Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
сателей,
режиссеров, художников, учителей, библиотекарей. Слышу их голоса. Я бывала в
их рабочих кабинетах, в их художественных мастерских, присутствовала на их
чтениях. Кое-что знаю об их сомнениях, замыслах, свершениях. Нередко и
отчаянии. Этот удивительный мир, отраженный не только в самиздатских, но и в
опубликованных книгах, выпущенных фильмах, поставленных спектаклях, известен
мало. В том, что он действительно существует, надо убеждать.
Нас разделяют стены предрассудков, пропасти незнания.
Стремлюсь, выбираясь из страха перед чужим, из своих печалей, стремлюсь
участвовать в строительстве мостов через пропасти. Хоть бы кирпичик положить
в такой мост.
А не построим - можем погибнуть вместе; и они - богатые и свободные, и мы
- бедные и стиснутые несвободой.
Спор меня долго не покидает, ищу новые и новые доводы.
Еще тогда, возражая, я рассказала моему оппоненту о домашних кружках, о
неофициальных семинарах, о целой кровеносной системе культуры.
Он - яростно:
- Кружки по двадцать-сорок человек в стране, где живут двести пятьдесят
миллионов, где только и говорят, что о массовости культуры! Какое значение
они могут иметь?!
Попытаюсь описать, что это за кружки.
Московский вечер. Собрались друзья, знакомые. Но садятся не за накрытый
стол, а на тахту, в кресла. Они пришли, чтобы слушать лекцию. Домашний
семинар. Первая пятница каждого месяца, день постоянный. Участники привыкли
этот день не занимать ничем иным.
Множество тем: сегодняшний Китай и древняя Россия, национальные движения в
США и чередование стилей в архитектуре - своеобразная "синусоида"; новые
данные археологических раскопок и обработка неизвестных прежде
литературно-исторических архивов.
В отличие от широты этого семинара есть и "монотемные": музыка Скрябина,
поэзия Тютчева, философия Бердяева. Есть постоянные теологические семинары -
православные, буддистские, магометанские, иудаистские...
Темы определяются интересами вот этой небольшой группы, объединенной
дружескими и родственными связями. Подчас темы диктуются сугубо
профессиональными нуждами, а подчас это "хобби", но в том весьма серьезном
смысле слова, когда хобби не подменяет жизненного содержания, а обогащает
его.
После доклада наскоро готовят бутерброды, откупоривают бутылку, заваривают
крепкий чай. И продолжают говорить, спрашивать, спорить, думать вслух.
Александр Герцен писал о своем друге Огареве:
"По-моему, служить связью, центром целого круга людей - огромное дело, в
особенности в обществе разобщенном и скованном...".
Кружок - это очерченность, замкнутость. Кружок еще и родник, источник
мыслей, знаний, творчества. Не каждому роднику дано стать Волгой. Но нет
реки без родника. Так и в духовной жизни.
Первый выпуск Царскосельского Лицея в 1817 году подарил России Пушкина. На
первом собрании пражского лингвистического кружка присутствовало шесть
человек. Между тем из этого кружка вышли несколько великих ученых:
Трубецкой, Чижевский, Якобсон, и несколько новых научных направлений не
только в области лингвистики, но и в философии и в психологии.
Существуют, однако, тысячи объединений, не породивших гениев. Но каждое из
таких малых сообществ было средоточием света для десятков, источником - для
сотен. В них проходили школу и мастера культуры, и подмастерья, и те, кто
культуру хранит, собирает, бережет, передает от одного к другому, то есть те
люди, без которых невозможно само существование культуры.
В архиве Теодора Адорно обнаружено письмо замечательной пианистки Марии
Юдиной. Она просит срочно прислать книгу о Малере (1960):
"Малера многие в советской России знают и любят, я - в их числе. Но с
юности я привыкла находить для своей любви философские основания, поэтому -
может ли быть желание более мудрое и прекрасное, чем получить Вашу книгу,
господин доктор Адорно?.. Для меня это будет счастьем, и ваша книга обретет
духовную жизнь не только у меня, в моем сердце, в моей голове, но и у многих
других.
Я же вместе с этим письмом посылаю Вам книгу о древнерусской иконе "Андрей
Рублев". Осенью я послала такую книгу Игорю Стравинскому в Рим, и он ей
очень радовался..." (*). (12.01.1961).
(* Впервые опубликовано: Frankfurter Allgemeine Zeitung, 24.12.1982.
Подлинник по-немецки. *)
Как это знакомо, сколько раз мы и наши друзья писали подобные письма,
получали книги, а потом наделяли ими многих, впитывали чужой опыт,
"присваивая" его, делая своим.
Некоторые кружки поразительно долговечны: в июне 1981 года один отмечал
двухсотое занятие. Он существует около двадцати лет.
Как только становилось хоть чуть легче, - так было в годы оттепели, -
кружки выходили из квартир в клубы, в университеты.
В конце пятидесятых - в начале шестидесятых потребность в новых свободных
формах общественной жизни была столь сильна, что повод мог быть любой:
впервые открытая в 1956 году выставка Пикассо, исполнение первых песен
Булата Окуджавы, выпускной спектакль вахтанговского театрального училища;
первая постановка пьесы Брехта "Добрый человек из Сезуана", начало столь
известного ныне театра на Таганке.
Создались новые, самостийно возникающие театры - "Современник"; по-новому
устроенные школы - Вторая физико-математическая школа в Москве; центры новых
(для России новых) наук, например, социологическая лаборатория в Тарту, и
там же, в университете, возникшая школа семиотики.
И более крупные научные объединения; Академгородки в Новосибирске, в
Дубне, в Пущине, в Черноголовке.
В книге о Диккенсе Честертон писал:
"Надо признать, что оптимист - лучший реформатор, чем пессимист. Тот, кто
видит вещи в розовом свете, вносит в жизнь движение вместо застоя. Это
звучит как парадокс, но объясняется крайне просто. У пессимиста зло вызывает
чувство возмущения, у оптимиста же оно вызывает только изумление. Чтобы быть
реформатором, необходимо обладать способностью легко изумляться, изумляться
бурно и непосредственно. Реформатору недостаточно признать какой-нибудь факт
несправедливым и возмутительным; надо, чтобы он, кроме того, считал его еще
нелепым отступлением от нормы...".
При всех индивидуальных различиях создатели и участники таких сообществ и
особенно учреждений были именно оптимистами-реформаторами. Они поверили:
началось обновление страны. Теперь каждый мог и, значит, должен был
приступить к реформам в своей области. Прошлое - все то, что называлось
сталинщиной, - воспринималось многими как уродливое, противоестественное, но
временное отступление от нормы. Надо было норму восстановить, то есть
создать нормальные театры, нормальные школы, нормальную
литературно-издательскую жизнь.
Иллюзия? Да, - оказалось впоследствии, - иллюзия. Но и реальность.
Спектакли "Современника" посмотрели десятки тысяч человек. Вторая школа дала
десять выпусков. Во многих библиотеках лежит сборник "Тарусские страницы"
(*).
(* Таруса - маленький город на берегу Оки, издавна привлекавший поэтов и
художников. Его называют русским Барбизоном, сравнивают с Ворпсведе. Сборник
"Тарусские страницы" (1961) задуман и сделан в доме Константина
Паустовского, которого считали совестью русской литературы, и в доме
сценариста Николая Оттена. Книга никем "сверху" не планировалась, ее создали
сами писатели. В ней есть стихи, сценарии, очерки-однодневки. Но на
удивление много таких, что живы и сегодня - сколько литераторов начали
именно здесь: Булат Окуджава и Владимир Максимов; остались в литературе
стихи Д. Самойлова, Н. Коржавина, В. Корнилова, Б. Слуцкого, очерки Фриды
Вигдоровой. Первая публикация прозы Марины Цветаевой. Эссе о Бунине, о
Всеволоде Мейерхольде. *)
Этот период кончился танками в Праге. С конца шестидесятых годов кружки
вновь стали съеживаться до размеров комнаты; они возвращались туда, откуда
вышли. Хотя иные попытки тоже не прекращались: в конце семидесятых годов
альманах "Метрополь", самиздатские сборники "Память", журнал "Поиски", клуб
рассказчиков "Каталог".
Великий русский ученый, философ и естествоиспытатель Владимир Вернадский
создал понятие "ноосфера" (которое впоследствии развил Тейяр де Шарден) -
духовная оболочка земли, сгусток и новый источник интеллектуального и
эмоционального излучения.
Ноосферу питают не только остающиеся в истории великие творцы, но и
безвестные малые кружки, объединяющие людей, которые думают, делятся своими
мыслями, пробуждают мысли у других.
Можно закрыть школу или журнал, можно приручить актеров и режиссеров,
можно полностью изменить лицо Академгородка.
Домашние кружки могут распасться сами собой (так и бывает), но их
запретить нельзя - на их существование никто не спрашивал разрешения. Это
среда неформального личного общения, самовозникающая, самодействующая и
самоисчезающая. Летучесть, неуловимость, почти бесструктурность кружков -
мешают понять это явление, оценить его значение, затрудняют его описание, но
и способствуют тому, что их - без кардинального, полного изменения климата в
стране - не устранишь. Они и сегодня продолжают питать культуру, составляя
ее кровеносную сеть.
Кружки существовали и существуют всегда и везде. Ведь определения "Штурм
унд Дранг", "Французские романтики", "Озерная школа", вошедшие в школьные
учебники и научные исследования" возникали потом, а вначале были просто
группы молодых людей со сходными целями, идеалами, до некоторой степени -
сходными характерами.
Я стала расспрашивать знакомых и узнала, что и в Европе есть такие кружки;
в одном целый год читают Ницше, в другом слушают доклад о рассказах
Паустовского, в третьем разбирают стихи Стефана Георге.
Но нигде, кажется, кружки не играли такой роли, как в России. У
интеллигентов Запада чаще всего есть множество иных возможностей высказать
свои взгляды публично: газеты, радио, телевидение, политические партии,
университетские и церковные кафедры, симпозиумы, книги. Возможностей не
только высказаться, но и услышать отклик.
Для многих советских интеллигентов кружок - единственное место, где можно
свободно обменяться мнениями. И я имею в виду не только диссидентов. Кружки
эти неверно называть подпольными - это придает им подчеркнуто политическую
окраску (есть и множество политических, но сейчас речь об иных).
Виктор Шкловский в книге "Гамбургский счет" (1928) рассказал, что в
Гамбурге было кафе, в котором раз в год при закрытых дверях собирались борцы
со всего мира. Они устраивали настоящие соревнования, и первое место занимал
тот, кто и на самом деле был сильнейшим (тогда как в обычных состязаниях это
могло определяться сделкой, заключенной заранее).
Так и в искусстве, в литературе был и есть "гамбургский" истинный счет,
истинные, а не ложные лауреаты. Понятие осталось.
И сегодня в газетах, на радио, на телевидении часто можно встретиться с
дутыми репутациями, которые соревнования в гамбургском кафе (неважно -
реальном или вымышленном) не выдержали бы. А в малых домашних семинарах
царит только гамбургский, то есть истинный счет.
...Кончился мой доклад на очередной пятнице. Перед ним я волновалась так,
как не волнуюсь перед публичными докладами. Тщательно записала все
замечания, их было много, теперь все перебираю: с чем согласна, с чем не
согласна, какие факты нуждаются в дополнительной проверке, какие мысли - в
дополнительной аргументации. А что-то, видимо, придется просто выбросить или
изменить коренным образом...
Если не интересно, тебя просто никто и слушать не будет. Тут приговоры
выносятся, исходя из действительной новизны, значительности идеи,
талантливости стихотворения, романа, лекции. Наверное, это нужно для
культуры любого общества.
В таких кружках и знания передаются более лично, чем в университетских
лекциях, где нередко между профессорской кафедрой и студенческой аудиторией
- провал.
В фильме по роману Рея Бредбери "451 по Фаренгейту", когда сожгли все
книги, умирает старик; с ним рядом сидит мальчик, очевидно, внук. Особый
обряд прощания, дед снова и снова повторяет книгу Стивенсона, мальчик
старается успеть выучить, ловит последние мгновения, старается запомнить
прежде, чем дед скончается.
Комментируя этот эпизод, советские критики И. Соловьева и В. Шитова пишут:
"Человечество способно сохранить культуру только при условии, что один
человек будет передавать ее другому - как свой личный опыт, как свой
личный завет и память".
"Дописать прежде чем умереть" - на полях рукописи булгаковского романа
"Мастер и Маргарита", ныне всемирно известного, опубликованного на родине
через двадцать семь лет после смерти автора.
Успеть передать другим - так говорят, так действуют тысячи, сотни тысяч
безвестных российских интеллигентов.
Часто на подобных семинарах мы задавали друг другу вопросы:
- Ну, а как там - то есть за рубежом, на Западе, - как они живут, о чем
думают, о чем спорят?
И вот они там оказалось для меня - мы здесь.
Не слушаю больше докладов, и меня не слушают. Не могу выйти на московскую
улицу. Пытаюсь понять, как живут здесь, пытаюсь рассказать о том, как мы
жили там.
Смотрим интересный фильм Деметрия Волчича. Он был корреспондентом
итальянского телевидения в Москве, теперь - в Бонне; Волчич взял одно из
последних интервью у Владимира Высоцкого.
Высоцкий начал петь для ближайших друзей. И, уже став знаменитым, сказал,
что высший суд каждой его работы "моя совесть и мои друзья".
Да, на Западе у человека несоизмеримо больше возможностей выразить себя.
Уже знаю, что они далеко не всегда превращаются в реальность, что не все и
не всех опубликуют, не каждому дадут высказаться по радио или по
телевидению. И эта узаконенная свобода, как и другие, ограничена. Но и такая
она - сокровище; мне так же хочется наделить и этими, пусть ограниченными
возможностями моих дорогих соотечественников, как накормить их овощами и
фруктами.
Здесь возможностей много. У нас же бывает, что есть только дружеский круг,
кружок. Он нам необходимее еще и потому, что заменяет многое.
Но ценность его, ценность дружеского общения мне не кажется относительной.
* * *
Когда я читала в Москве роман Белля "Групповой портрет с дамой",
удивлялась выбору героини: почему она полюбила именно турка? Откуда в Кельне
взялся турок?
В поезде мы заговорили с немкой из Брюсселя, она замужем за архитектором,
но уже три года он без работы, живут на пособие с тремя детьми.
- А вы не хотите вернуться в Германию?
- Зачем! Чтобы чистить ботинки у турок?..
Дамский салон в большом городе. Хозяйка - француженка, парикмахер - грек,
маникюрша - испанка, ее друг - итальянец, уборщица - словенка.
...Профессор Боннского университета спросил, глядя на темные лица в
аудитории:
- Зачем вы здесь? Почему не учитесь у себя на родине?
...Зимняя распродажа, все можно купить несравнимо дешевле, чем в обычное
время. Универсальный магазин в Кельне, толчея, почти московская картинка.
Слышу громкое радиопредупреждение:
- Дамы и господа! Тщательно держите ваши сумки, следите за карманами! Дамы
и господа!
Ну, что ж, разумно - не обычная ли забота о покупателях; сейчас, в
тесноте, самое время для краж.
Респектабельная дама обращается к соседке:
- Ты оглянись, - одни турки...
Оглядываюсь и я. Возможно, действительно много турок, но я не различаю
смуглые лица: итальянцы ли, сербы ли, явно - Средиземноморье. Возможно,
среди них есть и воры, как они есть среди русских и поляков, евреев и
французов. И среди самих немцев. Как же стыдно мне было за этих дам. Стыдно
и немного страшно.
Современный немецкий анекдот:
- Какая разница между евреями и турками? - У евреев ЭТО уже позади.
Выбор героини "Группового портрета" вовсе не случаен. Во время войны Лени
полюбила русского военнопленного. Много лет спустя - турка, убирающего
мусор; была дружна с монашенкой-еврейкой. Весь роман - противостояние
шовинистическим предрассудкам.
Я ужаснулась, узнав в США, что лодки с гаитянами, бежавшими от террора, во
Флориде встречают военные и отбрасывают обратно в море. А беззаботные
богатые флоридцы смотрят на это с балконов своих вилл.
Непредставимо: Америка, страна, созданная поколениями эмигрантов. Страна,
так щедро одарившая несчетное число людей. А если бы со стороны Западного
Берлина стреляли в тех, кому чудом удалось переползти, перелететь через
стену?!
Хорошо, что о гаитянах было написано в газетах, передано по телевидению.
Великое благо, не забываю об этом: путь от преступления до громкого слова о
преступлении краток. А как долог, как неимоверно опасен этот путь у нас на
родине!
Но от слова до поступка, до противоборства злу здесь еще тоже долгий путь.
По нему всегда шли немногие. И на Западе тоже.
А дома казалось - лишь бы успеть выкрикнуть нашу боль!
Гаитянская боль не выкрикнута, а сообщена. И, насколько я знаю, взрывов
общественного негодования не было. Ни походов, ни голодовок протеста. Кто из
писателей, из церковных или общественных деятелей громко возмутился?
Проблема иностранцев в Германии (да и в других странах Европы) сложная и
все больше осложняется. В богатую страну из бедных ехали и едут люди:
учиться, работать. В ФРГ живут миллионы иностранцев. Между тем здесь не
просто кончилось экономическое чудо, а нарастает кризис.
Когда спорят о перспективах политические деятели, философы, историки,
бизнесмены, неизбежно всплывает и проблема иностранцев. Въезд иностранных
рабочих в ФРГ всячески ограничивается, выезд - всячески поощряется.
- Иностранцы занимают наши места, у самих нет работы.
Слышу иронические комментарии:
- Ну, немцы пока еще мусор таскать не будут...
Опять же - пока...
Перуанка ведет двух маленьких детей в общественную уборную в Бонне. У
дверей вахтерша:
- Иностранцев не пускаем.
Отец-немец устроил скандал.
Вижу и противоположное. Усыновляют маленьких вьетнамцев, корейцев,
камбоджийцев. У себя на родине я сталкивалась с таким только во время войны,
с тех пор - не встречала ни разу. А здесь я знаю уже несколько таких семей.
Или иное: немецкий журналист Вальраф прожил несколько месяцев среди турок,
работал вместе с ними, хотел в буквальном смысле слова побыть в их шкуре,
понять, что же происходит с турками в Германии? И подробно рассказал об этом
телезрителям.
Сталкиваюсь с людьми из разных поколений, которые и сегодня испытывают
обостренное чувство вины по отношению к евреям, к "остарбайтерам".
Но и все сильнее недовольство, а его издавна умело отводили в мутное
болото вражды к "чужакам".
Поколение немцев, которые не из учебников истории знают, к чему ведет
шовинизм, стареет, уходит со сцены. Во всяком случае не оно определяет
общественный климат страны.
За недолгое время моего пребывания в Германии я увидела, ощутила - здесь
главная опасность. Общемировая болезнь шовинизма. Взрыв приближается
неотвратимо.
* * *
На вокзалах, на аэродромах везде есть тележки, не надо самим таскать
тяжелые чемоданы. На платформах - схема расположения вагонов, можно заранее
узнать, в каком месте остановится нужный тебе вагон.
На "Оптике" вывешен плакат: "Из-за летних отпусков мы не будем работать по
субботам. Надеемся на ваше понимание!" Как несложно написать такую записку!
Сколько за ней уважения к клиентам. Да, в этой предупредительности есть и
стремление обогнать конкурентов: пусть обращаются к нам