с
очень  разными  чувствами.  Найджел  был  поражен  и  смущен  столь  резкими
нападками на духовную и  светскую  власть,  а  лучник  посмеивался,  радуясь
такому искусному  выражению  помыслов  и  чаяний  своего  сословия.  Но  вот
незнакомец остановил коня перед "Пятью Ангелами" в Гаттоне.
     - Харчевня хорошая, и эль в ней добрый. Я не раз его пробовал, - сказал
он. - "Видение о Петре Пахаре", которое вы сейчас слушали, завершил я  таким
стихом:

                     Вот книжицу свою довел я до конца.
                     Помилуй Бог того, кто мне нальет винца.

Так войдемте же и утолим жажду!
     - Нет, - ответил Найджел.  -  Нам  предстоит  далекий  путь  и  мешкать
нельзя. Но назови свое имя, друг мой, ибо мы весело скоротали время,  слушая
твои речи.
     - Поберегись! - ответил незнакомец, покачивая головой. - Тебе  и  всему
твоему сословию придется невесело, когда  речи  эти  обернутся  делом,  Петр
Пахарь устанет гнуть спину в поле и возьмется за лук и дубину, дабы  навести
порядок в стране.
     - Клянусь святым Павлом! Думается, мы сумеем образумить и Петра, и тех,
кто учит его таким скверностям, - сказал Найджел. -  А  поэтому  прошу  тебя
снова, назови свое имя, чтобы оно мне припомнилось, когда я услышу, что тебя
повесили.
     Незнакомец добродушно засмеялся.
     - Можешь называть меня Томасом Безземельным, - ответствовал он. - Но  я
был бы Томасом Безмозглым, коли бы назвал свое подлинное имя. Ведь наберется
немало разбойников и в черных рясах и в железных доспехах,  кто  с  радостью
поможет мне вознестись к небу способом, про который ты упомянул. Так прощай,
сквайр, и ты, лучник, тоже, да вернетесь вы домой с целыми костями!
     Переночевали два товарища в годстонской  обители,  а  на  рассвете  уже
вновь ехали по Пути Паломников. В Титси их предупредили, что в  Уэстеремском
лесу бесчинствует разбойничья шайка, убившая накануне трех путешественников,
и Найджел уже предвкушал  славную  схватку.  Однако  разбойники  на  них  не
покусились, хотя они нарочно сделали крюк и ехали  вдоль  самой  опушки.  Но
дальше они наткнулись на следы злодеев: там, где дорога огибала холм, в яме,
откуда выламывали мел, они увидели мертвеца. Сломанные  члены,  искалеченное
тело не оставляли сомнений, что его сбросили туда  с  обрыва,  а  вывернутая
сумка на поясе указывала на  причину  убийства.  Товарищи  проехали  мимо  с
некоторой поспешностью, ибо мертвецы были на королевских дорогах не такой уж
редкостью, а застань их возле трупа шериф или начальник стражи, они могли бы
угодить в сети закона.
     Не доезжая Севенокса, они свернули с древней Кентерберийской  дороги  и
направились прямо на  юг  к  морю.  Скоро  меловые  земли  остались  позади,
сменившись глинами Уилда. Тропа, проторенная вьючными мулами, вся в рытвинах
и ухабах, вилась среди густых лесов, лишь изредка выводя на  расчистки,  где
ютились крохотные кентские деревушки и  крестьяне  в  рубахах  и  полотняных
штанах-чулках смотрели на путников дерзко и алчно. Один раз  вдалеке  справа
замаячили башни  Пенхерста,  а  потом  до  них  донесся  перезвон  колоколов
бейхемского аббатства, но за этими исключениями  они  до  конца  дня  видели
только угрюмых крестьян, их жалкие  лачуги  да  бесчисленные  стада  свиней,
кормившихся желудями. В отличие от кентской дороги, тропа эта была безлюдна,
и  они  лишь  изредка  встречали   либо   нагоняли   торговца   или   гонца,
направлявшихся в аббатство Битвы, замок Певенси или южные города.
     Эту ночь они провели в миле  к  югу  от  деревушки  Мейфилд  на  убогом
постоялом дворе, кишмя кишевшем блохами и крысами. Эйлуорд энергично чесался
и с жаром сыпал проклятиями. Найджел лежал молча и неподвижно.  Тот,  кто  с
молоком  матери  впитал  старинные  рыцарские  законы,  не  замечал  никаких
житейских  неудобств.  Снизойти  до  них  -  значило  бы   унизить   высокое
достоинство его души. Холод и зной, голод и жажда  и  все  прочие  такие  же
невзгоды не существовали для человека благородной крови. Его  душу  облекала
столь непробиваемая броня, что она хранила его  не  только  от  великих  зол
жизни, но и от мелких досад. Вот почему Найджел лежал, с  мрачным  упорством
не позволяя себе ни единого движения, а Эйлуорд ерзал и извивался  на  своем
ложе.
     Теперь до их цели было рукой подать, но  едва  они  на  следующее  утро
углубились в лес, как произошло нечто,  внушившее  Найджелу  самые  радужные
надежды.
     Из-за могучих дубов показался  смуглый  черноволосый  верховой  в  алом
табаре с высоко поднятой серебряной трубой, в которую он дул с такой  силой,
что ее они услышали задолго до того, как встретились с ним. Ехал он медленно
и через каждые пятьдесят шагов придерживал коня, дабы еще раз  огласить  лес
воинственным пением трубы. Товарищи остановились перед ним.
     - Прошу тебя, объясни, - сказал  Найджел,  -  кто  ты  такой  и  почему
трубишь в эту трубу?
     Тот покачал головой, и Найджел повторил свой вопрос на французском -  в
ту эпоху языке рыцарства,  известном  в  Западной  Европе  каждому  человеку
благородной крови. Всадник в табаре вновь протрубил и лишь тогда ответил:
     - Я Гастон де Кастри, смиренный оруженосец прославленного и доблестного
рыцаря Рауля де Тубье де Пестель де Гримсар де Мерсак де Леон  де  Бастанак,
также именующего себя лордом Пенсом. По его приказанию я еду в миле  впереди
него, дабы все были готовы к встрече с ним, и он повелел мне трубить в трубу
не из бахвальства, но из величия духа, дабы всяк, кто пожелал бы вступить  с
ним в поединок, знал бы о его приближении.
     С радостным криком Найджел спрыгнул на землю  и  принялся  расстегивать
дублет.
     - Быстрее, Эйлуорд, быстрее! - твердил  он.  -  Он  сейчас  будет  тут!
Странствующий  рыцарь!  Какой  случай  славно  снискать  себе  славу!  Сними
доспехи, пока я разденусь. Достойный герольд, прошу тебя, предупреди  своего
благородного и доблестного господина, что смиренный английский сквайр  молит
снизойти до него и скрестить с ним копье на этой дороге.
     Но лорд Понс уже выезжал  из-за  деревьев  -  широкоплечий  великан  на
могучем  коне.  Вместе  они  совершенно  заполнили  высокую   темную   арку,
образованную переплетенными ветвями столетних дубов. Он был с ног до  головы
облачен в кованые доспехи, отливавшие бронзой. Только его лицо было открыто,
но толком разглядеть  удавалось  лишь  надменные  глаза  да  черную  бороду,
ниспадавшую по бармице. На гребне  шлема  покачивалась  привязанная  к  нему
маленькая коричневая перчатка. Рука его  держала  длинное  копье  с  красным
значком, который нес изображение черной кабаньей головы.  Тот  же  герб  был
выгравирован на его щите. Он медленно ехал через лес, тяжеловесный, грозный,
и лязг доспехов сливался с глухими ударами  копыт  его  скакуна  по  твердой
глине, а  впереди  звенела  в  отдалении  серебряная  труба,  призывая  всех
встречных подивиться его величию и очистить дорогу перед ним,  если  они  не
хотят, чтобы он очистил ее от них.
     Даже  в  самых  сладких  сновидениях  Найджелу  ничего   подобного   не
грезилось, и, спешно разоблачаясь, он, поглядывая  на  это  дивное  видение,
возносил благодарственную молитву доброму  апостолу  Павлу,  который  оказал
столь великую милость своему  недостойному  слуге,  направив  его  навстречу
столь великолепному и безупречному рыцарю.
     Но, увы! Сколь часто злокозненная судьба вырывает  из  нашей  руки  уже
поднесенную к губам чашу! Несравненный случай покрыть себя  славой  внезапно
обернулся нелепой катастрофой, настолько смехотворной и непоправимой, что до
конца дней своих Найджел багрово  краснел  при  воспоминании  о  ней.  Он  с
лихорадочной быстротой сбрасывал охотничий костюм -  сапоги,  шляпу,  чулки,
дублет, плащ - и остался уже в нижней розовой тунике и,  шелковых  исподних,
как вдруг  герольд-оруженосец  дунул  в  серебряную  трубу  над  самым  ухом
запасной лошади, с  которой  Эйлуорд  приготовился  снимать  доспехи,  чтобы
подавать  их,  часть  за  частью,  своему  господину.  Оглушенное   животное
вырвалось и галопом помчалось назад по тропе, унося на спине доспехи.
     Эйлуорд вспрыгнул на свою кобылу, пришпорил ее и во  всю  мочь  понесся
следом за беглянкой. Вот так за единый миг Найджел лишился своего  скромного
достоинства,  двух  лошадей,  слуги,  доспехов  и  превратился  в  одинокого
невооруженного юнца, который в тунике и исподнем стоял на тропе, по  которой
на него медленно надвигалась могучая фигура лорда Понса.
     Странствующий рыцарь, чьи  мысли  были  заняты  прекрасной  девицей,  с
которой он расстался в Сен-Жане (именно ее перчатка болталась на его шлеме),
не  заметил  разыгравшейся  трагедии.  А   потому   теперь   увидел   только
привязанного к дубу великолепного золотистого коня и  невысокого  мальчишку,
видимо сумасшедшего, раз уж он вздумал раздеваться в глухом  лесу  и  теперь
стоял в одном исподнем среди второпях сброшенной одежды и смотрел на него  с
жадной настойчивостью. Разумеется, знатный лорд  Понс  не  мог  снизойти  до
лишнего взгляда на такое чучело и  продолжал  свой  грозный  путь,  устремив
надменный взор вдаль и размышляя о девице, оставшейся в Сен-Жане. Он  смутно
сознавал, что раздевшийся умалишенный еще долго бежал  возле  его  стремени,
прося, умоляя, убеждая.
     -  Только  час,  благороднейший  сэр!  Всего  лишь  час,  и   смиренный
английский сквайр  навеки  останется  твоим  должником!  Соблаговоли,  молю,
остановить коня, пока я вновь не обрету свою броню! Разве ты  не  снизойдешь
показать мне свое искусство? Прошу тебя, благородный сэр, удели мне  немного
своего времени и один-два удара, прежде чем ты продолжишь путь.
     Лорд  Понс  нетерпеливо  дернул  рукой  в  железной  рукавице,   словно
отмахиваясь  от  назойливой  мухи,  а  когда  Найджел  воззвал  к  нему  уже
совершенно отчаянно, пришпорил своего боевого коня и,  гремя,  как  кимвалы,
скрылся за дубами. А потом продолжил  свой  величавый  путь,  пока  два  дня
спустя не был сражен лордом Реджинальдом Кобхемом на поле под Уэйбриджем.
     Когда Эйлуорд после долгой погони поймал запасную лошадь  и  привел  ее
назад, он увидел, что его господин сидит на стволе упавшего  дерева,  закрыв
лицо руками, вне себя от горя и унижения. Сказано ничего не было -  что  тут
можно было сказать? И в угрюмом молчании они поехали дальше.
     Но вскоре перед ними открылось зрелище, заставившее Найджела  забыть  о
горьком разочаровании. Впереди поднялись  башни  величественного  монастыря,
возле которого на косогоре тянулась черная деревенька. Узнав от  проходящего
виллана, что перед ними аббатство Битвы, они, натянув поводья,  остановились
на невысоком гребне над долиной смерти, из которой, казалось, и  теперь  еще
тянуло теплым запахом крови. Вон там рядом с этим зловещим озером, среди вон
того редкого кустарника на голом  склоне  длинной  гряды  весь  долгий  день
продолжалась  исступленная  битва  между  двумя   достойными   противниками,
наградой же победителю должна была стать Англия. Вон там час за  часом  ряды
наступающих накатывались на тот невысокий холм и  снова  откатывались,  пока
вся армия саксов не погибла, где стояла, - и король, и все его придворные, и
каждый дружинник, и каждый ополченец пали там,  где  сражались.  Но  теперь,
после всех смут и трудов, разгула тирании, яростного восстания  и  свирепого
его подавления, воля Господня исполнилась,  ибо  нормандец  Найджел  и  сакс
Эйлуорд, верные товарищи, делящие одни, мысли и чувства,  ехали,  чтобы  под
одним знаменем и во имя одного дела сражаться за свою общую родину - Англию.
     Долгий их путь приближался к концу. Впереди  простиралось  синее  море,
усеянное белыми пятнышками парусов. Вновь дорога пошла вверх,  поднимаясь  с
лесной равнины на меловые холмы, поросшие  жесткой  короткой  травой.  Вдали
справа виднелась угрюмая крепость Певенси, квадратная,  неприступная,  точно
высеченная из одной огромной глыбы. За зубчатым парапетом блестели каски,  а
вверху развевалось  королевское  знамя  Англии.  Перед  ними  теперь  лежало
широкое, заросшее  камышами  болото,  над  которым  поднимался  единственный
лесистый холм, увенчанный башнями, а к югу на некотором расстоянии  от  него
над зеленой равниной щетинились корабельные мачты.
     Найджел поглядел туда, приставив  ладонь  козырьком  ко  лбу,  а  затем
пустил Бурелета рысью. Это был город Уинчелси, и там, в этом скоплений домов
на вершине холма, его ждал доблестный Чандос.

                                 Глава XIV
                    КАК НАЙДЖЕЛ ГНАЛСЯ ЗА РЫЖИМ ХОРЬКОМ

     Товарищи проехали брод, по вьющейся дороге поднялись на холм и,  убедив
стражу, что они  те,  за  кого  выдают  себя,  проехали  под  мрачной  аркой
пайпуэлских ворот. За ней посреди главной улицы, щуря единственный  глаз  от
солнечных лучей, игравших на его лимонной бородке, широко расставив  ноги  и
заложив руки за спину, стоял сам Чандос, а  на  его  насмешливом  горбоносом
лице играла приветственная улыбка. Мальчишки, сбившись  стайкой  у  него  за
спиной, благоговейно взирали на знаменитого воина.
     - Добро пожаловать, Найджел! - сказал  он.  -  И  ты  тоже,  лучник.  Я
прогуливался по городской  стене,  взглянул  на  Удиморскую  дорогу,  увидел
золотого коня и решил, что это, конечно, ты. Так какие же  подвиги  совершил
юный странствующий оруженосец на своем  пути  из  Тилфорда?  Охранял  мосты?
Спасал похищенных девиц или нес смерть злодеям?
     - Нет, благородный сэр, я ничего  не  совершил.  Хотя  мне  и  блеснула
надежда... - Найджел густо покраснел при этом воспоминании.
     - Ну, я тебе обещаю кое-что получше  надежды,  Найджел.  Отправлю  тебя
туда, где ты можешь погрузить обе руки по локотки в опасности и  славу,  где
ночью гибель будет спать с тобой в  обнимку  и  первой  приветствовать  тебя
поутру, где самый воздух насквозь ею пропахнет. Готов ли ты  к  этому,  юный
герой?
     - Могу только вознести молитву, благородный сэр, чтобы крепость духа не
оставила меня.
     Чандос одобрительно улыбнулся и положил худую загорелую руку на  голову
юноши.
     - Молодец! - сказал он. - Больнее кусает собака,  которая  помалкивает.
Хвастун всегда норовит  показать  спину  первым.  Погоди  уходить,  Найджел,
прогуляйся со мной по стенам.  Лучник,  пойдешь  с  лошадьми  в  "Вересковый
цветок" дальше по этой улице и  скажешь  моим  конюхам,  чтобы  они  еще  до
темноты отвели их на борт  "Томаса".  Мы  отплываем  через  два  часа  после
заката, Найджел. Поднимемся на угловую башню, и я покажу тебе такое, чего ты
никогда не видел.
     Увидел Найджел всего лишь смутное облако над  водой,  далеко-далеко  за
мысом Данджнесс, но щеки его тотчас запылали,  а  к  сердцу  прилила  жаркая
кровь. Ведь это был берег Франции,  страны  рыцарства  и  чести,  арена,  на
которой можно было завоевать себе имя и славу! Он вглядывался в нее горящими
глазами и с ликованием думал, что уже совсем скоро ступит  на  ее  священную
землю. Затем взгляд его скользнул по голубому проливу в  пятнышках  рыбачьих
лодок и остановился на двойной  гавани  внизу,  переполненной  всевозможными
судами и лодками: маленькие парусники, которые плавали  у  берегов,  большие
нефы, коги и галеры, которые служили и для войны и для торговли, это уж  как
приходилось. В эту минуту из гавани под рев труб и  грохот  литавр  выходила
величественная  галера;  над  широким  лиловым  парусом  реял  флаг  святого
Георгия, а палуба от носа до кормы сверкала железом. Найджел даже  ахнул  от
восторга.
     - Да, малый, - сказал Чандос, - это "Троица", та самая,  на  которой  я
сражался при Слейсе. В тот день ее палуба была вся залита кровью. Но,  прошу
тебя, посмотри на город и скажи: не замечаешь ли ты чего-нибудь странного?
     Найджел посмотрел вниз на приятную прямую улицу, на Круглую  башню,  на
прекрасную церковь святого Томаса и другие красивые здания Уинчелси.
     - Тут же все новое, - сказал он. - И храм, и замок, в дома  -  они  все
новые.
     - Верно, милый сын. В дни моего детства тут на холме жили одни кролики,
а город стоял вон там у моря. Потом как-то ночью поднялись такие волны,  что
ни единого дома не уцелело. Видишь, Рай в той стороне тоже ютится на холме -
два города, точно две овцы, спасающиеся от наводнения. А под синей водой  за
Чэмбер-Сэнд покоится истинный Уинчелси - замок, собор, городские стены и все
остальное, что своими глазами видел мой дед, когда только-только короновался
первый Эдуард.
     Больше часа Чандос расхаживал по парапету, объясняя  своему  оруженосцу
его обязанности и тайны военного  искусства,  а  Найджел  бережно  запоминал
каждое слово своего прославленного учителя. Много раз потом в часы  тягот  и
опасностей он черпал силы в воспоминании об этой медленной прогулке  взад  и
вперед между синим морем с одной стороны  и  прекрасным  городом  с  другой,
когда умудренный опытом воин и бесстрашный рыцарь поучал  его  и  наставлял,
как мастер - усердного подмастерья.
     - Быть может, милый сын, - сказал Чандос, - ты  подобен  многим  другим
молодым петушкам, которые, собираясь на войну, уже столько обо  всем  знают,
что поучать их - простой перевод времени?
     -  Нет,  мой  благородный  господин,  я  знаю  только,  что  постараюсь
выполнить свой долг и либо обрету честь и славу, либо достойно паду на  поле
брани.
     - Твоя скромность мудра, - заметил Чандос. - Ведь те, кто хорошо  знают
войну, еще лучше знают, как много им еще неизвестно. Как есть свои  тайны  у
рек и у лесов, так есть они и у  войны,  и  благодаря  им  выигрываются  или
проигрываются сражения. Ведь все народы храбры, а когда храбрец  встречается
с храбрецом, победа останется за тем, кто осмотрителен и искушен в тонкостях
войны. Лучшая гончая собьется  со  следа,  если  ее  спустят  со  сворки  не
вовремя, и лучший сокол промахнется, если с него будут долго  снимать  путы.
Точно так же самое храброе войско ничего не сумеет, если им плохо командуют.
Во всем христианском мире  не  найти  рыцарей  и  жандармов  лучше,  чем  во
Франции, и все же мы взяли над ними верх, потому что, воюя с  шотландцами  и
еще в разных странах, глубже постигли те тайны войны, про которые я говорил.
     - Но в чем заключается наша мудрость, милорд? - спросил Найджел. -  Мне
бы тоже хотелось узнать тайны войны и в сражении отличаться умом не  меньше,
чем мечом.
     Чандос с улыбкой покачал головой.
     - Пускать сокола и гончую ты учишься на холмах и в лесу, - сказал он. -
А тайны войны постигаются в походах и на полях сражений. Только  там  каждый
великий полководец проникает в них. Для этого он  должен  обладать  холодным
умом, быстротой мысли и быть мягким, как воск, пора его план не  созреет,  а
уж тогда становиться тверже железа. Ему всегда надо быть начеку, и в  то  же
время осмотрительным, но уметь переменить осмотрительность на безрассудство,
если оно сулит большую выгоду малой ценой. А также он должен  уметь  угадать
особенности местности по течению рек  и  ручьев,  по  пологости  холмов,  по
густоте лесов или яркой зелени трясин.
     Это перечисление ошеломило беднягу Найджела, который полагал  проложить
себе дорогу к славе только с помощью копья да Бурелета.
     - Увы! - вскричал он. - Как мне постигнуть все это? Ведь даже читать  и
писать я научился с грехом пополам, хотя достойный отец Метью  что  ни  день
ломал ореховый прут о мои плечи!
     - Постигнешь ты все это, милый сын, так же и там же, где все  остальные
до тебя. Ведь тебе дано самое главное - пылающее  сердце,  которое  способно
заронить искру в другие более холодные сердца. Но тебе следует узнать и  то,
чему нас научила война еще в старину. Мы, например, знаем, что конница  одна
не может надеяться на победу над хорошей пехотой. Разве не было это доказано
при Куртре, при Стерлинге и снова на  моих  глазах  при  Креси,  когда  цвет
французского рыцарства был скошен нашими лучниками?
     Найджел уставился