того дня хозяин Грома навсегда исчез из его
жизни. Ну, а Джульбарсу, конечно, и на этот раз вс„ сошло,
только славы прибавилось. И то правда - у кого бы ещ„
учиться молод„жи! С ним в паре ставили доброватых и
малозлобных, которые недопонимали, зачем бы им, к
примеру, преследовать убегающего - ведь он уже не
причинит им вреда - и какое тут, собственно,
удовольствие. Джульбарс рассеивал все их сомнения;
хрипло пролаяв:
  "Делай, как я!", он догонял бегущего, валил наземь и
такую показывал вкусную тр„пку, что и самые бестолковые
прозревали, в ч„м смысл жизни.
  Руслан этого смысла долго не мог постичь, его
[104]
пришлось дразнить помногу и терпеливо: д„ргать во время
корм„жки за хвост, наступать на лапу, утаскивать из-под
носа кормушку, а то ещ„ - посаженного на цепь, обливать
водою и убегать после этого с диким хохотом.
  Особенно же неприятные были занятия по воспитанию
"небоязни выстрелов и ударов". Рожд„нный ровным сч„том
ничего не бояться, он с трудом переносил, когда серые
балахоны палили ему в морду из большого пистолета и
колошматили по спине бамбуковой тростью. Он, правда,
быстро усвоил, что ничего ужасного этот дурацкий пистолет
не причинит ему, и к бамбучине тоже притерпелся, но как
раз терпеть-то и не следовало, а нужно было уклоняться,
перехватывать руку, догонять, терзать - вс„ это он
проделывал без охоты.
  - Смел, но не агрессивен. Некоторая эмоциональная
тупость, - говорил с сожалением инструктор, и его слова
обидно пощипывали Руслана в сердце. - А вы с ним
чересчур понарошку. С ним надо серь„знее, он вам не верит.
  Инструктор сам брал бамбучину и, страшно оскалясь,
делал ужасающий замах.
  - А ну, куси меня! Куси как следует!
  Но хватать инструктора за голую кисть ещ„ меньше
хотелось Руслану, чем давиться ватой. Он старался взять
легонько, чтоб даже не поцарапать. Инструктор ему
нравился. Он на всех собак производил самое
благоприятное впечатление, - одно его присутствие
скрашивало все тяготы учений. Всем так нравилась его
кожаная курточка, так дивно от не„ пахло каким-то зверь„м,
что хотелось е„ немедленно разорвать в клочки и унести их
на память. Нравились его худоба и ловкость, его рыжий
чубчик и востренькое личико, на которое можно было
только в профиль смотреть, - и в этом профиле
угадывалось что-то собачье. Быстрый и неутомимый, он
носился по всей площадке и всюду поспевал, каждой собаке
умел вс„ так толково объяснить, что она его тут же
понимала - лучше, чем своего хозяина. Увлекаясь, он
рычал и лаял, и собаки находили, что у него это очень
неплохо получается; ещ„ немножко -и они поймут, о чем он
лает. И тогда они бы простили ему, что у него нет такой же
пушистой шкуры, как у них, из-за чего он вынужден носить
чужую лысую кожу, и что он не насовсем оставил
человеческую речь, отвратительно грубую и мало что
выражающую, и предпочи-
[105]
тает ещ„ ходить на двух ногах, когда гораздо удобнее на
четыр„х.
  Но, впрочем, инструктор уже делал к этому попытки, и,
признаться, не вовсе безуспешные. Один его фокус прямо-
таки пленял собак - инструктор его применял не часто, но
уж когда применял, то вс„ занятие было - праздник!
  - Внимание! - командовал инструктор, и все собаки
заранее умирали от восторга. - Показываю!
  И, опустившись на четвереньки, он показывал, как
уклониться от палки или от пистолета и перехватить руку с
оружием. Правда, иной раз инструктору вс„ же попадало
палкой по голове или по зубам, но он не выходил из игры.
  Он только на секундочку отрывал одну лапу от земли и
проверял, нет ли каких повреждений, а затем командовал:
  "Не считается, показываю ещ„ раз!" - и с коротким
лаем снова кидался в атаку - до тех пор, пока упражнение
не удавалось ему вполне.
  Иной раз собаки даже шли на хитрость: кто-нибудь
притворялся непонимающим, - только б ещ„ разик
насладиться работой инструктора, услышать его "Внимание,
показываю!" А как резво бегал он по бревну, - куда лучше,
чем на двоих! - каким делался при этом изящным,
поджарым, как ходили под курточкой острые лопатки и
топорщился рыженький загривок, как ловко он перемахивал
через канаву или барьер или взбегал единым духом по
лестнице, а будучи в ударе, так и всю полосу препятствий
преодолевал без задержки, только л„гкая испарина
выступала на лбу. В конце полосы кто-нибудь из хозяев уже
держал наготове поощрение - инструктор брал вкуску
зубами, не вставая с четыр„х, и так смачно е„ съедал!
  Собаки сглатывали слюну и рвались повторить хоть весь
комплекс упражнений сразу.
  Они бы на край света за ним пошли, только позови он.
  Ему даже Джульбарс позволял то, чего бы и своему хозяину
не позволил, - сделать л„гкую смазь или разъять пасть и
пощупать прикус. Инструктор даже сам просил его,
вставляя палец между страшными Джульбарсовыми зубами:
  - Ну-ка, милый, кусни. Так, сильнее... Хозяева не могли
в это поверить, им казалось, что инструктор должен бы
остаться без пальцев.
  - Никогда! - он им отвечал. - Никогда собака не
укусит
[106]
того, кто е„ безумно любит. Поверьте мне, я старый
собаковод, я потомственный, с вашего разрешения, кинолог,
на такое извращение способен только человек. А про
Джульбарса он сказал:
  - Он не зверюга. Он просто травмирован службой.
  Инструктор любил собак всем сердцем - и, конечно, в
каждой немножечко ошибался. Они ему все казались
травмированными, раз им досталась такая тяж„лая служба.
  Но насч„т Джульбарса собаки были другого мнения. Ему
небось и инструктора хотелось покусать, да он боялся, что
его тут же порвут на мелкие клочочки.
  А вот что инструктор сказал однажды Руслану - с глазу
на глаз и тихо, с печалью в голосе:
  - Этот случай мне знаком. В ч„м несчастье этого пса, я
знаю. Он считает, что служба всегда права. Это нельзя,
Руслан, пойми - если хочешь выжить. Ты слишком
серь„зен. Смотри на вс„ как на игру.
  Руслана инструктор тоже ценил высоко - хоть тот и не
проявлял должной агрессивности, но кое-что умел получше
Джульбарса, а одна вещь была такая, что и сам инструктор
не мог бы показать, как она делается. И это коронный номер
был у Руслана, в котором не имел он себе равных, -
"выборка из толпы".
  Эту работу - нел„гкую, но чистую, вдумчивую и не
слишком шумную - Руслан больше всего полюбил. И надо
же, чтоб так случилось, что не мог он теперь вспоминать о
ней без чувства своей виноватости и греха, неясных для
него - как неясным остался тот человек, с которого
началось самое печальное. Этого человека Руслан по виду
не выделил бы из толпы лагерников, а между тем хозяева
чем-то его отличали - и может быть, тем, что как бы не
обращали на него внимания. Уж слишком не обращали -это
только собака и могла бы заметить, которую незаметно
придерживают, когда тот или иной лагерник случайно
вышагнет из колонны. Одного или двух натяжений поводка
достаточно было Руслану, чтобы он привыкал таких людей
считать особыми. А однажды, морозным утром, когда они с
хозяином нам„рзлись на лесоповале и забежали погреться в
передвижную караулку, Руслан с удивлением увидел этого
человека. Он сидел здесь, где обычный лагерник только
стоять мог у порога, сняв шапку, он курил и беседовал - да
с кем ещ„! - с самим Главным хозяином. "Тарщ-Ктан-
Ршите-Обратицца" был чем-
[107]
то недоволен и выговаривал ему резко, а тот лишь твердил:
  - Гражданин капитан, но вы же и в мо„ положение
войдите. Понимаете? Вы войдите в мо„ положение.
  Он сказал это несколько раз, прижав руку к груди, и
Руслан решил, что так и зовут этого человека. "Войдите-В-
Мо„-Положение" уш„л тогда очень расстроенный, тревожно
озираясь, а день или два спустя собак привели поглядеть на
него - лежащего неподал„ку от караулки с железным
тросом на шее. Живой, он отчего-то не запомнился Руслану,
а врезался в память таким, как лежал: глядя в облака
тусклыми выпученными глазами, с багрово-синим раздутым
лицом, завернув одну руку за спину, а другую -откинув и
вцепившись скрюченными пальцами в снег. Эта рука, и
лицо, и снег вокруг головы были посыпаны махоркой.
  Собаки одна за другой подходили и воротили морды,
виновато помаргивая и скуля. Когда подвели Руслана, он
уже понял, почему у них ничего не выходило. Они начинали
с головы убитого, обнюхивали его страшную лиловую шею
с витыми бороздками от троса и клочьями содранной кожи,
нюхали усы троса, раскиданные в стороны, как
разметавшийся шарф, - и нанюхивались одной махорки,
после не„ вся работа была уже бесполезна. Он начал - с
рук. Осторожно приблизился к откинутой и вовремя
отшатнулся, а затем поддел мордой окаменевшее тело,
прося, чтоб убитого перевернули, и тогда спокойно обнюхал
другую руку, сжатую так сильно, что ногти впились в
ладонь. Но он увидел не только синюю кровь от ногтей, он
увидел капельки смертного пота, выступившего по всей
кисти. Они см„рзлись и стали мутными, как брызги
изв„стки, но если их чуть отогреть дыханием...
  Закрыв глаза, он весь напрягся в неимоверном усилии.
  Хозяева в это время строили предположения, кто бы это мог
сделать; у каждого были свои сч„ты с лагерниками и свои
догадки, близко сходившиеся со сч„тами, а главное, что
занимало их, - сколько же было участников? Трое?
  Четверо? И этим они сами себя путали, потому что начинать
нужно всегда с одного. Они имели глаза, чтобы видеть, и
разглядели махорку, которую для того и насыпали, чтоб е„
сразу увидели и почуяли, а не заметили, например, возле
троса мелких чешуинок коры - Руслан их прежде всего
увидел. Они вообще слишком много размышляли, он
[108]
же не размышлял вовсе, не имел ни сч„тов, ни догадок, а
просто увидел, как вс„ происходило, - как видится
галлюцинация или связный цветной сон, - и услышал
скрип снега под сапогами жертвы и неровное дыхание
притаившегося убийцы.
  "Войдите-В-Мо„-Положение" ш„л в синих сумерках из
караулки, - да, именно оттуда, и там ему дали покурить
хозяйских папирос, - и, проходя вот этой тропинкой, меж
двух сосен, он не заметил троса, привязанного чуть повыше
его головы. Другой конец этого силка убийца держал в
руках. Он быстро опустил тяж„лый виток, расхоженный и
смазанный тавотом, на плечи "Войдите-В-Мо„-Положение"
и повернулся - конец троса л„г на плечо убийце, он его
держал обеими руками и, навалясь всем телом, сделал всего
полшага. И петля затянулась; убийца почувствовал, как
д„ргается трос, - это руки жертвы пытались разжать
петлю, со всей силой, вспыхнувшей в них от смертельного
страха, от жажды глотнуть воздуха, - тогда, собрав все
свои силы, весь свой страх и смертельную злобу к жертве,
которая так долго не умирает, он лягнул е„ наугад под ноги
и вышиб из-под них земную твердь. И ещ„ целую вечность
он стоял, изнемогая, будучи один и палачом, и виселицей, а
"Войдите-В-Мо„-Положение" хрипел и д„ргался у него за
спиной, вс„ хватаясь безнад„жно за трос. Но раз или два он
схватился ненароком за одежду убийцы, за полу его
бушлата - слабая, беспомощная хватка уже вспотевшей
руки, убийца этого и не почувствовал. Но когда потом он
отвязывал трос и тащил удавленника подальше от дерева,
когда он сыпал махорку и считал, что вс„ сделано на
редкость удачно и тихо, он не знал, что весь он со своим
бушлатом остался в этом стиснутом кулаке, в см„рзшихся
капельках: и тысячу раз ут„ртые этой полою лицо и руки, и
ею же прикрываемые ноги, стынущие ночами под
жиденьким одеялом, - и какая удача, что руку завернуло
судорогой за спину, и она оказалась внизу, под телом. Что
ж, можно считать - концы найдены. Руслан быстро отош„л
и ткнулся лбом в колени хозяину -это значило: "Я не
обещаю, но я постараюсь. Веди меня скорей".
  А выборка оказалась на удивление л„гкой. Любой, кто
сдался в самом начале, выполнил бы е„ без напряжения -
наберись он только нахальства попробовать. Руслан даже не
успел приблизиться к толпе, согнанной на пустыре пе-
[109]
ред воротами. Завидев медленно подходивших хозяев и
рвущую поводок собаку, вся толпа с гудением подалась
назад - и оставила одного, в ч„рном бушлате. Весь
скорчась, спрятав руки под мышками, он сам упал вниз
лицом, крича, как в истерике:
  - Собаку не надо! И так вс„ скажу. Ну, не пускайте же
зверя!..
  И Руслан его не стал терзать, а лишь прихватил легонько
полу бушлата - где хваталась рука убитого - и качнул
хвостом, показывая, что выборка им исполнена. За это
получил он невиданное поощрение - из рук самого
Главного - и с этого дня стал признанным отличником по
выборке из толпы.
  Отсюда, от этого дня его торжества, пролегла в памяти
Руслана прямая просека, по которой вели они с хозяином
человека в бушлате. Ветер шумел в кронах огромных сосен,
и, сталкиваясь, они роняли охапки снега, разлетавшиеся
радужной осыпью. Была великая тишина, покой, и всю
дорогу человек ш„л спокойно и не спеша, н„с лопату на
плече или волочил за собою, чертя по снегу зигзаги,
временами насвистывал. Сам завороженный этим покоем,
он и у Руслана не вызывал предчувствий, что может вдруг
прыгнуть в сторону и кинуться в побег, и так же молча они
свернули с просеки и пришли тропинкой к ч„рной,
выжженной костром поляне. В середине е„ зияла яма -
неглубокая, с рыжими стенками, хранившими полукруглые
гладкие следы ломов и острые треугольнички от кайла. Вот
тут он впервые заговорил, повернувшись к хозяину белым
злым лицом, с крохотными шрамчиками на щеке и на лбу.
  Ему не понравилась яма, он ступил в не„ ногою, и там ему
оказалось по колено, он даже сплюнул в не„ от злости.
  - Я один за всех на это дело пош„л, - сказал он
хозяину, - могли бы и все одного уважить.
  - Чем тебя не уважили? - спросил хозяин.
  - Понимаешь, черви - они всем полагаются, ты тоже с
ними в свой час познакомишься, но чтоб меня волки
выкопали себе на харч, этого ж я не заслужил. Об этом и в
приговоре не было - насч„т волков.
  Хозяину очень хотелось покурить, он доставал портсигар
и снова его прятал в карман белого своего полушубка -
ещ„ больше ему хотелось, чтоб вс„ побыстрее кончилось.
  [110]
  - Значит, к своей же бригаде у тя претензии? - сказал
хозяин. - Приговор-то чо обсуждать?
  Человек опять сплюнул и вылез из ямы, воткнув лопату в
комья насыпи.
  - На! Потом хоть притопчешь как следует. Ни к кому у
меня претензий нет, ради жмурика и я б не уродовался.
  Бушлат мой - может, снес„шь им? Пускай разыграют.
  Снять - чтоб тебе не трудиться?
  Хозяин, не отвечая ему, потянул автомат с плеча.
  - Что же не отвечаешь? - спросил человек. - Или
совсем уже я безгласный?
  Вс„ длилось мучительно долго. Руслан весь дрожал и
стискивал челюсти, чтоб не завыть. И что-то ещ„ случилось
у хозяина с автоматом, он никак не мог дослать затвор, и
человек этот так надеялся, что у него сегодня и не
получится. Но хозяин сказал: "Ща исправим, не бойся" - и
вправду исправил. Он выбросил смятый патрон, затвор
закрылся с лязгом, и случайно вылетела короткая очередь в
небо. Тогда-то этот человек и приник к сапогам хозяина. Он
добрался до них на четвереньках и прижался так сильно,
что, когда оторвал лицо, на его лбу и на губах остались
ч„рные пятнышки. Он улыбался бледной заискивающей
улыбкой и говорил совсем не так, как до этой минуты, когда
прогрохотала страшная очередь и едко-приторно запахло
пороховой синью. Он говорил, что выстрелы уже
прозвучали и услышаны в зоне и теперь хозяин может его
отпустить; он уполз„т в леса и станет там жить, как змея или
крыса, ни с кем из людей не видясь до конца дней своих,
которых, наверное, немного уже и осталось, и только одного
человека в мире - хозяина - он будет считать братом
своим, молиться за него и вспоминать благодарно, будет
любить его сильнее, чем мать и отца, чем жену и своих не
родившихся детей. Не различая слов, Руслан слышал
большее, чем слова, - страстное обещание любви, е„
последнюю истину, е„ слезы и толчки крови в висках, -и
чувствовал с ужасом, как его самого переполняет ответная
любовь к этому человеку; он верил его лицу с запавшими
горящими глазами; ничуть не помрач„нный разум горел в
них, не жаждал этот человек другой, лучшей жизни, которой
нигде не было, а только той участи, которой довольно всему
живому на свете.
  -------------------------------
* Жмурик - покойник (блатной жаргон).
  [111]
  - Ну, ты чо, маленький? Не слышишь, чо лепечешь? -
уговаривал его хозяин. Он стоял спокойно, не опасаясь, что
тот рван„т его за ноги или выхватит автомат, он знал, как
слаб против него любой из лагерников и как быстро
кидается Руслан на помощь. Если б знал он сейчас, что
Руслан как будто окаменел и не смог бы даже
пошевелиться! - Ты походишь и объявисси, а мне тогда с
тобой на пару - стенка. Потому что куда тебе деться?
  Листиками будешь питаться, ящериц жрать, а после за
людей примешься. Чо, не правду я говорю? Не ты ж
первый... Так что считай - дело кончено. И давай вставай,
себя же не мучай мечтами. Не бойсь, я тебе больно не
сделаю, как другой кто-нибудь. Ну, вставай, не бойся,
договорились же -больно не сделаю.
  Он встал, этот человек, и крепко от„р лицо рукавом.
  - Делай, как умеешь. Шакальей жизни - и то ты мне
пожалел. Вспомнишь ещ„ не раз...
  - Знаю, - сказал хозяин. - Вс„, что ты скажешь, уже
знаю. Не наговорился ещ„?
  Они не сделали больно тому человеку, но всю обратную
дорогу Руслан не мог унять дрожи, скулил и рвался из
ошейника, вс„ хотелось ему вернуться и разгрести лапой
м„рзлые комья, задавившие белое успокоенное лицо.
  Никогда не в„л он себя так плохо, и хозяин был вынужден
жестоко отхлестать его поводком. Может быть, с этого дня
хозяин и невзлюбил его.
  Те м„рзлые комья остались в душе Руслана, отягчив е„
страхом и чувством вины, - будто он предал хозяина,
обманул его надежды, будто и себя выдал, что не истинно
служит в конвое, а лишь притворяется, - а такую собаку
можно без промедления отвести за проволоку, потому что
она в любую минуту может подвести, сделает что-нибудь не
так или откажется сделать. И сколько они потом ни водили
других людей в лес, хозяин уже не верил до конца Руслану,
за которого сам когда-то поручился. В молодости Руслан
прош„л все науки, для которых и рождается собака; он
прош„л общую дрессировку - всю эту нехитрую
премудрость: "Сидеть", "Лежать", "Ко мне", - блестяще
себя показал в розыске и в караульной службе, но когда
подвинулся к высшей ступени - конвоированию,
инструктор засомневался, выдержит ли Руслан этот
последний экзамен. И не на площадке его над-
[112]
лежало выдержать, где всегда тебя поправят, а в настоящем
конвое, где на вс„ одна команда: "Охраняй!", - а там как
знаешь, сам шевели мозгами. И предмет охраны не склад,
который никуда не убежит и особых чувств у тебя не
вызывает, а ценность высшая и труднейшая - люди. За них
всегда бойся и не чувствуй к ним жалости, а лучше даже и
злобы, только здоровое недоверие. "Ничо, - сказал тогда
хозяин. - Обвыкнется. Не сорв„тся". А сколькие
срывались! Скольких отбраковывали и увозили куда-то на
грузовике, и то если собака была молода и могла
пригодиться для другой службы. Познавшим службу конвоя
  - один был путь: за проволоку.
  Всех обманул Ингус. Он казался таким способным, вс„
схватывал на лету. Он покорил инструктора в первое же
сво„ появление на площадке. Инструктор только успел
сказать:
  - Так. Будем отрабатывать команду "Ко мне". Ингус
тотчас же встал и подош„л к нему. Инструктор приш„л в
восторг, но попросил вс„ повторить сначала. Ингус
вернулся на место и по команде опять подош„л.
  - Чудненько! - сказал инструктор. - А как насч„т
"Сидеть"?
  Ингус сел, хотя ему даже не надавливали на спину.
  - Встанем.
  Ингус встал. А инструктор присел перед ним на
корточки.
  - Дай лапу.
  Ингус е„ тотчас подал.
  - Не ту, кто же левую пода„т?
  Ингус извинился хвостом и переменил лапу. С тех пор он
подавал только правую.
  - Не может быть, - сказал инструктор. - Таких собак
не бывает.
  Он взял уч„тную карточку Ингуса, чтобы убедиться, что
тот ещ„ не проходил дрессировки и знает только свою
кличку и команду "Место!".
  - Так я и думал, - сказал инструктор. - У него,
конечно, исключительная анкета. На редкость удачная
вязка!