года  ссыльный  дворянин  Феликс Эдмундович
Дзержинский  скрылся из  места  водворения, села  Кайгородского  Слободского
уезда, приметы следующие: рост 2 аршина 7 вершков, телосложение  правильное,
наружностью  производит  впечатление  нахального  человека,  цвет  волос  на
голове, на  бровях  и пробивающихся усах  темнокаштановый,  по  виду  волосы
гладкие,  причесывает  их  назад,   глаза  серого  цвета,  выпуклые,  голова
окружностью 13 вершков, лоб выпуклый в 2  вершка, размер носа  1 с четвертью
вершка,  лицо  круглое, чистое, на левой щеке две родинки, зубы  чистые, рот
умеренный,  подбородок  заостренный,  голос  баритон,  очертание  ушей  1  с
четвертью вершка".
     Розыски ни к чему не привели.
     "- Задержи его, поди", - говорили кайгородские мужики, - "не рад  жизни
будешь, он никакой нечистой силы не боится... дьявол, чистый дьявол..."
     И  через  месяц севший  в челнок  на  Каме Дзержинский  вынырнул из-под
половицы революционного подполья в Польше.

     8. ПРЕЗИДЕНТ "ТЮРЕМНОЙ РЕСПУБЛИКИ".

     Но в варшавском революционном подпольи Дзержинский только четыре месяца
проходил на свободе.  Эти месяцы прошли  в  его  яростной  борьбе с польской
социалистической партией, захватившей за это время влияние на рабочих.
     "- Метод нашей борьбы должен быть прост",  - говорил двадцатитрехлетний
Дзержинский, - "мы должны вступать к  пепеэсовцам, проникать в  их  среду и,
ведя до  поры  до  времени осторожную, но непреклонную борьбу, разлагать  их
изнутри".
     За четыре месяца этой работы Дзержинский провел-таки свой план. Оторвав
от  ППС некоторую  часть рабочих, он встал  во  главе  сколоченной им партии
"Социал-демократы Польши и Литвы".
     Кроме    вседозволенности   методов    действия,   характерной   чертой
Дзержинского,   как   организатора,   была   необычайная   педантичность   и
аккуратность.  Назначаемые заседании  он  посещал минута в минуту,  на явках
бывал  на месте  точно до секунды, к тому же славился тонкостью конспирации,
так же незаметно появляясь на подпольных квартирах, как и незаметно исчезая.
     В   ту   пору   Дзержинский   был   молод   и   все    же    во   главе
"Социал-демократической  партии  Польши и Литвы"  он уже выростал в  сильную
своим фанатизмом фигуру, увлекая за собою эту небольшую организацию.
     Но как ни был он конспиративен, а на одной из  сходок 23-го января 1900
года,  где  Дзержинский  читал реферат,  его схватила  полиция.  Дзержинский
назвал  себя  Ивановским, потом  Жебровским,  но  как только его привезли  в
каменный  мешок  Х-го  павильона  Варшавской  крепости,  личность  "молодого
человека, производящего нахальное впечатление", была тотчас установлена.
     Из Варшавской крепости опасного преступника повезли в Седлецкую тюрьму,
где  заключенный в  узкую  камеру с малым  оконцем  Дзержинский  пробыл весь
1900-й  год.  Робеспьер,  нежно  любя  свою  собаку  "Броуна",  не  особенно
распространял эту  нежность  на ближних.  Во  многом  душевно  схожий с  ним
Дзержинский мог часами играть  с котенком, к людям же умел быть нежен только
к  их  одной  и притом  очень незначительной  категории:  к своим  партийным
товарищам.
     В Седлецкой тюрьме он ухаживал за больным другом Антоном Россолeм, нося
его  нa себе  по лестнице на прогулку.  Но  вскоре  Дзержинского  с Россолем
разъединили: нелегальный пропагатор Дзержинский по высочайшему указу пошел в
ссылку на пять лет в город Вилюйск, в 400 верстах от Якутскa.
     В эту сибирскую ссылку Дзержинский двинулся этапным порядком, от тюрьмы
до  тюрьмы.  Это - второе  знакомство Дзержинского с Россией. Короткое время
провел он в Московской пересыльной,  но наконец в  мае 1902 года дошел и  до
знаменитого в Сибири Александровского централа.
     Тут  как раз  вспыхнуло восстание  политических заключенных,  в котором
Дзержинский сыграл заметную роль. На сходке политических,  где они требовали
ряд льгот, возбужденный, бледный,  с лихорадочным  блеском  глаз Дзержинский
председательствовал.    Предъявили    администрации    тюрьмы    ультиматум.
Администрация  ультиматум отклонилa,  и  тогда  неистовый  Феликс предложил:
"выкинуть  из пересыльного корпуса всю стражу, запереть ворота и не  пускать
администрацию  до удовлетворения всех требований!"  Через 16 лет,  когда все
русские тюрьмы сменили двуглавого орла на серп и молот, и  портреты царя  на
портреты Ленина,  перейдя в  управление именно  к этому самому Дзержинскому,
никакой такой "тюремной  революции" произойти уже, конечно, не  могло. Таких
восставших чекисты просто расстреливали из пулеметов.
     У самодержавия тоже  были идеологи террора, но до  методов Дзержинского
им   было   далеко.   Сейчас   даже   трудно  представить:   заключенным   в
Александровском  централе в точности удалось выполнить предложение ссыльного
Дзержинского.  Восставший тюремный корпус  действительно  выкинул  за ворота
всех стражников и, забаррикадировавшись  досками и  бревнами,  объявил  себя
"самостоятельной республикой", водрузив над воротами красный флаг с надписью
"Свобода!"
     О, какая ж ирония! "Президентом" этой республики с флагом "Свобода" был
ии кто иной, как Феликс Дзержинский.
     Настроение    граждан    "самостоятельной    республики"    подымалось.
Диктаторская   тройка   во  главе  с   Дзержинским  объявила   "чрезвычайное
положение". Не на шутку обеспокоенный начальник тюрьмы Лятоскович,  запросив
Иркутск, получил телеграфное распоряжение: "Оружия не применять, вступить  в
переговоры,  пытаясь  уладить  конфликт  мирно".  Переговоры  Лятосковича  с
"республикой" начались через отверстие в заборе  перед лицом выстроившейся и
готовой к бою воинской команды.
     Увы, для этих переговоров Дзержинский оказался неподходящ.  Заключенные
сами  заменили его  не  столь  бурным  товарищем,  который и  договорился  с
приехавшим  из  Иркутска  вице-губернатором  об  удовлетворении  требований.
"Республика" каторжного централа убрала баррикады, сняла флаг и кончила свое
трехдневное существование.

     9. ПОБЕГ ИЗ СИБИРИ.

     Скупой  на  слова,  мрачный,  раздраженный,  уже  больной  туберкулезом
Дзержинский дальше шел  по Сибири, задумав  еще в  централе бежать с пути по
pеке Лене на лодке. И когда в июне партия тронулась вглубь Якутской области,
Дзержинский вместе с эс-эром Сладкопeвцевым, ночью оставшись, как больные, в
Вeрхоленске, привели план в исполнение.
     Об  этом побеге  со  свойственной перу  Дзержинского сентиментальностью
рассказал он сам в польском журнале "Червонный штандар": "Полночь пробила на
церковной башне; два ссыльных погасили огонь в своей избе и тайком, чтобы не
разбудить хозяев, вылезли через  окно  на  двор. Далекий  опасный путь стоял
перед ними;  им  пришлось  навсегда  попрoщаться  с  этими  прекрасными,  но
пустынными,  дышащими  смертью, чуждостью  и  неволей  местами.  Как  злодеи
прокрадывались  они возле хижин,  внимательно присматриваясь,  нет  ли  кого
вблизи, не следят ли за ними. Кругом было тихо,  деревня  спала.  Они  нашли
лодку, тихонечко вошли в нее, чувствуя в себе силу и веру, что уйдут отсюда.
Сердце их сжалось от боли, когда вспомнили, что в той же деревне томятся  их
братья и будут  еще томиться, скучать и выжидать сведений с поля брани, куда
беглецы сейчас спешат, несмотря  на царские  указы, на охрану  и  постоянные
наблюдения шпиков. Чувство это,  однако, продолжалось один момент. На другой
берег быстрой  и широкой Лены должны они  были переплыть тихо, чтобы не было
никакого шума.  Сперло дыхание, сердце сжалось от радости, - они уже плывут,
деревня быстро скрывается  и вскоре совсем скрылась  в темноте. Крик радости
вырвался тогда из груди, измученной двухлетним пребыванием в тюрьме. Беглецы
хотели обнять  друг друга, громко  кричать  о своей радости,  чтобы весь мир
услыхал  и  узнал,  что  вот,  будучи изгнанниками  пять  минут  назад,  они
перестали  ими  быть,  почувствовали   себя  по-настоящему  свободными,  ибо
сбросили кандалы и не сидят в изгнании, где царь велел им сидеть..."
     Перепльвание  Лены в лодке чуть  не стоило жизни будущему главе  ВЧК. В
густом тумане в ночной темноте лодка наткнулась на дерево,  и Дзержинский от
удара упал в реку. Схватившись  за борт, он перевернул лодку, лодка пошли ко
дну.  Сладкопевцев  выскочил  нa дерево и только  с  трудом вытащил из  воды
Дзержинского. Они оказались на острове,  с  которого на рассвете проезжавшие
мужики взяли их на берег.
     Перед мужиками Дзержинский разыграл довольно тонкую комедию, рассказав,
что  он  купец,  едет  в Якутск  за  мамонтовой  костью,  но  вот  случилось
несчастие,  ледка  пошла ко  дну со  всем  скарбом.  Поверившие  мужики дали
Дзержинскому подводу ехать через Балаганск и Иркутск к "отцу за деньгами".
     Дзержинский поехал. Но за тайгой в одной из деревень подводу остановила
толпа  крестьян, и  тут уж  настоящую хлестаковщину разыграл  будущий  вождь
террора. Дзержинский изобразил  из  себя "оскорбленного  барина", кричал  на
мужиков,  потребовал бумагу  и, спрашивая  фамилии  крестьян,  начал  писать
"жалобу генерал-губернатору".
     Угрозы и  барственный вид  Дзержинского подействовали, мужики отпустили
его. Через бурятские степи  Дзержинский с Сладкопевцевым доехали по желеэной
дорогe.  А через 17  дней Дзержинский был уже снова в Польше,  откуда  бежал
дальше,  в  Германию,  в Берлин,  ибо в  Польше  его  партия была  вдребезги
разбита.
     Рассказывают, что  в Берлине на  вождей польской социал-демократической
партии Люксембург,  Мархлевского, Варского Дзержинский набросился с бранью и
упреками в  бездействии. Он  требовал организации  живой связи с Польшей. По
энергии и  темпераменту с  Дзержинским  никто соперничать не мог, и, победив
всех, он выехал в Краков ставить отсюда нелегальную работу для Польши.
     Правда, и на этот раз недолго прометался Дзержинский на свободе, но все
же  успел   основать   два   партийных   журнала,   "Червонный  штандар"   и
"Социал-демократическое  обозрение", наладить  нелегальную  связь  и создать
"технику"  доставки  литературы   в  Польшу.  Причем  он  сам,  инструктируя
агитаторов, несколько раз перевозил в Варшаву прокламации и журналы.
     В партии о  25-летнем Дзержинском уже  ходили легенды, говорилось о его
аскетизме, непреклонности. Дзержинский выростал  среди  своих в политическую
силу. "Не смей  ему  напомнить  об  отдыхе, еде,  не  заикайся о  том,  чтоб
отказался от выступления, обругает, не послушает", писали о Дзержинском.
     Дзержинский - то  в Варшаве, то в Ченстохове, то в  Лодзи, то в  Литве.
Еще  мечась  на свободе, он участвовал в конференциях,  съездах и наконец  в
1905  году,  когда  революционные  волны  поднялись,  он  вместе  с  будущим
полпредом  Антоновым-Овсеенко, тогда  поручиком пехотного полка, попробовали
произвести военное восстание  в Новой Александрии.  Но  попытка сорвалась, и
еле-еле унес ноги Дзержинский в Варшаву,  где  вскоре же и  был  схвачен  на
партийной конференции.
     Эта   конференция   "преступного  сообщества"   собралась  на   станции
Дембе-Вельке в  лесу имения  "Островец" Новоминского уезда.  Предупрежденная
провокатором полиция двинула эскадрой 38-го Владимирского драгунского полка,
и кавалеристы, окружив лесную конференцию кольцом, бросились на нее.
     Дзержинский был  схвачен. Оставшиеся  в Варшаве  члены  партии пытались
организовать ему  побег. В  Новоминск,  где  он  был  заключен,  прибыли три
партийца  и через подкупленных  солдат снеслись с Дзержинским,  но от побега
Дзержинский  отказался,  считая "невозможным  перед  товарищами  разыгрывать
генерала". Дело было в ином.  Дзержинский боялся побегом  набросить на  себя
тень, ибо все знали, что конференция схвачена благодаря провокации.
     Это  было как  раз время, когда вся  Россия уже заходила революционными
волнами.  В Москве  -  вооруженное восстание,  деревня гудит  предвестниками
взрыва.  И  бурной  осенью  1905  года,  после манифеста 17-го  октября,  по
всеобщей амнистии, заключенный Дзержинский вышел из тюрьмы на свободу.
     Из  Х-го  павильона Варшавской крепости  он  приехал прямо -  куда?  На
партийное совещание, на Цегляную улицу в квартиру Ландау. Был поздний вечер.
Собравшиеся не зажигали  огня, ибо  квартира выходила на  улицу, друг  друга
узнавали либо по голосу, либо ощупью.
     В темноте,  не  начиная  совещания, передавали,  что "прямо из  тюрьмы"
приедет  Феликс.  Его  ждали.  Наконец с  улицы  в темноту  вошли  несколько
человек, и все присутствующие узнали, что пришел Дзержинский.
     Он первый  начал  речь в темноте. Эта речь была фанатическим призывом к
восстанию.
     "-  К оружию!  Только  теперь  к оружию! Не доверять  подачкам царя! Не
доверять буржуазии! У нас свои цели!"
     И  снова освобожденный  Дзержинский бросился  в конференции, в неспаные
ночи,  в конспирацию химических  чернил.  В  Варшаве создал  три нелегальных
типографии, печатая прокламации на  польскрм,  русском, еврейском и немецком
(для рабочих Лодзи) языках.
     Работая ночь-напролет,  наборщики тайных  типографий валились с ног, по
неделям не раздеваясь, но руководитель дела, бледный, почти что с прозрачным
лицом,  с остренькой бородкой и горевшими  больным огнем глазами Дзержинский
подбадривал их:
     "- Ничего, ничего, при  помощи такой  возмутительной  зксплоатации  вас
партия добьется быстрого раскрепощения трудового народа".
     Увы,  история  показала,  что  наборщики  проработали  впустую.  Партия
Дзержинского  через десять  лет  добилась власти,  но  не  раскрепостила,  а
закрепостила трудящихся еще небывалым полицейским гнетом.
     "Как  огонь  движется  он  по всей  стране, везде  подымая настроение",
вспоминали  о Дзержинском  его товарищи.  И  действительно, на революционной
арене  Польши 29-летний Дзержинский выходил в  явные "вожди",  как раз в тот
момент, когда в  русской социал-демократии в полном  блеске уже  действовала
циническая и столь  же  партийно-фанатическая  фигура Ленина.  И если многие
польские социал-демократы тянули вправо к организационным  методам уморенной
социал-демократии  Запада,  то  "огонь" Дзержинский добивался  всеми  силами
противоположного: союза с Лениным.
     Эти роковые для судьбы России люди еще не видели друг друга, хоть и шли
уж на смычку. Их объединение произошло в 1906 году на  Стокгольмском съезде,
где  Ленин впервые встретился с Дзержинским.  Бесовский, циничный, прекрасно
разбирающийся  в людях Ленин сразу оценил вождя  "Социал-демократии Польши и
Литвы" Дзержинского, славившегося аскетизмом, фанатизмом и вседозволенностью
методов борьбы.
     Фигуры этих пошедших в  революцию "дворян", воплотителeй бредовой  идеи
террористическо-полицейского  коммунизма были разны во многом. Нетерпеливый,
горячий, заносчивый, нервный поляк Дзержинский  и спокойный  монголообразный
циник с хитрой сметкой Ленин.  Общим у них было одно, у обоих совершенно "не
поворачивалась шея": кроме  всероссийской социальной революции оба не видели
ничего.
     Малообразованного,  недалекого,  не питавшегося  ничем, кроме брошюрок,
Дзержинского  Ленин, конечно, превосходил  и  умом,  и  образованием  на две
головы. Но Дзержинский  и  не  претендовал  на  роль  коренника объединенной
партии. Зато Ленин сразу  понял, что этот фанатический поляк - замечательная
пристяжная  в  той  тройке, в  которую Ленин  впрягся коренником  и  которая
разомчит  всю  Россию.  И   Ленин   "обласкал",  приблизил  к   себе   этого
"инфернального  молодого человека",  понимая, что именно такие нужны для его
ленинского дела.
     Он ввел Дзержинского в ЦК объединенной всероссийской партии.

     10. ТЮРЕМНЫЙ ДНЕВНИК.

     После  разгрома  первой  революции,  в апреле  1908 года Дзержинский  в
Варшаве вновь в пятый раз был схвачен полицией и заключен в тюрьму.
     В те дни Варшавская тюрьма жила странной жизнью. В камерах - нездоровый
юмор, неестественная приподнятость и веселость. Иногда сутки напролет тюрьма
пела  и  танцевала.  Из  камеры  в  камеру  шла   "стуканная  почта"  членов
разгромленных революционных  организаций.  Стучали  о  назначенной  казни, о
раскрытом  провокаторе,  и каждодневно заключенные  убивали  время, играя  в
странную тюремную игру - "дупака".
     Игра несложна.  Один в коленях другого прятал голову, а  стоящие кругом
ударяли его по заду до тех пор, пока зажатый не  угадывал, кто ударил. Тогда
ложился угаданный, и снова в камере раздавались удары.
     Товарищи  Дзержинского  рассказывают,  что   тридцатилетний,  худой,  с
ввалившимися  щеками и стеклянными безучастными глазами,  уже сильно больной
туберкулезом будущий вождь ВЧК играл в дупака с  присущей ему азартностью  и
запальчивостью.  Особенно, если зажатый  был,  например, эс-эр. Заключенные,
смеясь,  даже  предполагали,  что столь  своеобразным  способом  Дзержинский
сводил с противником политические счеты.
     Так шла жизнь тюрьмы.  А когда Дзержинского поместили  в  одиночку Х-го
павильона, он на  клочках папиросной бумаги стал писать дневник, раскрывая в
нем "тайнейшие уголки души", изливая свою "грустную" душу и пересылая его на
волю.
     "На  дне  моей  души  тишина  и  какое-то  непонятное  спокойствие,  не
гармонирующее  ни с этими стенами, ни с тем, что осталось вне этих стен",  -
писал  30-го  апреля  Дзержинский, -  "я  чувствую  порой  такой  гигантский
источник  энергии,  что, кажется, выдержу все и вернусь. А если не  вернусь,
то,  может быть, мой дневник попадет в руки моих друзей, и  они  будут иметь
меня, частицу меня, и уверенность в том, что я был спокоен и что призывал их
в  минуты  тишины  и скорби и  радостных мыслей, и что мне  было хорошо, как
только может быть  хорошо одному, в тишине с мыслями о  весне, о природе,  а
тишина временами такая,  что  увидеть можно свои мысли и дружескую улыбку...
Каждый  день  заковывают  в кандалы  все,  больше  и  больше людей. Холодноe
бездушное  железо,  соединенное  с  живым  человеческим телом, железо, вечно
жаждущее тепла, никогда не  насыщенное и  всегда напоминающее неволю.  Когда
выходят  на  прогулку,  вся тюремная тишина  наполняется  одним этим лязгом,
проникающим во все фибры  души и властно заполняющим  все существование. Они
ходят  со взором, устремленным в небо,  на  зеленеющие  деревья,  не замечая
красоты, не слыша гимна  жизни, не чувствуя лучей солнца. Заковывают их, ибо
хотят отнять у них всe, оставив только этот похоронный звон... Если б звезда
социализма, звезда будущего, не светила человечеству, не стоило бы жить.."
     Казалось бы, как тонко понимал Дзержинский тюрьму и ее тоску несвободы.
И  именно  этот  страшный  своей  худобой   арестант  с   почти   прозрачным
страдальческим  лицом и реденькой кудрявой бородкой,  всего через  несколько
лет создал  в  России такое количество  тюрем, какого за столетия не создало
самодержавие.
     Правда  он сменил  в  тюремных канцеляриях  портреты Николая  II-го  на
портреты Ленина, но тюремная тоска от этого не уменьшилась.
     Сидя  уже  в красной  тюрьме, социалистка А. Измайлович, пробывшая  при
самодержавии 11 лет на  Нерчинской каторге,  на  клочках бумаги тоже вела  в
коммунистическом   "доме   лишения   свободы"   тюремный    дневник:   "Была
самодержавная  монархия.  Стала  Советская "Социалистическая"  Республика, а
тюрьма  - та  же. Разве только грязнее. Да места стало мало.  Но по существу
решительно  никакой  разницы. И даже стены расписаны  так  же. Вот картинка:
расстрел. Несколько фигур, уродливо, по-детски  нарисованных,  выстроились в
ряд,  а другой  ряд фигур стреляет в них из  винтовок.  Это  не  поэтический
вымысел.  Отсюда  недавно  ушли на  расстрел  шесть  человек. Под  картинкой
типичная надпись:  "попал прямо в  ...." И от этого цинизма картина делается
жуткой".
     В это время Дзержинский жил в  кабинете ВЧК. "Oн не имел никакой личной
жизни.  Сон и еда были для  него  неприятной  необходимостью,  о  которой он
никогда  не  помнил.  Обед,