Какие производители! Я же помню Рема -
редчайшего ума кобель. И матушка - Найда, ну как же,
четырежды медалистка. Е„ воспитывал сам Акрам Юсупов,
большой знаток,
[113]
кого с кем повязать. А сынишку он, видно, для Карацупы
готовил, отсюда и кличка. И вс„-таки я говорю: "Не может
быть!"
Он созвал хозяев подивиться необыкновенным
способностям Ингуса. Он спросил у них, видели ли они что-
нибудь подобное. Хозяева ничего подобного не видели. Он
спросил, не кажется ли им, что под собачьей шкурой
скрывается человек. Хозяевам этого не показалось. Человек
в любой шкуре от них бы не укрылся.
  - Что я хочу сказать? - сказал инструктор. - Если б
такая собака была на самом деле, я бы здесь уже не работал.
  Я бы с нею объездил весь мир. И все поразились бы, каких
успехов достигло наше, советское собаководство, наши
гуманные, прогрессивные методы. Потому что такие собаки
могут быть только в нашей стране!
  Ингус внимательно слушал, склонив голову набок, как
ему и полагалось по возрасту, но глаза были недетски
серь„зны. И уже тогда, в первый день, заметили в этих
янтарных глазах тоску.
  Он рос, и росла его слава. С л„гкостью необычайной
переходил он от одной ступени к другой - да не переходил,
а перепрыгивал. Сухощавый, изящный и грациозный, он
стрелою мчался по буму, играючи одолевал барьеры и
лестницу, с первого* раза прыгнул в "горящее окно" -
стальную раму, политую бензином и подожж„нную, в
розыске показал отличное верхнее и нижнее чуть„* .
  Оправдал себя и в карауле, хотя хорошей злобности не
выказал, а скорее какую-то неловкость и смущение за
дураков в серых балахонах, пытавшихся стащить у него
мешок с тряпками, порученный ему для охраны. В гробу он
видел и этот мешок, и эти тряпки, но ни разу не отвлекли
его, не смогли подойти незаметно или проползти на животе
за кустами, чтобы напасть со спины. Он показывал, что
видит все их проделки, и самим балахонам делалось
неловко, когда с такой грустью смотрели на них эти
янтарные глаза.
  Джульбарс тогда обеспокоился не на шутку. Законный
отличник по своим предметам - злобе и недоверию, он,
  ------------------------------
* Всех собак легендарного Карацупы, задержавшего
около пятисот нарушителей границы, звали Ингус.
  ** "Верхнее чуть„" - способность улавливать запахи в
воздухе, "нижнее" - читать следы на земле.
  [114]
однако, лез быть первым во вс„м, хотя чутьецо имел
средненькое, а по части выборки был совершенная
бестолочь: когда его подводили к задержанным, он до того
переполнялся злобой, что запахов уже не различал, хватал
того, кто поближе. Но он считал, что если собака не постоит
за себя в драке, то все е„ способности ничего не стоят, и
всем новичкам, входившим в моду, предлагал погрызться.
  Не избежал его вызова и Руслан - и испытал натиск этой
широкой груди и бьющей, как бревно, башки. Дважды он
побывал на земле, но покусать себя вс„ же не дал, а зато у
Джульбарса ещ„ прибавилось отметин на морде, к чему он,
впрочем, отн„сся добродушно, даже покачал хвостом,
поощряя молодого бойца. С Ингусом вс„ вышло иначе: он
просто отвернулся, подставив для укуса тонкую шею, и при
этом ещ„ улыбался насмешливо, показывая, что не видит
смысла в этих солдатских забавах. Старый бандит, конечно,
впился в него сглупа и уже было пустил кровь, да вовремя
сообразил, что нарушает правило хорошей грызни: "Кусай,
но не до смерти", - и отступил, не дожидаясь тр„пки от
всех собак сразу.
  Джульбарс, однако, скоро утешился. Он увидел - а
другие собаки это и раньше видели, - что первенствовать
Ингусу не дано. Не рожд„н он был отличником - во вс„м,
что так легко делал. Не чувствовалось в н„м настоящего
рвения, жажды выдвинуться, зато видна была скука,
неизъяснимая печаль в глазах, а голову что-то совсем
постороннее занимало, ему одному ведомое. И скоро ещ„
заметили: он мог десять раз выполнить команду без
заминки, и вс„ же хозяин Ингуса никогда не мог быть
уверен, что он е„ выполнит в одиннадцатый. Он
отказывался начисто, сколько ни кричали на него, сколько
ни били, и отчего это с ним происходило, никто понять не
мог. Вдруг точно столбняк на него нападал, он ничего не
видел и не слышал, и только инструктору удавалось вывести
его из этого состояния.
  Инструктор подходил и садился перед ним на корточки.
  - Что с тобой, милый?
  Ингус закрывал глаза и отчего-то мелко дрожал и
поскуливал.
  - Не переутомляйте его, - говорил инструктор
хозяевам. - Это редкий случай, но это бывает. Он вс„ это
знал ещ„ до рождения, у мамаши в животе. Теперь ему
просто
[115]
скучно, он может даже умереть от тоски. Пусть отдохн„т.
  Гуляй, Ингус, гуляй.
  И один Ингус разгуливал по площадке, когда все собаки
тренировались до одури. К чему это привед„т, заранее
можно было догадаться. Однажды он просто удрал с
площадки. Удрал вовсе из зоны.
  Он должен был пройти полосу препятствий вместе с
хозяином, но без поводка. И вот они вдво„м пробежали по
буму, перемахнули канаву и барьер, прорвались в "горящее
окно", а напоследок им надо было проползти под рядами
колючки, натянутой на колышки, но туда полез только
хозяин Ингуса, а сам Ингус помчался дальше, перепрыгнул
каменный забор и пон„сся широкими прыжками по
пустынному плацу. Его не остановила даже проволока, -
ну, под проволокой собаке нетрудно пролезть, но как
преодолел он невидимое "Фу!", стоящее перед нею в десяти
шагах и плотное, как стекло, о которое бь„тся залетевшая в
помещение птица? И куда смотрел пулем„тчик на вышке,
обязанный во вс„ живое стрелять, нарушающее Закон
проволоки!
  Когда сообразили погнаться за Ингусом, он уже перес„к
поле и скрылся в лесу. Он мог бы и совсем уйти - бегал он
быстрее всех и ему не нужно было тащить на поводке
хозяина, но проклятая мечтательность и тут его подвела.
  Что же он делал там, в лесу, когда его настигли? Устроил,
видите ли, "повалясики" в траве, нюхал цветы, разглядывал
какую-то козявку, ползущую вверх по стеблю, и, как
завороженный, тоскующими глазами провожал е„ пол„т. Он
даже не заметил, как его окружили с криками и лаем, как
защ„лкнули карабин на ошейнике, и только когда хозяин
начал его хлестать, очнулся наконец и поглядел на него - с
удивлением и жалостью.
  Когда пришло время допустить Ингуса к колонне, тут
были большие сомнения. Инструктор не хотел отпускать его
от себя, он говорил, что у Ингуса ещ„ не окрепли клыки и
что лучше бы его оставить на площадке - показывать
работу новичкам. Но Главный-то видел, что с ватным "Иван
Иванычем" Ингус расправляется других не хуже, а насч„т
показа, сказал Главный, так это инструктор и сам умеет, за
это ему и жалованье ид„т, а кормить внештатную единицу
  - на это фонды не отпущены. И сам Главный решил
проэкзаменовать Ингуса. Все волновались, и больше всех
инструктор, он очень гордился своим любимцем и вс„
[116]
же хотел, чтоб тот себя показал в полном блеске. И что-то с
Ингусом сделалось - может быть, не хотелось ему
огорчить инструктора, а может быть, снизошло великое
вдохновение, оттого что все только на него и смотрели, но
был он в тот день неповторим и прекрасен. Он конвоировал
сразу троих задержанных; двое попытались бежать в разные
стороны, и всех их он положил на землю, не дал даже
головы поднять и не успокоился, пока не подоспела помощь
и на всех троих защ„лкнулись наручники. Целых пять минут
он был хозяином положения. Главный сам следил по часам
и сказал после этого инструктору:
  - Вы ще в меня сомневаетесь! Работать ему пора, а не
цветочки, понимаешь, нюхать.
  Но когда допустили Ингуса к колонне, выяснилось, что
работать он не хочет. Другим собакам приходилось
работать за него. Колонна шла сама по себе, а он гарцевал
себе поодаль, как на прогулке, не обращая внимания на
явные нарушения. Лагерник мог на полшага высунуться из
строя, мог убрать руки из-за спины и перемолвиться с
соседом из другого ряда - как раз в эту минуту Ингуса что-
нибудь отвлекало, и он отворачивался. Но ведь помнился
хозяевам тот экзамен, похвала Главного! Оттого, наверно, и
прощалось Ингусу такое, за что другой бы отведал
хорошего поводка. И только собаки предчувствовали, что
ему просто вез„т отчаянно, а случись настоящее дело,
настоящий побег - это последний день будет для Ингуса.
  Так он и жил - с непонятной своей мечтой, или, как
инструктор говорил, "поэзией безотч„тных поступков",
всякий день готовый отправиться к Рексу, а умер не за
проволокой, а в лагере, у дверей барака. Умер зачинщиком
собачьего бунта.
  В цепкой памяти Руслана был, однако, свой порядок
событий, сво„ прихотливое течение, иногда и попятное. Вс„
лучшее - отодвигалось подальше, к детству; там, в
хранилище его души, в прохладном сумраке, складывались
впрок сладкие мозговые косточки, к которым он мог
вернуться в тягостные минуты. Все же обиды и огорчения,
вс„ скверное - он тащил на себе, как приставшие репьи,
которые нет-нет да стрекнут ещ„ свежим ядом. И вот
выходило по хронологии Руслана, что та счастливая
выборка, тот день его отличия, торжества - остались чуть
не на заре его жизни, и там же лежал "Войдите-В-Мо„-
Положение", удавленный тросом, - к несчастному
собачьему бунту, как
[117]
будто вчера случившемуся, он уж поэтому не мог иметь
отношения. Но когда потекли воспоминания о бунте, когда
наполнились запахами, звуками, цветом, "Войдите-В-Мо„-
Положение" вош„л в них ещ„ живой, он вош„л в т„плую
караулку, дыша себе на руки, и сообщил хозяевам что-то
тревожное, от чего они тотчас побросали окурки и
поднялись, разбирая автоматы и поводки.
  Вскочили и собаки, разомлевшие в тепле, одуревшие от
вони овчинных полушубков, и уже рвались с хрипом на
двор, позабывши начисто, почему их в этот день не гоняли
на службу. Боже, какой мороз схватил их за морды
когтистой лапой! Он кал„ными иглами пронзил ноздри и
вытек из глаз слепящей влагой; даже во лбу от него
заломило, точно они в прорубь окунулись. И уж тут не
помнилось, куда же он делся, "Войдите-В-Мо„-
Положение", тут хронология прощалась с ним навсегда, -
то ли он остался в караулке, то ли это он, весь нахохленный,
плечом отодвигал воротину и потом спрятался в будке у
вахт„ра, а может быть, он исчез возле самого барака,
рассеялся в тумане, осыпался льдистыми искрами, и их
замело поземкой. Завидев барак, собаки опять стали рваться
  - там уж какая ни будет работа, а вс„ же тепло! - но
Главный хозяин, который ш„л впереди и т„р себе рукавицей
багровое лицо, всех остановил у дверей. А сам,
подкравшись, отворил их без скрипа и стал слушать, вздев
одно ухо на ушанке.
  Из тамбура потянуло теплом и привычным смрадом и
послышался неясный гул - вот так собачник гудит,
возмущ„нно и неразборчиво, когда запаздывает корм„жка.
  За тонкими вторыми дверьми что-то громадное ворочалось,
стукалось глухо об пол или об стенки, исходило криками и
причитаниями, быстрым запальчивым бормотанием.
  Похоже, происходила одна из тех свар, которые у людей
невесть с чего начинаются, с полуслова, раздраж„нного
спора, и неумолимо разрастаются в грызню, а потом так же
быстро остывают, и все расходятся, но кто-нибудь, бывает,
и оста„тся лежать с прижатыми к животу руками, корчась в
судороге, а то и вовсе не шевелясь.
  Главный хозяин открыл и эти двери - пошире, точно в
них должен был грузовик войти, - и стал на пороге, по
пояс в морозном облаке.
  - Сука, закрой, а то ушибу! - и вслед за этим хриплым
воплем, долетевшим из т„мной глубины, что-то ещ„ при-
[118]
летело тяж„лое и шмякнулось о косяк рядом с его ушанкой.
  Главный хозяин спокойно выждал, когда утихнет.
  - Так, - сказал он, покачиваясь, заложив руки за спину.
  - Так. Значит, судьбы родины обсуждаем?
  Барак совеем замолк. Но тотчас же кто-то, поближе к
дверям, отозвался с готовностью:
  - Что вы, гражданин начальник. И думать себе не
позволим! Мы только о том, что не возбраняется в
свободное время.
  - Ага... А то я иду мимо - шо-то, смотрю, в их жарко
сегодня. Может, думаю, поработать надо дать людям. А то
ж стомятся.
  Барак опять отозвался - тем же голосом, с л„гким
быстрым смешком:
  - Работать - это мы всегда, с большой радостью.
  Только градусник, сука, ниже нормы упал.
  - Вы вже поглядели. А я ще нет. Так мне сда„тся, шо
вроде потеплело.
  - Гражданин капитан! - он был неистощим, этот голос,
и столько в н„м было приветливости, вкрадчивого
умиления. - За что мы вас так уважаем? За хороший,
здоровый юмор. Зайдите, будьте добреньки, а я дверь
закрою.
  И неясная тень приблизилась к облаку, вошла в него. Но
Главный е„ отстранил рукою.
  - Так я ж разве против шуток? Я и дебаты, если хотите,
признаю, когда культурно, выдержанно. Но только ж работа
страдает, это ж нехорошо.
  В т„мном нутре барака опять возникло гудение. И другой
голос - хриплый, таящий в себе надр„манное тепло и тоску
расставания с ним, - спросил с унылой безнад„жностью:
  - Стрелять будешь?
  - Как это "стрелять"? - удивился Главный. - Шо в
меня - восстание в зоне, шоб я стрелял? Нету ж восстания?
  - Нету, - облегч„нно, радостно выдохнул барак. -
Нету!
  - Видите? Так шо - зачем я буду стрелять? Лучше я
каток вам тут залью.
  - Какой каток?
  - Обыкновенный. Вы шо, катка не видели? У кого
коньки есть, тот покатается.
  [119]
Робкая тень опять приблизилась, попыталась проскользнуть
в двери и была отодвинута рукою Главного.
  - Нет, это мне толку мало, шоб один вышел или десять.
  Мне - шоб все, дружно.
  Барак только на миг затих, только чтоб успело
прозвучать тоскливое, молящее:
  - Братцы! Ну, выйдем. Сами ж виноваты... И тотчас
опять заворочалось громадное, забилось в корчах,
разразилось воплями:
  - Ложись ты, сука, убью!..
  - Закон есть!..
  - Ниже нормы градусник!.. Не выгонишь!
  -Ложись все!..
  -Закон!..
  Они не видели, что катушка с пожарным рукавом уже
покатилась от водокачки. Двое хозяев толкали е„,
наваливаясь на лом, продетый в середине, и, не докатив
немного до дверей, повалили е„ на снег. К ним ещ„ двое
кинулись сбрасывать оставшиеся витки, а те ни секунды не
ждали, схватили ж„лтый сияющий наконечник и с ним
побежали к дверям. Главный хозяин отош„л со скорбным
лицом, грустно выдохнул пар изо рта и кому-то вдаль
махнул рукавицей. И оттуда, куда махнул он, пот„к еле
слышный шорох, сплющенный рукав стал оживать,
круглиться, из ж„лтого наконечника выплюнулось влажно-
свистящее шипение, и те двое пошатнулись в тамбуре.
  Толстая голубая струя ударила под потолок барака,
опустилась ниже, снесла лежавшего на верхних нарах
вместе с его пожитками, несколько робких теней,
ринувшихся навстречу, отшибла вглубь. Двое хозяев,
упираясь сапогами в скользкий порог, с трудом удерживали
тяж„лый наконечник, струя металась из стороны в сторону и
раздавала удары, гулкие, как удары дубинки. Над их
головами потекло из барака белое облако, и вместе с
надышанным теплом вылился не крик, не вопль, а
протяжный прерывистый вздох, какой изда„т человек, перед
тем как надолго погрузиться в воду.
  Этим вздохом забило уши Руслану, и он уже почти не
слышал, как брызнули ст„кла в окошках и затрещали рамы,
не понял, что за серая дымящаяся пена поползла из окон на
снег, понял лишь, когда она стала распадаться на отдельных
людей, пытавшихся подняться, в то время как
[120]
сверху на них валились другие. Главный хозяин вытащил
руку из-за спины и показал в их сторону, - струя,
потрескивая, опустилась на них плавно изгибавшейся
дугою, задержалась надолго и возвратилась в барак. Но те,
выпавшие из окон, уже не пытались подняться, а только
слабо шевелились на снегу, сами делаясь белыми прямо на
глазах.
  Руслан, не в силах устоять на месте, вертелся и
взвизгивал, поджимая то одну, то другую лапу. Эти белые
бл„стки, покрывавшие их одежду кольчугой, он словно бы
ощутил на своей шкуре, плотной и пушистой и вс„ же
продуваемой ледяным ветром. И понемногу бл„стки стали
желтеть, что случалось с ним в минуты наивысшей злобы, и
сквозь ж„лтую пелену он только и видел отч„тливо -
толстый, шевелящийся на снегу рукав. Эта гадина
подползала к его лапам, брызгаясь из своих мельчайших
прорех, а в одном месте, переламываясь складкой, которую
хозяева не успевали расправлять сапогами, приподнималась
и зависала прямо перед носом у него, угрожая броситься, но
сразу же опадая, как только Руслан подавался навстречу.
  На его счастье, кто-то был моложе, нетерпеливее - и не
выдержал первым. Руслан услышал его звенящее рычание, и
по краю ж„лтой пелены промелькнул он сам - т„мно-
серый и тонкий, вытянутый в прыжке. Угрозу,
предназначавшуюся Руслану, Ингус перехватил на лету,
упал с закушенным рукавом и придавил лапами. Тот сразу
стал вырываться, и это ещ„ придало Ингусу злости; он рвал
своего врага с остервенелым урчанием, мотая головою, и из-
под клыков его брызгало радужными искрами. Те двое
хозяев, что держали наконечник, закричали и потащили
рукав к себе, но вместе с Ингусом. А поводок тащил его
назад, сдавливая тонкую шею, и у Ингуса помутились глаза,
налились кровью, но он не отпустил взятое.
  - Шо то с им? - спросил Главный хозяин. Он уже
подходил не спеша, он надвигался - божество с голубыми
страшными глазами, с гневным лицом, подпирая своей
ушанкой голубой купол небес. А Ингус лишь покосился в
его сторону, Ингусу было не до него. - Шо то с им, я
спрашиваю? Сбесился?
  - Холера его знает, тарщ ктан, - сказал хозяин Ингуса.
  Он был в отчаянии. Он пнул Ингуса в бок сапогом, Ингус
жутко всхрипнул, но не разжал клыков. - Что с ним всегда.
  Вы ж знаете.
  [121]
  - А ну, дайте сюда. - Главный протянул руку, и один
из хозяев кинулся подать ему лом. Главный досадливо
поморщился. - Та не, я ж вам не то показываю.
  Он протягивал руку к автомату. Хозяин Ингуса
торопливо, суетясь, стащил через голову ремень. И с болью,
угнездившейся навсегда в душе Руслана, он увидел наконец,
как же это бывает, когда собаку уводят за проволоку.
  Дырчатый ворон„ный кожух опустился, закачался над
головой Ингуса, как бы примериваясь вонзиться между
буграми крутого лба и оттянутыми в ярости ушами, но не
вонзился, а в н„м самом, в кожухе, что-то быстро
задвигалось, и вокруг скошенного ч„рного рыльца вспыхнул
яркий красно-оранжевый ореол, а из головы Ингуса... из
ч„рной рваной дыры плеснуло горячим, розовым, с белыми
осколками. И, содрогнувшись, Ингус стал вытягиваться -
головою к ногам Главного хозяина, точно тянулся ещ„
напоследок положить закушенный рукав на его сапоги.
  Хозяин Ингуса хотел выдернуть рукав - и голова Ингуса
запрокинулась; он ещ„ жил, ещ„ шевелился, но лишь
челюстями, сжимавшимися в последней хватке. Хозяин
Ингуса бросил рукав и выпрямился. Он смотрел, и смотрел
Главный, и другие хозяева, как толстая серая гадина мечется
и возит по снегу окровавленную голову Ингуса. Но зверь на
это смотреть не может - и Руслан не стал смотреть, он упал
рядом с Ингусом. Ещ„ и теперь, вспоминая, как вс„
случилось, он ощутил фанерную тв„рдость рукава и
льдистый холод, пронзивший его клыки. И всю
безнад„жность перегрызть брезентовое горло он
почувствовал сжавшимся сердцем, - только прокусить он
мог, наделать ещ„ прорех, из которых били с шипением
колючие струйки, а загривок, беззащитный загривок дыбом
вставал от жгучей близости ч„рного рыльца, из которого
должна была, не могла же не грянуть расплата! Но,
переживая не раз свой несчастный проступок, он вс„ же не
мог до конца почувствовать себя виноватым. Ведь и хозяева
делали то, чего никак не могли одни двуногие делать с
другими двуногими, и разве только он, Руслан, последовал
за м„ртвым Ингусом? Его единоличный грех длился только
миг, и тотчас же его разделили другие. Что-то большое,
сильное, серое перемахнуло через Руслана и, круто
повернув, рухнуло всей тушей. Скосясь, он увидел Байкала,
всегда такого спокойного и послушного, ещ„ через
мгновение броси-
[122]
лась хитрая Альма, совсем близко от челюстей Руслана
приладил мохнатые челюсти Дик - отличник по охране
задержанных, - и вот уже вся стая полезла грызть
ненавистный рукав. Они все, все вышли из повиновения,
презрели долг и приказ, забыли о вечном ст