ург, медсестры, и я крикнул Наине:
     - Бегом к врачам!
     А сам вошел  в  комнату  президента.  Он  лежал  на  полу
неподвижно,  с  бледным,  безжизненным  лицом.  Попытался  его
поднять. Но в расслабленном состоянии сто  десять  килограммов
веса  Бориса  Николаевича  показались  мне  тонной.  Тогда   я
приподнял его, обхватил под мышки  и  подлез  снизу.  Упираясь
ногами в пол, вместе с телом заполз на кровать.
     Когда  пришли  врачи,  президент  лежал  на   кровати   в
нормальном  виде.  Начали  работать.  Была  глубокая  ночь.  В
иллюминаторы не видно ни зги, под ногами океан. Через три часа
у нас запланирована встреча в Шенноне.
     Доктора колдовали над  Ельциным  в  сумасшедшем  темпе  -
капельницы,  уколы,  искусственное  дыхание.  Наина  Иосифовна
металась по салону, причитая:
     - Все, у него инфаркт, у него инфаркт... Что делать?!
     Охает, плачет. Я не выдержал:
     - Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы  же  в  полете,  океан
внизу.
     Все,  конечно,  проснулись.  Начало  светать.  Я   говорю
Сосковцу:
     - Олег Николаевич,  давай  брейся,  чистенькую  рубашечку
надень, на встречу с ирландским премьером пойдешь ты.
     Олег опешил. А что делать?! Нельзя же Россию поставить  в
такое положение, что  из  официальной  делегации  никто  не  в
состоянии выйти на запланированные переговоры.
     Доктора тем  временем  поставили  диагноз:  либо  сильный
сердечный приступ, либо  микроинсульт.  В  этом  состоянии  не
только по самолету  расхаживать  нельзя  -  просто  шевелиться
опасно. Необходим полный покой.
     Сосковец сначала отказывался выйти на  переговоры  вместо
Ельцина, но тут уже и Илюшин и Барсуков начали его уламывать:
     - Олег, придется идти. Изучай документы, почитай,  с  кем
хоть встречаться будешь.
     У Олега Николаевича память феноменальная, к  тому  же  он
читает поразительно быстро.
     Приближается время посадки, и тут нам доктора сообщают:
     - Президент желает идти сам.
     - Как сам? - я оторопел.
     Захожу в его  комнату  и  вижу  душераздирающую  картину.
Борис Николаевич пытается самостоятельно  сесть,  но  приступы
боли и слабость мешают ему - он падает на подушку. Увидел меня
и говорит:
     - Оденьте меня, я сам пойду.
     Наина хоть и возражала против встречи, но сорочку  подала
сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть  сил  не  хватает.
Сидит в таком жалком виде и пугает нас:
     - Пойду на переговоры, пойду на переговоры, иначе  выйдет
скандал на весь мир.
     Врачи уже боятся к нему подступиться, а Борис  Николаевич
требует:
     - Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете, идите  к
черту...
     Меня всегда восхищало терпение наших докторов.
     Приземлились. Прошло минут десять, а из  нашего  самолета
никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор -  почетный  караул
стоит. Ирландский премьер-министр  тоже  стоит.  Заметно,  что
нервничает. Олег Николаевич стоит на кухне, в  двух  шагах  от
выхода, и не знает, что делать.
     Ельцин обреченно спрашивает:
     - А кто тогда пойдет?
     - Вместо вас пойдет Олег Николаевич.
     - Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?
     Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:
     - Слушаю вас, Борис Николаевич.
     - Я приказываю вам сидеть в самолете, я пойду сам.
     Кричит так, что, наверное, на улице  слышно,  потому  что
дверь салона уже открыли.  А  сам  идти  не  может.  Встает  и
падает. Как же он с трапа сойдет? Ведь расшибется насмерть.
     Тогда принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом
и меня поддерживает:
     - Олег Николаевич, выходи!  Мы  уже  и  так  стоим  после
приземления минут двадцать. Иди, я  тебе  клянусь,  я  его  не
выпущу.
     И Олег решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно.
Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:
     - Все,  Борис Николаевич,  можете меня выгонять с работы,
сажать в  тюрьму,  но  из  самолета  я  вас  не  выпущу.  Олег
Николаевич уже руки жмет, посмотрите в окно. И почетный караул
уходит.
     Борис Николаевич  сел  на  пуфик и заплакал.  В трусах да
рубашке.  Причем свежая  сорочка  уже  испачкалась  кровью  от
уколов. Ельцин начал причитать:
     - Вы меня на весь мир опозорили, что вы сделали.
     Я возразил:
     - Это вы чуть не опозорили всю Россию и себя заодно.
     Врачи его уложили в постель,  вкололи  успокоительное,  и
президент заснул.
     А в это время Сосковец и  Рейнольдс  быстро  нашли  общие
темы  для  разговора.  Вместо  запланированных  сорока   минут
встреча продолжалась почти полтора часа. Они  даже  по  кружке
темного пива "Пшесс" выпили.
     Проспал Борис Николаевич  до  самой  Москвы  и  минут  за
пятнадцать до посадки вызвал меня:
     - Что будем делать, как объясним случившееся?
     - Борис Николаевич,  скажите,  что очень  сильно  устали.
Перелет  тяжелый,  часовые пояса меняются.  Крепко заснули,  а
охрана  не  позволила  будить.  Нагло   заявила,   что   покой
собственного президента дороже протокольных мероприятий.  И вы
нас непременно накажете за дерзость.
     Он согласился и все это повторил перед журналистами.  Вид
у президента в Москве после сна был более или менее свежий,  и
мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось  пережить,
журналистам в голову даже не пришла.
     Сразу  же  с  аэродрома  Бориса  Николаевича  отвезли   в
больницу.  Никого,  он,  естественно,   не   наказал.   Пресса
пошумела, погалдела да успокоилась, как всегда.

                    ЗА ДИРИЖЕРСКИМ ПУЛЬТОМ

     Мало найдется на свете людей, которым удавалось заставить
Бориса Николаевича  принести  извинения,  если  он  обижал  их
несправедливо. Когда между нами случались конфликты  и  Ельцин
чувствовал собственную неправоту, он просто приглашал меня  за
стол и делал вид, будто ничего не произошло. Разговор  начинал
особенно  игриво:  мол,  давайте  выпьем  по  рюмочке,  хорошо
пообедаем.  Это  означало,  что  Борис   Николаевич   попросил
прощения. Но со временем  игривый  тон  в  подобных  ситуациях
сменился откровенным раздражением.
     30  августа  94-го  года   мы   с   официальным   визитом
отправились в Германию. Прибыли вечером. Прежде нас  селили  в
роскошном гостевом замке неподалеку от Бонна, а на этот раз мы
разместились   в   берлинском   отеле   "Маритим"   и    сразу
почувствовали разницу между Западом и Востоком.
     В Берлин мы приехали на  торжественную  церемонию  вывода
уже не советских, а российских войск с территории бывшей  ГДР.
Город меня удивил - он, в отличие от других немецких  городов,
выглядел слишком по-советски.
     Перед сном мы немного посидели  вместе  с  президентом  и
спокойно разошлись. Утро же началось с неприятностей.  Ко  мне
прибежал взволнованный доктор:
     - Александр Васильевич, надо  что-то  делать.  Время  еще
раннее, а Борис Николаевич уже "устал". К тому же  просит  еще
"расслабиться" перед церемонией.
     Ельцин  пребывал  в  нервном  состоянии.   Его   угнетали
разговоры про русских, которые разгромили Германию  в  Великой
Отечественной войне, а теперь едва ли не  с  позором  покидают
немецкую территорию, и  еще  не  известно,  кто  в  результате
победил.
     Увидев меня, Наина Иосифовна тут же сообщила:
     - Александр Васильевич, я только пиво ему давала.
     Но я быстро выяснил, что помимо пива в ассортименте  были
и другие напитки. Жена президента, наверное, о них не знала.
     Борис Николаевич  действительно  выглядел  "усталым".  По
моей просьбе  врачи  дали  ему  подышать  нашатырем.  Нашатырь
бодрит и быстро  приводит  захмелевшего  человека  в  чувство.
Пригласили парикмахера - он вымыл  голову  президенту,  сделал
массаж лица, красиво уложил волосы. От этих процедур шеф вроде
протрезвел.
     Быстро оделись и сели в машину. До  места  встречи  нужно
было проехать минут пятнадцать. Увы,  этого  времени  хватило,
чтобы вялость опять одолела президента.
     Гельмут Коль    встретил    Бориса    Николаевича   очень
доброжелательно.  Он всегда искренне радовался каждому  новому
свиданию.  Мне  казалось,  что  немецкий  канцлер  относится к
нашему  президенту  как   к   младшему   брату.   Всегда   так
трогательно,  с акцентом выговаривал:  "Борыс,  Борыс" - и при
этом нежно похлопывал Бориса Николаевича  по  плечу.  Если  же
президент  отпускал  неудачные  шутки  при  журналистах,  Коль
воспринимал специфический юмор  спокойно  и  без  доли  иронии
давал  понять  корреспондентам,  что  всякое бывает и не стоит
заострять внимание на оплошностях.  Но такое отношение  нельзя
было     назвать    снисходительным.    Скорее,    оно    было
добродушно-ироничным.
     Гельмут Коль - умный и интеллигентный человек. Сколько бы
раз мы ни встречались, я ни разу не видел его нетрезвым.  Если
Борис Николаевич настаивал, Коль выпивал водку, но  не  больше
трех скромных по размеру рюмок. Потом, невзирая  на  настырные
просьбы, только пригублял спиртное.
     Правда,  случались  исключения.  В   честь   празднования
50-летия Победы Ельцин  устроил  9  мая  прием  в  Кремлевском
дворце съездов и предложил  Колю  испытание  -  выпить  полный
фужер водки. Наверное, граммов 200 ему  налили.  Гельмут  этот
фужер водки  спокойно,  не  моргнув  глазом  осушил.  Я  потом
потихонечку наблюдал за ним: опьянеет или нет? Не опьянел.
     Однажды Ельцин и Коль отправились с  двухдневным  визитом
на Байкал. Там, на берегу реки, вытекающей из  озера,  местное
начальство построило  добротную,  просторную  баню  из  бревен
полуметровой   толщины.    Парил    гостей    профессиональный
банщик-сибиряк. Канцлера,  как  и  положено  в  русской  бане,
постегали   вениками,   обмыли   травяными   настойками,    он
раскраснелся. Ельцин  тоже  здорово  разогрелся,  выскочил  из
парилки, окутанный облаком пара и мигом  плюхнулся  в  ледяную
байкальскую воду. Коль с бесстрастным лицом последовал за ним.
Подошел к берегу и, не раздумывая ни  секунды,  поплыл,  будто
совершал  такие  водные  процедуры   в   Германии   ежедневно.
Поплескался немного и вернулся в баню. Вот тогда я понял: этот
мужик никогда и ни в чем не уступит нашему президенту. Из всех
лидеров, с кем Борис Николаевич встречался, Гельмут  Коль  был
ему по духу ближе всех.
     Канцлер Германии всегда здоровался за руку со всеми,  кто
находился   рядом   с   нашим   президентом.   И   делал   это
непринужденно,  будто  мы давние знакомые и можем общаться без
подчеркнутой  субординации.  Несколько  раз  в  охотохозяйстве
"Завидово"  мы  все  вместе  сидели у костра,  жарили шашлыки.
Разговаривали о жизни,  смеялись.  Я даже забывал о  том,  что
господин Коль по-русски не понимает.
     На охоте  он  никогда  не  стрелял  по  зверям,  и  Борис
Николаевич охотился в одиночку. Потом я сообразил - канцлер не
только не любил охоту, но и опасался вездесущих "зеленых".
     Как-то   в   Завидове   у   президента   России    гостил
премьер-министр Канады Малруни.  Он  взял  с  собой  на  охоту
личного фотографа и предупредил  нас,  что  доверяет  ему.  Но
через некоторое время фотокарточка  премьера,  который  стоял,
победно водрузив ногу на убитого кабана, появилась в канадской
газете. Разразился скандал. Господин Коль, видимо,  слышал  об
этой истории и ружья на охоте в руки не брал. Гулял пешком  по
лесу,  с  удовольствием  катался  со   мной   на   катере   по
водохранилищу и любил посидеть у костра. Поэтому очень часто и
официальные переговоры с Колем проходили в Завидове.
     В одну из поездок в  Германию  канцлер  пригласил  Бориса
Николаевича к себе домой.  Честно  говоря,  я  ожидал  увидеть
более дорогую обстановку. Но роскоши не оказалось. Зато в доме
все было обустроено с поразительно тонким вкусом. Гельмут Коль
признался, что интерьером занимается его жена. Но,  думаю,  он
просто скромничал.
     ...Все  ждали  начала  церемонии.   Коль   сразу   уловил
известное состояние Бориса  Николаевича  и  по-дружески  обнял
его. В следующее  мгновение  канцлер  понимающе  посмотрел  на
меня.  Выразительным  взглядом  я  молил  его  помочь   нашему
президенту, хотя бы поддержать Ельцина в прямом  смысле  этого
слова. Коль все понял: слегка обхватив Бориса  Николаевича  за
талию, отправился вместе с ним на торжество.
     Меня уже ничего не интересовало, кроме одного -  выдержит
президент это мероприятие или нет? Министр обороны Грачев тоже
переживал.  В  то  время  Павел  Сергеевич  еще  не   проводил
десантных операций в Чечне, поэтому отношения  с  ним  у  меня
были вполне нормальными.
     Самый   страшный   момент   наступил,   когда    началось
восхождение  руководителей   двух   государств   к   памятнику
воина-освободителя  в  Трептов-парке.   По   высокой   длинной
лестнице  они  медленно  двинулись  вверх.  Члены   российской
делегации  застыли  в  напряженном  ожидании.  На  шаг  позади
Ельцина поднимался старший адъютант Анатолий Кузнецов. Толю  я
подробно проинструктировал  и  предупредил,  что  президент  в
любой момент может споткнуться, оступиться, потерять  сознание
на виду у публики и прессы... Толя, конечно, и  без  меня  уже
обо всем догадался.
     К полудню солнце пекло, как в пустыне и я  опасался,  что
жара разморит Бориса Николаевича еще сильнее.
     К памятнику они с канцлером поднялись,  слава  Богу,  без
особых  проблем.  Возложили  венки,  поклонились,  постояли  в
задумчивости. Однако предстояло новое испытание - спуск.
     По обоим  краям  лестницы  выстроились  шеренги  немецких
солдат,   застывших  в  почетном  карауле.  Неожиданно  одному
молоденькому солдату стало дурно.  Как раз в тот самый момент,
когда  Ельцин  и  Коль поравнялись с ним.  Немец закрыл глаза,
пошатнулся,  но упасть  не  успел  -  Кузнецов  мгновенно  его
подхватил.  Анатолий  пребывал,  видимо,  в диком напряжении и
автоматически  уловил   чужое   недомогание.   Это   выглядело
символично:   русский   офицер   спасает  утомленного  солнцем
немецкого солдата. Телекамеры, к сожалению, такой трогательный
эпизод не зафиксировали.
     Начался парад,  на котором я едва  не  прослезился:  наши
воины   маршировали   несравненно   лучше  солдат  бундесвера.
Торжественный марш немцев выглядел строевой  самодеятельностью
по  сравнению  с  чеканным  шагом российских ребят.  Коль тоже
заметил разницу и смутился - ему стало  неудобно  за  хваленую
немецкую выправку, которая на этом параде никак не проявилась.
     Потом  солдаты  запели.  Наши  и  маршировали,   и   пели
одновременно. Половину куплетов исполнили  на  русском  языке,
остальные - на немецком. Специально для  этой  церемонии  была
написана   песня   "Прощай,   Германия!".   Министра   обороны
выступление растрогало - глаза у  Павла  Сергеевича  сделались
влажными.
     Настроение Ельцина  от  явного  превосходства  российских
воинов над немецкими заметно улучшилось, а потом стало и вовсе
замечательным. Во время обеда он выпил много  сухого  красного
вина - немецкий официант не  успевал  подливать,  -  а  солнце
усилило действие напитка. Президент резвился:  гоготал  сочным
баритоном, раскованно жестикулировал и нес откровенную ахинею.
Я сидел напротив и  готов  был  провалиться  сквозь  землю  от
стыда.
     После обеда мероприятия продолжились.  Теперь  предстояло
возложить цветы к памятнику погибшим советским солдатам. И  мы
отправились туда вместе с Колем на специальном автобусе. Часть
салона в этом комфортабельном "Мерседесе" занимали сиденья,  а
на  остальной  площади  была  оборудована  кухонька  и  уютный
дорожный бар, где можно перекусить.
     Борису Николаевичу тут же захотелось испытать на себе все
прелести бара. Он заказал кофе. Поднес чашку к губами тут  же,
на повороте  вылил  на  себя  ее  содержимое.  На  белоснежной
сорочке появилось большое  коричневое  пятно.  Президент  стал
беспомощно его затирать.
     Коль среагировал абсолютно  спокойно.  Точнее,  никак  не
среагировал: ну, облился президент,  бывает,  дело  житейское.
Наша служба в миг переодела Бориса Николаевича - ребята всегда
возили с собой комплект запасной одежды.
     ...Пока Ельцин возлагал цветы, мне сообщили, что напротив
памятника через  дорогу,  собрались  представители  фашистской
партии с плакатами. Целая толпа. Они  возбуждены,  кричат,  но
подходить к ним ни в коем случае не следует. А президент,  как
нарочно, уже настроился пообщаться  с  "благодарным"  немецким
народом.
     - Борис Николаевич, к этим людям категорически  подходить
нельзя, - предупредил я. - Это - фашисты.  Вас  сфотографируют
вместе с ними, и выйдет очередной скандал.
     Запрет на Ельцина подействовал, словно красная тряпка  на
быка:
     - Что?! Все равно пойду...
     И демонстративно зашагал к людям  с  плакатами.  Пришлось
преградить дорогу. Борис Николаевич рассвирепел, ухватил  меня
за галстук и рванул. До сих пор  не  понимаю,  как  журналисты
проглядели такой сенсационный кадр. "Поединок" заметили только
ребята из охраны - мои подчиненные. Разодранный галстук я  тут
же снял и вернулся в автобус.
     Из "Мерседеса" вышел только тогда, когда президент России
начал музицировать около  мэрии  вместе  с  оркестром  полиции
Берлина. Никакого дирижерского умения у Бориса Николаевича  не
было, но это не помешало ему выхватить у обалдевшего  дирижера
палочку и обосноваться за пультом.  Ельцин  размахивал  руками
так эмоционально и убедительно, что вполне мог сойти за автора
исполняемого   музыкального   произведения.   И   зрители,   и
корреспонденты, и музыканты тоже сильно развеселились.  Ничего
подобного они нигде и никогда не наблюдали, да и вряд  ли  еще
увидят. А президент принял улюлюканья и вопли за  восторженное
признание своего дирижерского таланта.
     Рядом со мной за  "концертом  провинциальной  филармонии"
наблюдал Владимир Шумейко - в  то  время  председатель  Совета
Федерации. Он держал меня за руку и утешал:
     -  Александр  Васильевич,  я   тебя   прошу,   успокойся.
Подожди... Ничего страшного пока не произошло...
     Намахавшись  палочкой,  Ельцин  решил  пропеть  несколько
куплетов из "Калинки-малинки". Всех  слов  он  не  знал,  зато
отдельные фразы тянул  с  чувством,  зычным  громким  голосом.
Обычно исполнение "Калинки" сопровождалось игрой на ложках. Но
их, к счастью, сегодня под рукой не оказалось.
     Позднее моя жена рассказала, что в те дни НТВ  бесконечно
повторяло кадры "показательных"  выступлений  Ельцина.  И  она
плакала  от  стыда  за  нашу  страну,  чувствовала,  как   мне
мучительно в Германии управляться с "дирижером".
     Исполнив полтора куплета "Калинки-малинки", президент  не
без помощи Кузнецова снова оказался в автобусе. Мы  поехали  в
российское представительство в Берлине. Там, в  бывшем  здании
посольства, был  накрыт  праздничный  стол  для  узкого  круга
гостей.
     Президент потребовал,  чтобы  я  тоже  принял  участие  в
ужине. Я понимал, что это своеобразная форма извинения, потому
и пришел. Но сел не рядом с  Борисом  Николаевичем,  а  сбоку,
подальше от него.
     Начались грустные тосты - все-таки сдали мы Германии свои
позиции. Через официантов я попытался регулировать  количество
потребляемых шефом напитков, и они ограничивали  выпивку,  как
могли. Но  вдруг  к  Ельцину  едва  ли  не  ползком  подкрался
какой-то человек с бутылкой. Он был согнут от подобострастия в
три погибели. Тут уж я сорвался и заорал:
     - Вы кто такой?! Вон отсюда!
     Илюшин потом в узком кругу глубокомысленно заключил:
     - Если  Коржаков  в  присутствии  президента способен так
озверело  себя  вести,   то   страшно   вообразить,   что   он
представляет на самом деле.
     Но в тот момент я готов был удавить любого, кто попытался
бы налить  Борису  Николаевичу  водки.  За  столом  воцарилась
напряженная тишина.  А  шеф,  воспользовавшись  паузой,  опять
принялся шутить.
     Выяснилось, что  холуй,  на  которого  я,  мягко  говоря,
повысил  голос,  был то ли послом России в Восточной Герм