иги на
водах...
  Теперь на берегу стало темно, однако лампы и фонари еще не зажигали.
Воздух был столь мягок, что людям не хотелось расходиться и возвращаться
домой. Жители Голдсборо, задержавшиеся на берегу, неторопливо беседовали о
том, о сем.
  - Да, жизнь прекрасна, - повторил маркиз. - Я люблю атмосферу
Французского залива. Вы чувствуете потоки, струящиеся в воздухе? Вот
почему все здесь немножко на грани безумия. Кроме вашего мужа, который
устремление идет к своей цели и безо всякого безумия делает совершенно
безумные вещи.
  - Какие безумные вещи? - нервно спросила Анжелика, повернувшись к
нему.
  - Ну, например, создание этого поселения. Католики и кальвинисты,
живущие бок о бок... У всего этого нет будущего! Когда дети вырастут, они
начнут влюбляться, захотят пожениться... Но пасторы и священники не
захотят их венчать, отцы станут их проклинать, а матери - плакать...
  - О, замолчите, вы повергаете меня в отчаяние! - воскликнула, не
выдержав, Анжелика.
  - Да что с вами такое! Я не хотел огорчить вас. Напротив, разве я не
сказал, как мне нравятся эти места, оживляемые вашим присутствием. Сколь
своеобразны и многообразны представители рода человеческого, прибывшие
сюда со всех концов света!
  Пролетели птицы, наполняя воздух мучительно-тоскливыми криками.
  - Какое оживление! Как все возбуждены!
  - Да, словно на ярмарке, - проронила Анжелика.
  - Нет, все дело в лете, - не согласился маркиз. - Лето здесь
короткое. В этих северных краях надо жить быстро, напряженно, лихорадочно,
все дела устраивать за несколько месяцев. А уж затем... Стало быть,
приезжайте в Квебек осенью... Там так красиво. Корабли уплыли, горы
Лаврентийского плоскогорья стоят розовые, река Святого Лаврентия похожа на
большое белое озеро у подножия скалы, и ее потихоньку заковывает льдом.
Приезжайте же.
  - Но вы ведь сами говорите, что оттуда будет невозможно уплыть
обратно.
  - Ну так что ж! Вы проведете там зиму. Я предоставлю вам и господину
де Пейраку свою квартиру, а она у меня одна из самых удобных в городе...
Она придется вам по вкусу. Нет, нет, вы не стесните меня, у меня в Нижнем
городе есть еще пристанище и...
  - Извините меня, - бросила ему Анжелика, внезапно оставляя его.
  Она заметила, что фигурка Амбруазины де Модрибур отделилась от
трактира и стала подниматься к верхней части деревни.
  Повинуясь какому-то безотчетному порыву, графиня пошла ей навстречу.
Герцогиня шла быстро, она почти бежала. Две женщины почти столкнулись друг
с другом, и узнав Анжелику в тусклом свете, еще льющемся с неба,
Амбруазина переменилась в лице, на нем появилось выражение ужаса.
  - Что с вами? - спросила Анжелика. - По-видимому, вы чем-то потрясены?
  - Вы тоже!
  Наступило молчание. Глаза герцогини, которые казались двумя
затененными впадинами на ее беломраморном лице, с болезненной остротой
впились в лицо Анжелики.
  - Как вы прекрасны! - прошептала Амбруазина почти непроизвольно.
  - Вы разговаривали с моим мужем и теперь безмерно взволнованы. Что
мог он сказать вам?
  - Ничего особенного. Мы разговаривали... - Она запнулась и
пробормотала:
  - Мы.., мы говорили о математике...
  .. - Итак, вы опять вели беседы о математике с госпожой Де Модрибур?
- спросила Анжелика Пейрака. - Положительно, она очень ученая женщина.
  - Может быть, даже слишком ученая для красивой женщины, - сказал граф
вскользь. - Нет, сегодня вечером мы и так очень многое уяснили благодаря
ее прекрасному, очень интересному, надо признать, докладу о приливах. Я
лишь сообщил ей, что для некоторых ее подопечных есть возможность
обосноваться здесь.
  - И что она сказала?
  - Что она подумает.


                                  Глава 18


  Прошли два дня, принесшие свою долю происшествий, неотложных дел,
насущных проблем, более или менее желанных гостей - казалось, они
стекаются в Голдсборо как в единственное место, где в этот напряженный
момент, переживаемый Французским заливом, можно было найти твердую землю
под ногами, приют и безопасность.
  Анжелика попыталась "подвести итог", понять, что же произошло там, на
берегу, когда она заметила, как граф смотрит на Амбруазину. Но все
становилось неосязаемым, ускользало. Она уже не могла объяснить причину
своего волнения. Как можно было поверить в это, если Жоффрей был здесь, он
делил с ней свои ночи, и, казалось ей, никогда раньше не был столь пылок.
  Ясность царила между ними в мире любви, и если каждый и скрывал,
возможно, какую-то тайную заботу, это удесятеряло неистовство чувства,
которое толкало их в объятия друг друга, - они обретали необходимую им
силу, ибо наедине с самим собой каждый знал, что нет у него более
надежного пристанища, чем эта любовь.
  - Как я счастлив! - говорил он ей едва слышно. - Твое присутствие
возносит меня на вершину блаженства.
  Он более не говорил об отплытии, но она знала, что в любой момент он
может оказаться вынужденным поднять якорь. И оттого часы, отпущенные им,
становились бесценными и страстными. Анжелика благословляла ночь, убежище
влюбленных. Ночь! Именно здесь - исток счастья и горя людского.
  На следующий день после лекции на берегу маленький кораблик рыбаков
из Сен-Мало зашел в порт Голдсборо, чтобы пополнить запасы пресной воды, а
заодно высадил на берег изящного священника, брезгливо подбирающего
сутану, дабы не замочить ее в прибрежных лужицах.
  - Да это же мой Сульпицианец! "Сульпицианец - священник из ордена
Святого Сулышцкя. Сульпицианец, господин Дажне, не сказал этого.
Англичане, действительно, по-прежнему стояли у входа в устье, надеясь, что
дичь, наскучив ожиданием, попытается выйти из засады. Сульпицианцу все это
надоело, и он пустился в путь через лес, а затем морем, чтобы догнать
губернатора, к которому он был приставлен в качестве личного капеллана." -
воскликнул Виль д'Авре, издали заметив его. - Так значит и вы, любезный,
бросили этих невеж, акадийских дворянчиков и зануду Карлона! Вы сбежали из
Джемсега и правильно сделали. Здесь, по крайней мере, весело и можно
хорошо поесть. Эта госпожа Каррер создает кулинарные шедевры. Я бы охотно
взял ее к себе в кухарки, если бы она не была гугеноткой, но... Вы же
представляете... Я и без того слыву в Квебеке эксцентричным, а если я к
тому же привезу кухарку-гугенотку... Мой корабль еще стоит на месте, его
не разграбили? Ах, только не говорите мне, что его захватили англичане!
  - Лучше бы вы остались там и проследили за моим имуществом, -
упрекнул его Виль д'Авре. - Но, в сущности, я вас понимаю. В Голдсборо
значительно лучше, чем в Джемсеге, где всей еды - маисовая похлебка да
оленина. Здесь полно гугенотов и англичан, но не пугайтесь - тут очень
мило, вот увидите. И женщины есть восхитительные...
  Затем явился отец Турнель, капеллан Порт-Руаяля, на корабле
водоизмещением в 140 тонн, предоставленном акадийской компанией
совладельцев в распоряжение владельца Порт-Руаяля. Капеллан был послан
хозяйкой поместья, волновавшейся, что ее муж все не возвращается, и прибыл
за новостями. Посланника госпожи де Ла Рош-Позе сопровождал Юбер
д'Арпентиньи, молодой акадийский дворянин с мыса Сабль.
  Пейрак предложил ему:
  - Присоединяйтесь ко мне, помогите напугать англичан в устье реки
Святого Иоанна.
  - Что я от этого выиграю?
  - Снисходительность интенданта Карлона, он того и гляди попадет им в
руки.
  Юбер д'Арпентиньи решил посовещаться со своим управляющим Полем
Ренаром и с мик-маками. Впрочем, разве он не прибыл сюда, привлеченный
своеобразной атмосферой сражения, подготовка к которому только и могла
быть осуществлена в Голдсборо, единственном месте, дающем возможность
начать боевые действия на море? На чьей стороне сражаться и с какой целью?
Определить это в здешних краях всегда было непросто, но каждый раз
появлялась надежда захватить корабли или разграбить форт, что помогало
некоторое время продержаться бедным акадийским дворянам, затерянным на
берегах французской Акадии.
  В эти слишком сжатые, слишком заполненные делами часы жизнь стала
лихорадочно напряженной, словно вибрирующей, и была сродни ярким и сочным
краскам окружающего мира. Погода в эти два дня стояла неизменно
прекрасная, и море блистало голубизной самых немыслимых оттенков. Ветер то
и дело пролетал по небесной эмали - казалось, Для того лишь, чтобы
горизонт засиял лазурью еще более чистой, еще более совершенной.
  То была пора иван-чая... Его длинные соцветия, сиреневые, розовые,
красные, тянулись вверх из всех неровностей почвы. Самая неприметная
солнечная ложбинка переливалась, словно сутана епископа, всеми оттенками
фиолетового, самая неприметная расселина в скалах внезапно окрашивалась
пурпурной бахромой, чьи огненные пряди колыхались на ветру.
  Иван-чай - это гроздь соцветия на высоком, гибком стебле с узкими
темно-зелеными листьями, заостренными, словно наконечник копья.
  Сначала эти растения появляются на теплых каменистых лесных опушках,
а затем сомкнутыми рядами начинают свое наступление на все долины и
овраги, ожидающие их нашествия.
  Их буйное цветение оттеняло пышность лета на его взлете. А море
по-прежнему неистовствовало, осыпая берега белоснежно-пенными сугробами.
Неумолчный грохот волн, бьющих тараном по розово-голубым скалам и утесам,
словно отдавался в природе глухим содроганием, порождая в людях
напряженность, чуть окрашенную тревогой, но и неукротимое желание жить и
участвовать во всем происходящем с удесятеренной страстью.
  Да, в воздухе витали война и любовь - и нетерпеливое стремление рыть,
строить, валить деревья, корчевать пни, упорно расширять жизненное
пространство, улучшать уже сделанное, создавать новые семьи, предоставлять
им кров, окружать дома садами, огораживать эти сады, прокладыватьновые
тропы, новые дороги, новые улицы, воздвигать церковь для вновь прибывших,
дабы навсегда привязать их к этому месту прочными духовными связями, и
строить форты на все стороны света, дабы навеки защитить все это от
разрушения.
  Какой-то безотчетный порыв толкал обитателей Голдсборо, гугенотов и
тех, кто только что обосновался здесь, доказать самим себе, по примеру де
Пейрака и Колена Патюреля, что они могут выжить, несмотря на свою
непохожесть на других, а может быть, и благодаря ей, доказать, что их
непривычное бытие необходимо новой Америке.
  В то лето к ним стекались пуритане и католики, зверобои и пираты,
индейцы и акадийцы, и уже одно это определяло их роль, и чувствовалось,
что, независимо от воззрений, пристрастий, чаяний тех или других, этот
независимый, богатый, надежно защищенный, ломящийся от товаров порт
воспринимался всеми как средоточие активной торговли, столь необходимой
для всего западного района Северной Америки.
  Увлекаемая этой стремниной, тем более мощной, что пережитые ими
испытания оказались столь суровыми и пришлось, плечом к плечу, преодолевая
себя, усмирять ум свой и душу, чтобы выплыть, Анжелика откладывала на
потом.., она сама не знала - что? Раздумья наедине с собой о своей
тревоге? У нее уже не было времени "мудрить".
  Да, какой-то голос подсказывал ей, что нужно жить "не мудрствуя
лукаво". И хотя они с Пейраком не делились друг с другом своими мыслями,
она знала, что и он следует тому же правилу.
  Казалось, он был всецело поглощен подготовкой к экспедиции, обратив
все свое внимание на ремонт кораблей, их вооружение, на защиту форта, на
строительство, собираясь на частые советы с Коленом, д'Урвиллем и важными
лицами Голдсборо; не забыл ли он при этом о тех, кого поклялся найти и
разоблачить, думал ли он втайне о тех загадочных незнакомцах, что рыскают
по заливу?
  Вынашивал ли он свои планы против них? Он хранил молчание; Анжелика,
следуя его примеру, тоже молчала, запрещая себе даже думать об этом.
  Удалось ли одурачить этих дьяволов? По вечерам люди собирались в
трактире у порта с заезжими гостями.
  Надо было чествовать губернатора и его сульпицианца, герцогиню и ее
секретаря, господина де Рандона и его кровного брата, великого вождя
мик-маков, барона де Сен-Кастина и его будущего тестя, вождя Матеконандо,
пастора Томаса Пэтриджа и разных капелланов.
  Во время этих приемов герцогиня де Модрибур, к великому облегчению
Анжелики, не пыталась перевести общий разговор на научные темы. Виль
д'Авре, донельзя говорливый, занимал присутствующих беседой, а Пейрак,
который вдруг стал выглядеть умиротворенным и веселым, но, как в былые
времена, чуть язвительным, сыпал остроумными шутками, подавал губернатору
реплики, исполненные юмора. Речи велись о древних философах - это была
нейтральная территория, относительно безопасная для гостей столь различных
умонастроений.
  Даже преподобный Пэтридх, человек весьма образованный, время от
времени соблаговолял улыбаться. Эти паписты заслужили место в аду, но они
были забавны. И точно так же оставалось только удивляться, видя, с какой
тонкостью участвовали в подобных спорах индейские вожди. Они ели руками,
срыгивали, вытирали пальцы о свои волосы или мокасины, но их философия
стоила сократовской или эпикуровской. Александр де Рони и его необъяснимая
вечно кислая мина также служили мишенью для стрел Виль Д'Авре и Пейрака.
Они пытались объяснить это чудо природы: столь миловидный юноша и столь
унылого вида! - переселением душ, перевоплощением, дьявольским
наваждением, наследственностью, влиянием светил и тому подобным. Все это
говорилось незлобиво, но весьма остро; молодой человек выслушивал
вышеуказанные соображения, но выражение его лица по-прежнему оставалось
сумрачным.
  Такая бесстрастность вызывала в конце концов всеобщее веселье.
Анжелика заметила, однако же, что герцогиня сторонится развлечений. Она
улыбалась уголками губ, а в ее глазах мелькало временами трагическое
выражение. Впрочем, причина ее озабоченности была известна. Необходимость
выбора обрушилась на нее назавтра же после того, как она столь
блистательно изложила теорию Галилея и Ньютона касательно приливов.
  Поутру госпожа Каррер принесла Анжелике починенную одежду герцогини,
кроме верхнего платья, которое, по-видимому, требовало более длительных
хлопот.
  - Я сделала, что могла, - сказала госпожа Каррер с той сдержанностью,
что была ей присуща, когда шла речь о нарядах герцогини, - что вы хотите,
лохмотья, разодранные в клочья, я такого еще никогда не видела.
  Перекинув через руку юбку бледно-желтого атласа, голубой лиф, красный
пластрон, Анжелика направилась к жилищу герцогини, когда ее остановил
Аристид Бомаршан, по-видимому, дожидавшийся ее за поворотом тропинки.
  Было бы преувеличением сказать, что он опять смотрелся здоровяком, и
ничего в нем не напоминало того ужасного пирата, которому она когда-то
раскроила, а потом заштопала брюхо. Но теперь, когда он был чисто выбрит,
когда его сальные волосы были завязаны сзади каким-то подобием кожаного
ремешка, облаченный в чистую одежду, правда, свободно болтающуюся на его
исхудалом теле, он приобрел почти благопристойный вид; у него даже имелась
шляпа - обеими руками он прижимал ее к солнечному сплетению. Вспомнив о
физических страданиях, совсем недавно выпавших на его долю, графиня
невольно подумала о невероятной живучести кошек, об их способности выжить,
невзирая на голод и болезни, обо всем том, что вызывает подчас восхищение
людей. Он, пожалуй, действительно походил на старого кота,
битого-перебитого, но не сдающегося, и его жажда жить, хотя и был он
мертвенно-бледен, держаться крепко на своих ногах, хотя и дрожащих от
слабости, жить, продолжая, как ни в чем не бывало, ворчать и чертыхаться,
грозя "все взорвать к чертям", вызывала уважение.
  - Я вас ждал, сударыня, - сказал он, обнажая в улыбке свои
немногочисленные зубы.
  - Вот как? - ответила Анжелика настороженно. - Надеюсь, с добрыми
намерениями.
  Аристид изобразил оскорбленную невинность.
  - Само собой! Чего это вы еще придумываете? Вы и меня небось знаете?
  - Вот именно!
  - Вам ведь известно, что я все-таки парень неплохой по-своему...
  - Очень по-своему.
  Аристид в замешательстве мял в руках свою шляпу.
  - Вот! - решился он наконец. - Госпожа графиня, я бы хотел жениться.
  - Ты - жениться! - вырвалось у нее.
  - А почему бы мне и не жениться, как всем, - возразил он, расправляя
плечи с достоинством, какое подобает раскаявшемуся пирату.
  - Ты любишь Жюльену? - спросила она. Слово "любить" звучало несколько
странно применительно к этим двум персонажам, но, в конце концов, почему
бы и нет, как говорил сам пират? Ведь речь и впрямь шла о любви. Надо было
видеть, как землистый цвет его лица преобразился почти в розовый, как
целомудренно отводил он свои гноящиеся глаза.
  - Да, вы сразу догадались. А кто же еще - она самая замечательная из
всех. Я ведь на кого попало не бросаюсь, особенно когда речь идет о бабах.
Но Жюльена - это да.
  - Ты прав. Жюльена славная девушка. Я вначале немножечко ее пробрала,
чтобы заставить ее следить за собой. Надеюсь, она на меня не сердится.
  - Еще бы! Вы ее правильно проучили. Она ж упрямая, как ослица, -
восхищенно поделился он. - Она и сама говорит: "Правильно меня госпожа
графиня поколотила. Ох, я и стерва!" Она вас обожает почище, чем деву
Марию.
  - Ну что ж, женись. Может, так и лучше. А ты говорил с твоим
капитаном, господином Патюрелем?
  - А как же! Разве я себе позволю с такой просьбой обратиться, ежели
не смогу обеспечить Жюльене надежное будущее. Я Золотой Бороде объяснил,
как я все задумал. С моей долей добычи - я ее кое-где зарыл - и с
приданым, какое тут выдают, я смогу купить шлюпку, займусь каботажем, буду
на ней ходить от селения к селению и продавать мою водяру.
  - Твою, что?
  - Ну, идея у меня такая есть. Я ведь в роме толк понимаю, вы же
знаете! Конечно, когда я говорю водяра, то не про настоящую, не про ром с
винокуренного завода, да и сахарного тростника здесь нет. Я хочу сказать -
хороший "кокомарло", я его сам буду делать из остатков мелассы, какие при
изготовлении сахара получаются. Они же совсем задаром. Наоборот, на
островах еще приплачивать готовы, чтобы от них избавиться! Всего-то и
делов - нагрузить ее в корзины - ив шлюпку. Гиацинт этим займется, я с ним
договорился. Значит, я туда добавляю воды, чтобы она забродила, даю
хорошую "подливку" для цвета и вкуса, на это разные рецепты есть -
немножко тертой кожи или жженого дуба, смолы, дегтя, потом наливаю все в
бочку, кладу туда хороший кус мяса, оно там доходит, а потом я торгую
направо-налево пинтами! Хороший ром, и недорогой! Люди из здешних колоний,
англичане особенно, очень это оценят, и с индейцами я смогу обмен вести.
Они на качество-то не очень смотрят, лишь бы крепкое было.
  Я и с господином графом об этом говорил. Он-то меня может понять, я
же вижу, он ровно по такому же плану действует: привезти сюда недорогой
товар, а потом наделать из Него чего подороже, чтобы запросить побольше.
Это называется предприимчивость, только надо во всем толк знать и мыслишки
в голове иметь...
  - И что же он сказал?..
  - Ну, "нет" он не сказал.
  Анжелика не была так уж в этом убеждена. Вряд ли граф де Пейрак
высоко оценил инициативу по изготовлению на его территории низкосортного
алкоголя, предназначенного на продажу жителям Французского залива под
видом настоящего рома, но искреннее стремление Аристида Бомаршана стать
человеком остепенившимся и предприимчивым заслуживало поддержки.
  - Ну что ж, желаю удачи, друг мой. Ты, стало быть, не особенно хочешь
вернуться на острова?
  - Нет! Я хочу осесть прочно. А Карибские острова для серьезной семьи
место неподходящее, да еще с такой красивой девушкой как Жюльена, Гиацинт
у меня ее быстро отобьет. Но дело-то пока еще не слажено, коли нет
дозволения Отравы. Потому я и хочу попросить вас, сударыня, заступитесь за
нас.
  - Отрава? - повторила Анжелика, не понимая.
  - Благодетельница! Ну, "грегоциня". Не очень-то ей, знать, хочется
отпускать своих королевских невест. Надо бы, ее уговорить. Не обо мне
одном речь идет, вот и Ванно по уши в Дельфину врезался, и...
  - Хорошо. Я спрошу герцогиню, что она думает, поговорю