нство,  шла  шотландская  овчарка,  наверно,  самое
красивое  в  городе  существо:  рыжая  с черной спиной.  В затемненной
витрине турецкой кофейни отразился ее изысканный  экстерьер.  В  зубах
собака несла детскую плетеную корзиночку.
     - Курит, - сказал кто-то.
     Грек уставился на пацанов.
     - Кто курит?
     - Собака. А кто же еще?
     - Собака?!
     - Ну да. Она табак покупает.
     - Но, может, она хозяину покупает?
     - Хозяин как раз не курит.
     Грек рассмеялся,  ткнул пацана пальцем в  прожаренный  животик  и
нырнул  в  кофейню.  Вслед за ним вошел в кофейню человек в офицерском
кителе с пустым рукавом.

        "СОБАКА, КОТОРАЯ ПОКУПАЛА ТАБАК"

     Вход в кофейню  был  задернут  полосатой  шторой,  которую  ветер
забрасывал чуть ли не на крышу,  и в дверном проеме светился залив.  В
шкатулочном нутре кофейни,  расписанном турецкими  узорами,  сидели  в
основном  офицеры.  Чашечки и бокалы перед ними то и дело подпрыгивали
от грохота проезжающих по набережной телег.
     - Уже  нашлись  предусмотрительные отцы-командиры,  - сказал один
офицер. - Свозят потихоньку в порт все, что подороже.
     В железном  ящике  мангала  томился  кофе  в закопченных джезвах.
Буфетчик то и дело поглядывал в сторону столика, за которым сидел грек
- господин Михалокопулос.  Грек,  видимо, очень дорожил своим костюмом
и,  оглядев критически несвежую скатерку на столике,  подтянул  повыше
рукава   обдергайчика,   обнажив  накрахмаленные  манжеты  сорочки.  В
манжетах блеснули дорогие запонки.
     Буфетчик подошел:
     - Скатерть сменить?
     При этом он рассматривал запонки грека. Это были морские запонки:
два рубиново-красных якорька.
     - Главное не скатерть, а что на скатерти, - сказал грек.
     Буфетчик принес кофе,  маслины,  сухарики... И снова уставился на
запонки грека: якорьки были выложены по золоту из мелких рубинов. Грек
перехватил взгляд:
     - Хорош?
     - Штучная вещь.
     - Фирма  плохой  не  держит.  Хорош запонка - хорош товар,  хорош
товар - хорош клиент.
     Человек в офицерском кителе - он устроился за соседним столиком -
прислушивался к разговору. Грек стрельнул глазами в его сторону.
     - Пардон,  -  извинился  тот,  - я лишь хотел обратить внимание -
местная достопримечательность. - Он указал на проход между столиками.
     Собака которую  грек  видел  на набережной,  уже обошла несколько
магазинов и вошла в кофейню. В детской корзиночке, которую она держала
в зубах,  уже лежали кое-какие покупки и деньги.  Собака и покупала, и
расплачивалась, и получала сдачу.
     Кто-то из офицеров протянул руку - погладить ее.  Собака,  слегка
ощерившись, вежливо предупредила: не тр-рожь.
     - У шотландских овчарок колли мертвая хватка,  - сказал человек с
пустым рукавом,  - похлеще бульдожьей.  Ее  хозяин  завел  специальные
стальные клещи: разжимать челюсти.
     Кофейня уважительно притихла.  А буфетчик как ни в чем не  бывало
протянул  руку  к корзиночке,  взял ее из собачьих зубов и поставил на
прилавок.  Деньги переложил в  кассовый  ящичек  красного  дерева,  из
застекленного  шкафа  вынул  пачку  "капитанского"  табака  расфасовки
Стамболи в фольге, повертел ее в руках и сказал:
     - Без бандерольки не возьмет. Дрессированная, черт.
     Офицеры в кофейне дружно засмеялись:
     - Не поощряет, значит, контрабанду!
     Буфетчик с пачкой в руке ушел в комнатушку позади стойки. Пока он
отсутствовал, однорукий успел переселиться за столик грека:
     - Простите, не имел чести знать...
     - Ксенофонт Михалокопулос.
     - Очень приятно...  - он пробормотал  что-то,  точнее,  проглотил
свою  фамилию  -  грек  так  и  не расслышал - и вернулся к рассказу о
собаке.  - Чистопородная колли! У себя на родине в Шотландии эти колли
не  только  овец пасут,  но и детей нянчат.  А у ее хозяина,  механика
Гарбузенко,  было очень много детей. В городе говорили: "Самая большая
семья  в  Европе".  В  маленьких  городках всегда находится что-нибудь
самое большое в Европе.  Но пока  Гарбузенко,  он  в  прошлом  судовой
механик,  где-то плавал,  тут вся семья вымерла.  Тиф скосил.  Да-а...
Возвращается хозяин,  открывает калитку -  двор  пуст.  Только  собака
навстречу  катит пустую колясочку...  Эта колясочка до сих пор лежит у
него во дворе вверх колесами. Вы никогда не бывали у Гарбузенко?
     - Не бывался.
     - Жаль.  У него вывеска на заборе тоже,  говорят, самая длинная в
Европе, а может, и в Азии.
     Буфетчик тем временем  у  себя  в  комнатушке  достал  из  ящичка
бандерольку  -  бумажную  полоску  с казенными,  еще царскими печатями
(когда-то без этих бандеролек не дозволялось продавать привозной табак
во  избежание  контрабанды)  и  написал на оборотной стороне:  "Грек в
городе". Полоской он опоясал табачную пачку и вернулся к стойке.
     Собака ждала.  Как  только  буфетчик положил в корзиночку пачку с
бандеролькой,  она  сдвинулась  с  места...   Офицеры   проводили   ее
аплодисментами.  Грек  тоже  похлопал в ладоши.  Не аплодировал только
человек в офицерском кителе: у него была одна рука.

        "МЕХАНИК ПО АЭРОПЛАНАМ И ПРИМУСАМ"

     Свернув с набережной в переулок,  собака прошла  вдоль  дувала  -
забора из разнокалиберных камней вперемешку с глиной и навозом.  Дувал
тянулся столько,  сколько тянулся  переулок,  и  столько  же  тянулась
надпись, выведенная дегтем по камням:
     "Г-н Гарбузенко,  механик  по  бензиновым   аппаратам:   судовым,
автомобильным, аэропланным, и чистка примусов!"
     В конце этого предложения была калитка, наверное, самая маленькая
в  мире.  В нее не то что аэроплан - примус протискивался лишь в одном
случае: если его нести впереди себя на вытянутых руках.
     Собака нажала  лапой  на металлический рычажок и открыла калитку.
Во дворе под навесом коптила целая шеренга  примусов.  Г-н  Гарбузенко
касался   примусной  иглой  горелки  -  примус  почтительно  замолкал,
подносил огонек -  вспыхивал  синим  венчиком  и  весело  пел.  Мастер
энергично подкачивал медные насосики.
     - Пришла,  Весточка,  - сказал Гарбузенко  с  грудной  украинской
ласковостью, обтер руки ветошью, принял корзиночку из собачьих зубов и
обратился к клиентам:  - Извиняйте,  люди добрые. Обед у нас - хозяйка
пришла.
     Вместе с Вестой он прошел в свою  мазанку  с  громадным  турецким
ковром,  который  свисал  со  стены,  перекрывая широкую тахту.  Здесь
Гарбузенко игрушечным кинжальчиком вскрыл бандерольку  и  прочитал  на
оборотной  стороне  бумажной  ленты:  "Грек  в  городе".  Новость ему,
видимо, понравилась, он поцеловал собаку в нос:
     - Спасибо, Веста, ласточка.
     Потом вынул из духовки чугунок с борщом,  из  буфетика  -  стопку
тарелок  будянского  фаянса с узором в виде листьев и ягод земляники и
все тарелки расставил по столу, как для большой семьи. Фотографии всех
Гарбузенок,  больших  и  маленьких,  занимали  в  мазанке  целый угол.
Механик посмотрел на фотографии,  вздохнул и убрал тарелки  обратно  в
буфетик,   а  из  кухонного  шкафчика  вынул  два  грубых  "полывянных
полумыска" - такие глубокие тарелки продавали гончары из  Опошни  -  и
одну ложку.
     - Дай-ка я тебе,  золотце,  борщику насыплю, - сказал он собаке и
зачерпнул ей погуще, с куском мяса.
     Собака не  спеша,  солидно,  принялась  за  еду.  Гарбузенко  же,
наоборот, спешил: через пять минут он уже выходил из калитки...
     Как раз в это самое время человек в офицерском  кителе  с  пустым
рукавом спустился по каменной лесенке к пляжу. Пляж был пуст. Только у
самой воды среди гниющих водорослей  стоял  вестовой  солдат:  охранял
одежду  офицера  контрразведки.  Виден  был  черный  череп  на  рукаве
гимнастерки. В руке у солдата были часы с открытой крышечкой.
     - Давно купается? - спросил однорукий.
     Солдат взглянул на часы:
     - Уже минуту.
     Купальщик, лиловый, трясущийся, выскочил, из воды на берег.
     Без мундира он был похож на семинариста - борода, грива...
     - Кто же купается в ноябре, господин Гуров? - сказал однорукий.
     - У меня с-своя с-система з-закаливания организма. - У купальщика
зуб на зуб не попадал.
     Вестовой подал  одежду.  Гуров  натянул  гимнастерку с черепом на
рукаве и воззрился на однорукого:
     - Ну?..
     - На климатической станции  был  посторонний,  грек  с  "Джалиты"
Ксенофонт Михалокопулос. Больше часа проторчал.
     - Пансионом интересовался?
     - Не  знаю.  Я  у  арки  ждал.  Вы  не велели попадаться на глаза
докторше.
     - Та-ак...  Не  велел.  -  Гуров  приблизил  свою  бороду  к лицу
однорукого. - Дыши на меня!.. Кто пил мускат у мадам-капитан?!
     - Мускат  я  пил  в  кофейне Монжоса.  После санатория грек пошел
туда.
     - С кем встречался?
     - Говорил с буфетчиком.
     - О чем?
     - О запонках.  Запонками похвалялся:  купил, говорит, в армянской
антикварной...
     - Кого знает в городе?
     - Вроде бы никого - даже механика Гарбузенко не знает...
     - Та-ак...  -  Гуров  застегнул   новенькие   английские   краги,
полюбовался своими икрами,  затянутыми в блестящую желтую кожу, забрал
у солдата часы, захлопнул крышку. - Все?
     Однорукий затоптался на песке:
     - А что еще?
     - Таких,  как  ты,  расстреливают  в  военное  время  без  суда и
следствия.
     - За что?
     - За то,  что снял наблюдение!  - Гуров  мотнул  головой,  словно
полоснул однорукого клином бороды.  - Ты знаешь,  кто такой этот грек?
Связной Крымревкома!..

        "АРЕСТ"

     Истерзанный в бора ботик "Джалита"  приткнулся  среди  шаланд  за
городом  у  рыбачьего поселка.  Как килевое судно он стоял на глубине,
пришвартованный к дырявым мосткам на полусгнивших сваях.  На пристани,
на  мостках,  на  палубе  "Джалиты"  не было видно ни одного человека.
Только на мгновение откинулась крышка люка,  высунулась красная  феска
грека  - и в ту же секунду по мосткам гулко застучали бутсы:  к ботику
быстро шли солдаты с карабинами.  Впереди  -  однорукий  в  офицерском
кителе,  позади  -  ротмистр  Гуров  с черным черепом на рукаве.  Грек
поспешно выскочил на палубу, захлопнул за собой люк.
     - Здравствуйте, господин Михалокопулос, - раскланялся однорукий.
     - Проверить трюм! - распорядился Гуров.
     Солдат в  фуражке  с  голубым  околышем оттолкнул грека,  который
стоял на люке, и полез в трюм. Гуров тем временем совал свою бороду во
все закоулки,  простукивал борта,  мачту, спасательный круг... и вдруг
ловким  движением  разнял  его  на  два  круга.  На  палубу  "Джалиты"
посыпались разноцветные кружевные лифчики "Парижский шик".
     Грек воздел руки к небу:
     - Ах,  подлец-турок! Какой круг продавал! Чтоб ты утонул совсем с
этим кругом, контрабандист проклятый!
     - Напрасно расходуете свой актерский талант,  - поморщился Гуров,
- мы и не думали принимать вас за  контрабандиста.  -  И  обернулся  к
однорукому: - Ну что он там копается в трюме?
     Однорукий наклонился к люку:
     - Заснул, Горюнов?..
     И вдруг упал на спину,  грохнувшись головой о фальшборт  -  снизу
его дернули за ноги.  Из люка выскочил человек в шинели солдата, в его
фуражке с голубым околышем и, прикрывая лицо рукавом, прыгнул за борт.
Его тело вонзилось в воду почти без брызг. Ударили карабины, запрыгали
по воде пулевые фонтанчики.
     - Погодите,  - сказал Гуров. - Что зря тратить порох? - И щелкнул
крышечкой часов.  - Больше двух минут никто еще не просидел под водой,
даже я...
     Всплыла фуражка, пробитая пулями.
     - Царствие  небесное,  -  сказал Гуров,  - вернее,  морское.  - И
захлопнул крышечку часов.
     Из рубки  выволокли  солдата.  Он был раздет и связан собственным
ремнем,  вращал белками глаз и,  задыхаясь, мычал: рот был законопачен
промасленными концами.
     Однорукий вытащил кляп:
     - Говори: какой он был?
     - Черный.
     - Негр, что ли?
     - Черный, а там темно, как в преисподней.
     - Ладно. Выудим труп - разберемся, - буркнул Гуров и повернулся к
греку: - А может, вы нам расскажете, кто у вас побывал в гостях?
     Грек вместо ответа снял феску и перекрестился, глядя на море. Там
плавало нефтяное пятно, будто утонул не человек, а подводная лодка.
     Однорукий дернул его за рукав:
     - Прошу, господин Михалокопулос.
     - Не понимаю.
     - Вы арестованы.
     Гуров быстро  сунул  руку  за широкий пояс грека и вытащил кривой
турецкий ножик.
     По дырявым  мосткам  застучали бутсы.  Гуров с подручными уходил,
уводя арестованного. Все смотрели только на грека, а если бы поглядели
вниз,  увидели  бы  сквозь щели мостков среди желтой пены и плавающего
мусора запрокинутое лицо.  Глаза у  беглеца  были  открыты,  он  видел
подбитые  гвоздями  подошвы,  желтые  краги  Гурова  и туфли господина
Михалокопулоса...

        ""НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ""

     Обычно Гарбузенко  устраивал  баню  по  субботам  и  тогда  же  -
постирушку.  Но сегодня он изменил своим обычаям: в пятницу среди бела
дня искупался в ночвах - деревянном корыте и уже заодно  вымыл  Весту.
Купая, он с ней беседовал:
     - Ты когда-нибудь бачила такого дурня?  Все люди  приходят  домой
скрозь калитку,  а он через забор.  Это раз.  Второе:  все люди сперва
стирают - потом выкручивают.  А он с себя все снял,  выкрутил -  потом
уже  выстирал.  И  повесил  сушить не на солнышке,  как все люди,  а в
темном сарайчике.  Такой дурень...  Хотя и не дурее за  других  людей.
Человек прыгнул в море - они и стреляют в море. А зачем человеку плыть
в море,  когда он может плыть до берега?  Глупо и не умно. Что, нельзя
поднырнуть под днище и вынырнуть под мостками? Воно же не пароход, что
под него не поднырнешь.  Воно такое же корыто, как это, только заместо
собаки в нем дизель стоит.  - Гарбузенко задумался.  - Слухай!  А что,
если в случае чего мы скажем,  что я ремонтировал дизель? Га? Я ж таки
правда ремонтировал дизель на "Джалите",  когда они пришли...  А что я
еще там делал,  кого интересует?  Да-а....  но почему тогда прыгнул  в
море,  если  только  ремонтировал дизель?  Что бы ты ответила на такой
вопрос, если бы тебя спросили? Измазался в мазуте - хотел помыться?..
     Может, Веста  и  нашла бы что ответить,  если бы ее спросили,  но
странный  посторонний  звук  прервал  монолог  Гарбузенко.  Это   было
кваканье  автомобильного клаксона.  Поспешно вытерев руки,  Гарбузенко
стащил с вешалки парадный бушлат,  оставшийся еще от  морской  службы,
мичманку и выскочил на улицу.
     У дувала, под гарбузенковской вывеской, стоял открытый автомобиль
с  красными  кожаными  сиденьями,  никелированными  фарами,  откинутым
гармошкой верхом. Местная пацанва густо облепила авто.
     На грушу  клаксона  жал  офицер  в  кожаном реглане.  На флотской
фуражке красовались автомобильные очки.
     - Вы не тот,  за кого себя выдаете,  Гарбузенко, вы не механик, -
офицер вышел из машины и рукой в огромной перчатке приподнял капот.  -
Это, по-вашему, ремонт?
     Пацанва, открыв рты, разглядывала автомобильные внутренности.
     - Киш!  - прикрикнул Гарбузенко.  - Саранча!  - захлопнул капот и
сел в машину вслед за офицером. - Дайте газ. Проверим клапана.
     Машина поехала, пацаны побежали сзади, но скоро отстали...
     - Так  кто  кого  поймал,  Вильям   Владимирович?   -   улыбнулся
Гарбузенко.  -  Может,  я  нарочно  того-сего  не докручиваю,  чтоб вы
приезжали.
     - Получается:   я,   офицер   морской  контрразведки,  у  вас  на
побегушках?
     - Не у меня,  а у своего автомобиля... По-моему, стучит во втором
и третьем цилиндре...
     Автомобиль выехал  на набережную,  стал пробираться среди телег с
военными  грузами,  пугая  клаксоном  лошадей.  О  чем   еще   говорил
Гарбузенко,  расслышать  в уличном шуме и грохоте было невозможно.  Но
чем больше он говорил, тем больше мрачнел его собеседник.

        "ДОПРОС"

     Автомобиль остановился  у  особняка   в   стиле   провинциального
модерна.
     - Займитесь клапанам", - сказал старший лейтенант, - а я поговорю
с Гуровым.
     Гарбузенко откинул капот,  стал  копаться  в  моторе,  а  старший
лейтенант  прошел  в  кабинет  Гурова,  громадный,  с модерными окнами
разной  величины  и  формы.  Посреди  кабинета  на  паркетном  полу  с
виноградным  орнаментом стояла кухонная табуретка.  На табуретке сидел
грек, господин Михалокопулос.
     - А-а,  Дубцов! - обрадовался Гуров. - Ты-то мне и нужен. Ты ведь
еще  в  восемнадцатом  году  служил  в  морской  контрразведке.  Ну-ка
взгляни. Узнаешь? Выдает себя за грека. Присмотрись. Хорошо, что я еще
не успел разбить ему морду.
     - Вы будете извиняться перед турецкий консул! - возмутился грек.
     - А-а! Он турок!
     - Он такой же турок, как и грек! Французский матрос - вот он кто!
В восемнадцатом был  арестован  вами  же,  морской  контрразведкой,  в
Одессе за большевистскую агитацию на французском транспорте.
     - Не помню,  чтобы мы арестовывали французов  из  экспедиционного
корпуса.
     - Да какой он француз?!
     - Уже и не француз?
     - Он болгарин!
     - Еще и болгарин?
     - Среди матросов французского транспорта были болгары, тебе ли не
знать.  И этот - болгарин,  без дураков,  натуральный.  - Гуров усадил
Дубцова на диван, такой же громадный, как все в этой комнате, и уселся
рядом.  - Поздравь меня, Виля, я жар-птицу поймал. Это Райко Христов -
болгарский коммунист,  моряк по профессии.  Большевики его  используют
как связного между бюро Коминтерна в Константинополе и Крымревкомом.
     Грек схватился за голову и закачался на табурете:
     - Если вы не доверяете документы, спросите турецкий консул!
     - Как раз документам я и доверяю, - Гуров повернулся к Дубцову. -
С  последним рейсом "Спинозы" приезжал один человек из Константинополя
- там видели Райко Христова с документами на имя грека Михалокопулоса,
-  Гуров  наклонился  к  арестованному.  -  Эти документы ваш смертный
приговор!  - Гуров снова подсел к арестованному. - Поэтому буду с вами
откровенен,  мертвые ведь умеют хранить секреты: у нас в контрразведке
пытают зверски.  Так что уж лучше не тянуть с ответами. Кто прятался в
трюме "Джалиты", когда мы пришли с обыском?
     Дубцов встал с дивана. Настроение у него было препаршивое.
     - До  чего вы мне надоели...  оба,  - сказал он.  - Никакой он не
болгарин, не грек, не француз, а самый элементарный русский.
     Гуров обиделся:
     - Ну знаешь, Виля... Чтобы так говорить, надо...
     - Уметь читать. На нем написано. - Дубцов шагнул к арестованному.
- Руки! Руки на стол!
     На каждом  пальце  растопыренной  пятерни  можно  было  различить
старую татуировку - шалость детских лет,  крохотные  зеленые  буковки:
"г", "р", "и", "ш", "а".
     - Гриша, - прочитал Гуров.
     - Гриша, - повторил Дубцов, - а не Ксенофонт и не Райко.

        "ГРИША"

     Итак, это    был    Гриша.    Второй   член   экипажа   "Джалиты"
Гриша-моторист.  Разоблачение пришлось ему как раз кстати,  под  видом
грека  его  вполне  могли  поставить  к  стенке в белой контрразведке.
Теперь он честно рассказывал, как нанялся к греку в мотористы.
     - А где тот болгарин? - Гуров так и впился глазами в Гришу. - Где
болгарин, который выдавал себя за грека? Это он прыгнул за борт?..
     - Не знаю,  грек он или болгарин,  но только он вообще не дотянул
до Крыма - в бора погиб. Под это время, вот господин старший лейтенант
не даст соврать, бора срывается с гор.
     Гуров посмотрел на Дубцова,  - он  никогда  не  видел  его  таким
мрачным.
     - Да,  - процедил Дубцов,  -  были  сводки,  в  районе  Туапсе  -
Новороссийск свирепствовал северо-восточный ветер.
     - Кабы не дизель,  мы бы оба потонули,  - продолжал Гриша.- Вы же
видели,  на  "Джалите"  дизель-мотор  стоит.  А погиб он из-за того же
дизеля.  Форсунка засорилась,  я бросился прочищать,  но недополз и до
люка - шарахнуло волной о фальшборт. - Гриша снял феску грека, показал
ссадину на затылке.  - Вот он и сунулся  сам  в  трюм.  Но  о