ей от меня, что она к нему поедет.
   Я вернулся домой. Луиза ждала меня.
   - Скажите, - тут же спросила она, - вы узнали что-нибудь?
   - Узнал и хорошее и дурное:  ваши  тридцать  тысяч  пропали.  Граф  в
дороге не болел и теперь находится в Козлове, откуда ему вряд ли удастся
бежать. Зато вы получите разрешение отправиться к нему.
   - Другого я ничего и не  желаю,  -  обрадовалась  она,  -  только  бы
поскорее получить это разрешение.
   Я передал Луизе свой разговор с Горголи, и  она  вполне  успокоилась:
так сильно было ее желание уехать к Алексею.
   Проводив ее домой, я отдал ей все, что  имел,  -  что-то  около  трех
тысяч рублей. К сожалению, остальные  свои  сбережения  я  незадолго  до
этого отослал во Францию, не предполагая, конечно,  что  они  могут  мне
понадобиться.
   Горголи  сдержал  слово:  Луиза  не  только  получила  разрешение  на
поездку,  но  к  нему  были  приложены  30  тысяч  рублей.  Кроме  того,
сопровождать ее в Сибирь в качестве фельдъегеря был назначен  тот  самый
унтер-офицер, который конвоировал графа Анненкова.

Глава 17

   Было решено, что Луиза выедет в Москву на следующий  же  день  и  там
оставит своего ребенка у матери Алексея. Я  обещал  сопровождать  ее  до
Москвы, второй столицы России, которую давно собирался осмотреть.  Луиза
попросила фельдъегеря позаботиться об экипаже и лошадях, чтобы выехать с
утра, часов около восьми.
   В  назначенный   час   лошади   были   готовы,   что   указывало   на
исполнительность фельдъегеря. Более того, он  получил  разрешение  взять
для этого путешествия экипаж и лошадей из дворцовых конюшен.
   Луиза была бесконечно счастлива: все ее страхи исчезли. Еще  накануне
она готовилась отправиться в путь чуть  ли  не  пешком,  без  копейки  в
кармане. Сегодня ей предстояло путешествовать с роскошью, о которой  она
и мечтать не смела. Экипаж был превосходный и очень поместительный.
   Кто не путешествовал по России, тот не знает, с какой быстротой ездят
русские. Между Петербургом и Москвой около семисот верст, и  если  щедро
давать на чай ямщикам, то они покрывают это расстояние за сорок часов.
   Между станциями по этому тракту двадцать - тридцать верст, а  хорошие
чаевые составляют от пятидесяти копеек до рубля. Если платить ямщику эти
деньги, то, подъезжая к почтовой станции, он еще издали кричит: "Лошадей
для моих орлов!". Это означает, что он получает  хорошие  чаевые  и  что
нужно поскорее дать свежих лошадей. Если ямщику дают мало или ничего  не
дают, он подъезжает к  станции  молча,  всем  своим  видом  говоря,  что
спешить с перепряжкой лошадей нечего.
   Около  каждой  почтовой  станции  обычно  стоят  человек   десять   -
пятнадцать крестьян с  лошадьми.  В  ожидании  проезжих,  они  играют  в
какие-нибудь игры, а, заслышав крик ямщика об  "орлах",  поспешно  тянут
жребий. Встав бок о бок, дни берут постромку или  какую-нибудь  веревку,
сжимают ее обеими руками, а тот,  кому  достанется  ее  конец,  и  везет
дальше седоков. Если же, напротив, проезжие  не  дают  чаевых  или  дают
слишком мало, то ямщик, которому выпал жребий доставить их на  следующую
станцию, бывает не слишком доволен: он медленно идет за лошадьми, нехотя
запрягает их и не торопясь пускается в путь.
   Ямщик редко прибегает к кнуту.  Лошади  слушаются  его  голоса  и  то
ускоряют, то замедляют бег. Обыкновенно они мчатся во весь дух, и  ямщик
редко объезжает то, что валяется на  дороге,  будь  то  дерево,  вязанка
хвороста, пук соломы, а вывернув своих седоков, он утешает их следующими
словами: "ничего" и "небось". Каков бы  ни  был  ваш  чин,  положение  и
возраст, ямщик неизменно обращается к вам на "ты".
   Когда в дороге случается поломка,  ямщик  тотчас  же  исправляет  ее.
Загорится ли ось, сломается ли  спица  в  колесе,  он  срубит  ближайшее
дерево топором, который всегда находится при нем, и  изготовит  то,  что
ему нужно.
   В пути ямщик распевает свои бесконечные песни, не обращая внимания на
то, что делается позади  него  в  экипаже.  Бывали  случаи,  что  седоки
вываливались на ухабах из экипажей, а ямщик  как  ни  в  чем  не  бывало
продолжал ехать дальше.  И  только  потом,  заметив  исчезновение  своих
седоков, возвращался за ними и  говорил  в  утешение  со  своей  обычной
улыбкой:
   - Это ничего.
   Мы приехали в тот же  вечер  в  Новгород,  старинный  русский  город,
который взял себе девизом следующую поговорку: "Супротив бога и великого
Новгорода никто не  устоит".Новгород  был  колыбелью  русской  монархии,
шестьдесят церквей которого едва могли вместить  достославное  население
великого  города.  Теперь  же  со  своими  полуразрушенными  стенами   и
пустынными улицами он встает между Санкт-Петербургом и Москвой  -  этими
двумя  современными  столицами  Русской  империи,  -  как  тень   былого
могущества.
   Мы остановились в Новгороде лишь для того, чтобы поужинать, и  тотчас
же продолжали путь. Ночью мы видели  порой  по  бокам  тракта  костры  и
вокруг них длиннобородых мужиков и целый ряд повозок. Это были  возчики,
которые за неимением постоялых дворов, ночуют на  голой  земле  и  утром
встают отдохнувшие и веселые, словно провели ночь в удобных кроватях.
   На другое утро мы проснулись  в  так  называемой  русской  Швейцарии.
После неизменных  равнин  и  огромных  еловых  лесов  перед  нами  лежал
живописный край с озерами, долинами и холмами. Город Валдай  -  столица,
этой  северной  Гельвеции  находится  от   Петербурга   на   расстоянии,
приблизительно равном девяносто лье. Едва мы въехали в этот  город,  как
нас окружили торговки с  пряниками,  напомнившие  мне  уличных  девиц  в
Париже. В самом деле, девушки эти были  в  коротких  юбках  и,  как  мне
показалось,  не  столько  занимались  торговлей,  сколько  ремеслом,  не
имеющим с ней ничего общего.
   За Валдаем лежит Торжок, город, славящийся сафьяном, из которого  там
выделывают всевозможную обувь, порой очень элегантную.
   Следующим городом была Тверь - центр Тверской губернии, где находится
мост через Волгу, длиной в шестьсот шагов.
   Когда мы отъехали верст на двадцать пять от Твери, наступила ночь,  а
проснувшись утром, мы уже увидели  золотые  купола  московских  церквей.
Москва произвела на меня сильнейшее впечатление:  я  видел  перед  собой
огромную  могилу,  где  Франция  похоронила  свое  военное  счастье.   Я
вздрогнул помимо  воли,  и  мне  показалось,  что  передо  мной  вот-вот
предстанет тень Наполеона и, плача кровавыми слезами, поведает  о  своем
поражении.
   В Москве я видел повсюду следы пребывания французов в 12-м  году.  То
тут, то там попадались разрушенные,  обгорелые  здания  -  свидетельства
дикого патриотизма Растопчина.  Мне  хотелось  выскочить  из  экипажа  и
расспросить про дорогу в Кремль, но я был  не  один.  Я  решил  отложить
осмотр города, и в частности Кремля, до другого  раза,  а  пока  что  мы
направились в гостиницу, хозяин  которой  оказался  французом.  По  воле
случая наша гостиница находилась вблизи особняка графини Анненковой.
   Луиза очень устала с дороги, так как почти все время держала на руках
своего сына. Я советовал ей сперва  отдохнуть,  а  уже  потом  известить
графиню о своем приезде и попросить разрешения представиться ей. Но  она
меня  не  послушала:  не  медля,  послала  графине   записку   о   нашем
благополучном прибытии и сообщила, где мы остановились.
   Десять минут спустя  у  подъезда  гостиницы  остановился  экипаж,  из
которого вышли графиня и две ее дочери. Они не стали  ожидать,  когда  к
ним явится Луиза, а сами поспешили к ней. Старая графиня  и  ее  дочери,
видимо, оценили благородное сердце Луизы и не могли допустить, чтобы та,
которую они называли дочерью и сестрой, жила в гостинице во время своего
краткого пребывания в Москве.
   Через тонкую стенку, отделявшую мой номер от номера Луизы, я  слышал,
с какой сердечной теплотой они беседовали с Луизой.
   Луиза показала им уснувшего сына, и прежде, нежели она высказала свое
желание оставить его у них, барышни завладели ребенком  и  передали  его
старой графине.
   Узнав, что  я  приехал  с  Луизой,  они  пожелали  видеть  и  учителя
фехтования, преподавателя графа Алексея. Я ожидал этого и успел  заранее
привести себя в порядок после длительного путешествия.
   Легко догадаться, что меня буквально засыпали вопросами.
   Я  хорошо  знал  графа  Алексея  и  очень  любил  его,  так   что   с
удовольствием удовлетворил их любопытство. Бедные  женщины  очень  тепло
отнеслись ко  мне  и  настойчиво  предлагали  поселиться  у  них,  но  я
отказался. Во-первых, я не имел права на такое внимание с их стороны,  а
во-вторых, я чувствовал себя гораздо свободнее в гостинице. Так как я не
собирался  оставаться  в  Москве  после  отъезда  Луизы,  мне  следовало
воспользоваться своим кратким пребыванием в этом городе, чтобы осмотреть
его.
   Для ознакомления с  Москвой  я  взял  с  собой  фельдъегеря:  он  был
участником  войны  12-го  года,  совершил  отступление  от   Немана   до
Владимира,  а  затем  принимал  участие  в  преследовании  французов  от
Владимира до Березины. Такой человек был для меня  сущим  кладом.  Луиза
уехала с Анненковыми, а я остался в гостинице, пообещав, что приду к ним
в тот же день обедать.
   Четверть часа спустя мы с фельдъегерем начали прогулку по Москве.

Глава 18

   Несмотря на повсеместные следы бывшего  здесь  в  12-м  году  пожара,
сохранившиеся как мрачное воспоминание об этой  ужасной  године,  Москва
стала после этого еще краше и  величественнее,  чем  прежде.  Московский
Кремль остался нерушимым свидетелем былых  дней,  нисколько  не  утратив
своего византийского характера, благодаря которому он с первого  взгляда
напоминает дворец дожей в Венеции.
   Само собой разумеется, что прежде всего  я  направился  в  Кремль.  Я
вошел в него через Спасские ворота, по обычаю русских обнажив  при  этом
голову. Кроме Спасских, еще четверо ворот пробиты в его зубчатых стенах.
   Кремль  означает  собственно  "камень".  В  Кремле  находится  сенат,
арсенал. Благовещенский собор, Успенский кафедральный собор,  в  котором
цари венчаются на царство и где недавно короновался  император  Николай,
Архангельский собор, где  похоронены  первые  русские  цари.  Патриарший
дворец и древние царские палаты, в которых родился Петр Великий.
   Благодаря моему  проводнику  я  все  осмотрел  подробно.  Фельдъегерь
показал мне подземный ход, через который Наполеон выбрался из Кремля,  а
также апартаменты, где он, как говорят, простоял целые сутки у  окна  и,
скрестив на груди руки, следил  за  приближением  нового,  неведомого  и
страшного врага - огненной стихии, отнимавшей у него шаг за шагом  плоды
его  побед.  Из  этих  комнат  я  вышел  на   террасу,   откуда   Москва
представилась мне утопающей в садах и  сверкающей  своими  бесчисленными
золотыми куполами.
   Кремль расположен в центре Москвы,  на  холме,  у  подножия  которого
течет Москва-река. С высоты террасы, где я стоял, Москва видна,  как  на
ладони, и со своими извилистыми улицами, причудливыми домами и  церквами
кажется фантастическим городом из "Тысячи и одной ночи".
   Налюбовавшись видом Москвы, я спустился к зданию сената, построенному
в царствование Екатерины, на котором красуется слово "закон", написанное
на всех его четырех стенах. Так как здание это не представляло для  меня
особого интереса, а долго оставаться в Москве я не рассчитывал, не  стал
тратить время на его осмотр, а направился в  арсенал,  обширное  здание,
начатое постройкой в 1702 году Петром Великим.
   Здание это было заминировано в 12-м году при отступлении  французской
армии и носит до сих пор следы взрыва, совершенно его исковеркавшего.
   Отсюда мы направились к церкви Ивана  Великого,  построенной  в  1600
году в память избавления народа от голода, поразивш