сь
домой.



3

   Я продолжал жить в двух мирах. Днем  я  ходил  на  работу,  встречал  у
аптеки Вечного  Встречного  (теперь  мы  здоровались,  как  самые  близкие
друзья), вызывал к доске, ставил  отметки,  разговаривал  с  Галей.  Одним
словом, был Юрием Михайловичем Черновым, учителем английского языка.
   По ночам я оказывался на Янтарной планете. Каждый следующий сон  что-то
добавлял к предыдущим.
   С каждым прошедшим днем я все  более  привыкал  к  нелепой,  на  первый
взгляд, мысли, что  Янтарная  планета  вовсе  не  порождение  моих  ночных
фантазий. Она жила своей жизнью, и я медленно, шажок за шажком, знакомился
с народом У, таким странным и не похожим на нас. Не  понимая,  недоумевая,
не веря, но знакомился.
   Нет,  нет,  не  думайте,  что  я  полностью  утратил   самоконтроль   и
превратился в некоего наркомана, для которого  единственная  реальность  -
мир его фантасмагорий. Я полностью осознавал все. Единственное,  повторяю,
с чем я никак не мог согласиться, - это то, что мои сны были просто снами.
Не могло этого быть. Ни с какой точки зрения. Сны не могут  тянуться  один
за другим, в строгой последовательности. Они не могут стыковаться  один  с
другим  столь   строго.   Они   не   могут   быть   так   логичны,   пусть
фантастическо-логичны, но логичны. Мой спящий  мозг  не  мог  воссоздавать
ночь за ночью картины жизни неведомой планеты. Я понимал, что  другим  это
утверждение могло показаться далеко не бесспорным, но я-то знал. Я знал, я
чувствовал, я был уверен, что мои путешествия на Янтарную планету не могли
быть просто снами. Если бы вы парили вместе со мной  над  поющими  холмами
или я мог бы по-настоящему рассказать вам о полете, вы бы поняли меня.
   Но что тогда? Тогда оставалось два варианта. Или я сошел с ума  и  все,
что мне кажется, - плод  моей  заболевшей  психики,  или...  Даже  сейчас,
спустя много времени после всего, что случилось, я поражаюсь, как я  нашел
в себе интеллектуальное мужество прийти к еще одной возможности. Поверьте,
я не хвастаюсь. Всю свою сознательную жизнь я относился к себе  достаточно
скептически. Я никогда не был особенно умен, храбр, предприимчив.  И  знал
это. Я легко смирялся с  тем,  что  посылала  мне  судьба.  И  когда  Галя
упрекала меня в том, что я не борец, я вынужден был со вздохом соглашаться
с ней. Я действительно не борец.
   Казалось бы, легче всего мне было решить, что Янтарная планета - своего
рода заболевание. Для более или  менее  рационально  мыслящего  ума  такой
вариант представлялся бы  наиболее  правдоподобным.  Но  я  был  уверен  в
другом. Я был уверен, что каким-то образом принимаю информацию, посылаемую
У и его народом.
   Представим  себе,  рассуждал  я,  стараясь  оставаться  спокойным,  что
какой-нибудь владелец телевизора где-нибудь,  скажем  под  Курском,  вдруг
видит на экране своего "Рубина" или  "Темпа"  передачу  из  Рима.  Или  из
Хельсинки. А перевода почему-то нет. Он - к соседям:
   "Марь Иванна,  что-то  вчера  вечером  футбол  передавали  из  Рима,  а
перевода не было. И не поймешь, кто играл".
   "Да ты что, - говорит соседка, - какой футбол? Какой Рим? Восемнадцатая
серия была этого... ну, как его... Ну, сам знаешь... И "Артлото".  Ты  что
же, меня разыгрываешь?"
   "Да нет... - тянет он. - Нет..."
   Больше никто передачи из Рима не  видел.  Телевизионный  приемник,  как
известно,  принимает  передачи  только   в   пределах   прямой   видимости
телепередатчика.  А  Курск,  как  известно  из   учебников   географии   и
повседневного опыта, в пределах прямой видимости из Рима не пребывает.
   Что же должен подумать  владелец  злосчастного  "Рубина"?  Или  что  он
рехнулся, или что в результате  каких-то  неясных  ему  обстоятельств  его
приемник вдруг начал принимать передачи римского телевидения.  Тем  более,
что редко, очень редко, но подобные случаи наблюдались.
   Со мной дело обстояло приблизительно так же. С той только разницей, что
Янтарная планета - не Рим, голова моя -  не  "Рубин"  и  ничего  похожего,
насколько мне известно, никогда ни с кем не случалось.
   Вечером я решил поговорить с Галей. На этот раз она  слушала  меня,  не
перебивая. Когда я кончил, она обняла меня и потерлась носом о мою щеку.
   - Ты колюч, - сказала она, - но все равно я тебя люблю.
   Обычно,  когда  Галя   обнимает   меня,   я   чувствую   себя   большим
двадцатипятилетним котенком, которому хочется мурлыкать и прогибаться  под
прикосновением ласковой и знакомой руки. Но сегодня я был насторожен,  как
зверь. Невольно я присматривался, стараясь понять, что она думает на самом
деле.
   Подозрительность - самовозбуждающееся состояние. Стоит  сделать  первый
шаг в этом направлении, как второй окажется легче. Мне уже  казалось,  что
Галин  нос  холоден  и  фальшив,  что  голос  ее   неискренен,   что   она
разговаривает со мной, как с больным.
   - Все будет хорошо, - сказала Галя,  -  тебе  нужно  просто  отдохнуть.
Может быть, поговорить в школе  и  тебя  отпустят  на  недельку?  В  конце
концов, ты подменял  Раечку,  когда  она  выходила  замуж...  Съездишь  на
недельку в Заветы Ильича к тете Нюре, побродишь, подышишь чистым  воздухом
и приедешь совсем здоровым.
   - Здоровым. Значит, сейчас я болен?
   - Я не говорю, что ты болен, но...
   - Я тебя понимаю. Я тебя прекрасно понимаю. Если бы ты рассказала  мне,
что видишь сны, идущие к тебе из космоса, я  бы  наверняка  тоже  отправил
тебя к тете Нюре. Тетка - женщина  земная,  сны  видит,  наверное,  сугубо
реалистические, скорее всего поселкового масштаба...
   - Ты напрасно сердишься. Я ведь желаю тебе только добра.
   - Я не сержусь, Люш.  Клянусь!  Если  ты  заметила,  у  меня  с  начала
янтарных снов  стало  прекрасное  настроение.  Но  скажи,  неужели  ты  не
допускаешь, что я могу оказаться прав? А вдруг? А вдруг в привычных буднях
мелькает лучик необычного? А ты его - к тете Нюре, на свежий воздух.
   Галя  вздохнула,  и  на  лице  ее  вдруг  появилась  утренняя   суровая
неприступность.
   - Ну хорошо, - сказала она, - допустим на минуточку, что я  верю  тебе.
Даже не верю, это не то слово, - просто ты убедил меня.  Ты,  Юра  Чернов,
Юрий Михайлович Чернов, учитель английского языка в  школе,  -  в  Галином
голосе появился легчайший сарказм, - оказался  тем  избранником,  которого
нашли твои космические друзья.  Допустим.  И  что  тогда?  Ты  обожаешь  в
разговоре представлять, что было бы, если бы... Один раз и я попытаюсь это
сделать. Ты придешь... ну, допустим, в Академию наук и скажешь:  "Здрасте,
я учитель английского языка Юрий Михайлович Чернов.  Я,  знаете,  принимаю
сигналы из космоса. Во сне". Ты вот пожимаешь плечами.  Может  быть,  тебе
безразлично, что о тебе думают окружающие, а я не хочу, чтобы  моего  мужа
считали психом. Ты меня понимаешь?
   Галины щеки раскраснелись, глаза блестели. Я взглянул на ее  руки.  Они
были сжаты в кулаки. Она была готова к бою. За здравый смысл, за меня,  за
то, чтобы никто за моей спиной не стучал пальцем по лбу.
   - Ты молчишь, - продолжала Галя. - Да и что ты  можешь  мне  возразить?
Ничего. Тебе всегда легко выбрать вариант, при  котором  ничего  не  нужно
делать. Чтобы все устроилось само собой, а ты  бы  лежал  на  тахте  сложа
ручки...
   По всей видимости, мне бы следовало рассердиться и высказать Гале  свои
соображения по поводу того, за  кого  ей  следовало  бы  выйти  замуж.  Но
странное дело: отблеск радости, приносимой  снами,  по-прежнему  лежал  на
всем вокруг, даже на Галином лице со ставшими  колючими  глазами.  Я  лишь
вздохнул. В том,  что  она  говорила,  был  здравый  смысл.  Торжествующий
здравый смысл миллионов. Спасающий и уничтожающий все на своем пути.  Боже
упаси оказаться под гусеницами  здравого  смысла.  Атака  здравого  смысла
неудержима. На его стороне сила и поддержка большинства. И ты стоишь один,
вооружившись хрупкими, странными идеями, в которые  сам-то  веришь  не  до
конца.
   - Наверное, ты по-своему права, Люш. Но  что  же  ты  мне  посоветуешь,
кроме тети Нюры?
   - Может быть, показаться врачу?  Хорошему  психиатру,  который  мог  бы
объяснить твое состояние. У Вали есть прекрасный врач...
   - Ты уже спрашивала?
   Галя на мгновение задумалась - соврать или сказать правду.
   - Да... Я видела, что с  тобой  что-то  происходит...  Пойми,  Юрча,  -
Галины глаза снова потеплели, а когда они теплые, я смотрел бы  в  них  не
отрываясь, - пойми,  это  ерунда,  это  пройдет.  Но  не  нужно  запускать
болезнь. Вылечить вначале всегда легче, чем потом. Ты пойдешь к врачу?
   - Пойду.
   А что мне еще оставалось сказать? Что не пойду? И еще  больше  укрепить
ее в уверенности, что я помешался? И смотреть, как она начнет  прятать  от
меня острые предметы?
   А может  быть,  она  действительно  права?  Может  быть,  моя  глубокая
уверенность, что  я  здоров,  -  тоже  один  из  симптомов  надвигающегося
безумия? Может быть, я уже давно  болен?  Задолго  до  появления  янтарных
снов? Склонность к рефлексиям. Привычка вечно фантазировать, что было  бы,
если бы... Если бы да кабы, да во рту росли грибы... Грибы у меня  во  рту
пока как будто не росли, но на всякий  случай  я  обшарил  его  языком.  Я
испугался. На мгновение грань между действительностью  и  забавной  шуткой
стала зыбкой. В шутку ли я провел языком по небу и деснам? Или всерьез?
   Я вспомнил своего  друга  Илью  Плошкина.  Еще  в  институте  он  любил
называть меня слабоумным. Не был ли он пророком?  И  не  скрывалась  ли  в
шутке крупица истины? Или даже не крупица, а вся истина?
   - И не волнуйся, милый, - сказала Галя, - все будет хорошо.
   В голосе ее зазвучала свирепая решимость хранительницы  очага  отстоять
свою крепость. Уж что-что, а решимости Гале не занимать. Как только  в  ее
маленькой головке созреет какое-нибудь решение, она начинает проводить его
в жизнь со всесокрушающей энергией.
   - Хочешь, я пойду с тобой? - спросила она.
   - Люшенька, давай решим, полный  ли  я  инвалид  или  еще  в  состоянии
передвигаться. Если я могу двигаться без няньки, даже  такой  симпатичной,
как ты, я бы предпочел поехать сам. Адрес у тебя есть?
   - Вот он. Ничего ему по телефону не объясняй. Скажи, что говорит Чернов
от Валентины Егоровны...


   Я нажал кнопку одиннадцатого этажа  и,  пока  ехал  наверх,  прочел  на
стенках лифта всю недолгую летопись дома-новостройки. "Олег плюс Света"...
Дай бог им счастья. Та-ак. "Ленька дурак. Оля дура". Будем надеяться,  что
это клевета. Может быть, и их просто не понимают, им просто не верят.
   Сто восемьдесят пятая квартира  была  в  правом  загончике,  в  котором
царила кромешная тьма. Я пошарил руками по стенке, нащупал какой-то звонок
и позвонил. Звонок был мелодичный, и у меня вдруг на душе стало покойно  и
хорошо, как все эти дни. Дверь  открылась  резко  и  сразу,  будто  кто-то
дернул ее изнутри изо всех сил. Так оно, похоже, и было, потому что за ней
стоял огромный детина с рыжей короткой бородой и в майке.
   - Простите, - пробормотал я, чувствуя себя рядом с этой бородатой горой
маленьким и беззащитным, - это квартира сто восемьдесят пять?
   - Она, - с глубокой уверенностью ответил басом человек в майке. - А вы,
должно быть, от Валентины Егоровны?
   - Он. - Я постарался,  чтобы  в  голосе  у  меня  прозвучала  такая  же
уверенность, как и у врача.
   - Ну и прекрасно. Простите, что я в майке. Циклевал, знаете, пол. Пошли
ко мне.
   Человек-гора ввел меня в крошечную комнатку, половину  которой  занимал
письменный стол.
   - Одну минуточку, -  сказал  он.  -  Я,  с  вашего  разрешения,  надену
рубашку, а то врач в майке - это не врач, а циклевщик полов,  черт  бы  их
подрал. Я имею в виду  и  полы  и  циклевщиков.  Особенно  последних.  Вам
когда-нибудь приходилось циклевать полы?
   Мне стало стыдно, что я до двадцати пяти лет так и не  держал  в  руках
циклю или как она там называется.
   - Нет, - покачал головой я,  -  не  приходилось.  Только  в  литературе
читал. У классиков. - Доктор ухмыльнулся, а я спросил его: - Вот я сказал:
читал у классиков. И вы сразу знаете - этот, мол, шутит, а этот болен?
   - Ну уж сразу. Сразу не сразу, но кое-что мы все-таки умеем определять.
Ну, расскажите, на что вы жалуетесь.
   - Я, к сожалению, ни на что не жалуюсь.
   Я произнес эту фразу и подумал, что не следовало бы шутить  здесь.  Бог
его знает, как он воспримет мою манеру разговаривать.
   - Ну хорошо, расскажите, на что вы не жалуетесь.
   О господи! Отступать  было  некуда,  и  я  коротко  рассказал  врачу  о
сновидениях. Он слушал меня, не перебивая,  время  от  времени  забирал  в
кулак свою рыжую бороденку и  подергивал  ее,  словно  пробуя,  хорошо  ли
держится.
   Затем он расспросил меня о самочувствии,  о  том,  как  я  засыпаю,  об
отношениях с родными и сослуживцами, о том, чем я болел, и тому  подобное.
Когда я ответил на последний вопрос, он начал яростно жевать нижнюю  губу.
Я подумал, что он ее, по всей видимости, сейчас откусит, но  все  обошлось
благополучно. Губу он оставил в покое,  но  принялся  вдруг  чесаться.  Он
скреб голову, затылок, щеки, нос, подбородок.
   Если кто-нибудь и нуждается здесь в помощи,  подумал  я,  так  это  наш
милый доктор.
   - Ну и что? - спросил я, не выдержав.
   Доктор не ответил, а принялся чесаться с еще большим ожесточением.
   - Вам не помочь? - как можно более кротко спросил я.
   Я просто не мог видеть, как человек пытается голыми руками снять с себя
скальп.
   - Что? - вскинулся доктор. - А, это у  меня  такая  скверная  привычка.
Впрочем, знаете, есть теория, по которой почесывание  головы  способствует
лучшей циркуляции крови и, соответственно, лучшему мыслительному процессу.
   Я засмеялся.
   - Смешно?
   - Простите, доктор, я понял, почему  я  с  детства  обожал,  когда  мне
почесывали голову.
   - О господи! - вздохнул доктор. - Что же вам сказать? С одной  стороны,
вы абсолютно нормальный человек, прекрасно ориентирующийся во внешнем мире
и в своей личности...
   - Благодарю вас, - важно и с достоинством наклонил я голову.
   Но доктор продолжал:
   -  С  другой  стороны,  в  ваших  сновидениях  есть,  похоже,  элементы
парафренного синдрома. Но только, повторяю, элементы. Я имею  в  виду  сам
факт общения с вашими человечками... Довольно странная  комбинация,  я  бы
сказал.
   -  Простите,  доктор,  за  настойчивость.  Допустим,  я  бы  ничего  не
рассказывал вам о Янтарной планете. Создалось бы у вас впечатление, что  у
меня нарушена психика?
   - Безусловно и стопроцентно нет.
   -  Вы  говорите,  в  моих  снах  есть  элементы,  как   вы   называете,
парафренного синдрома. В снах. Допустим. Но во мне,  в  моей  бодрствующей
личности, они есть, эти элементы?
   - Как вам сказать... Пожалуй, нет. Но опять же все не так  просто.  Для
этого синдрома характерны чувства самодовольства,  блаженства,  веселости,
эйфории.  Ну-с,  отбросим  самодовольство.  Оно,  по-видимому,  вообще  не
характерно для вас. Блаженство, пожалуй, тоже можно вывести за  скобки.  А
вот веселость, эйфория - это как раз примерно то описание вашего состояния
после  сновидений,  которое  вы  мне  дали.   Вообще-то   сновидения   для
парафренного синдрома не характерны. Речь идет, скорее, о галлюцинациях. С
другой стороны, космические мотивы довольно часто встречаются в наше время
у  больных  парафренным  синдромом.  Как,  впрочем,  и   при   онейроидном
синдроме...
   Начав  пользоваться   привычной   терминологией,   доктор   значительно
повеселел. Что значит хороший костыль для хромого!
   - А это еще что такое?
   -  Онейроидный  -  сноподобный.  Это   как   бы   кульминация   острого
фантастического бреда. Яркие чувственные впечатления...
   Боже правый, подумал я, это уже ближе.
   -  ...Они  как  бы  зримы,  эти  впечатления,  ярко  выраженный  эффект
присутствия. И тоже часто встречаются космические мотивы.
   - Похоже, - пробормотал я.
   - Возможно, было бы похоже, если б не одна маленькая зацепочка.
   - Какая же?
   - И при том и при  другом  синдромах  всегда  наблюдаются  определенные
сдвиги в психике. Недавно у  меня  лежал  больной  с  этим  же  диагнозом.
Прекрасный,  милый  человек,  который  терпеливо  объяснял  всем,  что  он
ответствен за судьбы Вселенной, поскольку все нити от всех звезд и  планет
он держит в руках. Иногда он очень вежливо просил  кого-нибудь  подержать,
допустим, Альдебаран, поскольку звезда очень большая, держать ее трудно  и
у него устала рука. А не держать ниточку нельзя - улетит. Вселенная и  так
разлетается... Очень начитанный и интеллигентный человек.
   - И как, вылечили вы его?
   - Более или менее.
   - Ну, а что же мне делать?
   - Пока ничего. Абсолютно ничего. Если можете, отдохните немного. Спорт.
   Я улыбнулся.
   - Вы напрасно улыбаетесь. Если бы  вы  знали,  какие  громадные  у  нас
резервы саморегуляции, вы бы не улыбались.
   - Простите, доктор, я улыбнулся, потому что моя жена  тоже  уговаривала
меня отдохнуть. У нас под Москвой в Заветах Ильича есть родственница...
   - Ну и прекрасно.
   - Простите, доктор, еще раз  за  настырность.  Допустим,  вы  проводите
всякие там исследования...
   - Вам не нужны никакие исследования.
   - Я говорю, допустим. И допустим, вы приходите  к  твердому  убеждению,
что я психически здоров. А сны будут продолжаться...
   - Ну и смотрите их на здоровье, если они вам не мешают. Тем  более,  вы
говорите, что чувствуете себя по утрам выспавшимся, отдохнувшим.
   - А вообще-то в психиатрии известны случаи таких серийных снов?
   - Строго говоря, это уже не психиатрия.  Это  скорее  психология.  Есть
ведь, знаете,  специалисты  по  сну.  Они  бы,  конечно,  дали  вам  более
исчерпывающий ответ. Но, по-моему, такие случаи известны, хотя и не часты.
Но, как правило, это однотемные сновидения, когда  снова  и  снова  снится
одно и то же. Или сны-компенсации, когда человек переживает  в  сновидении
все то, чего он  не  имеет  в  реальной  жизни.  Сновидение  -  не  прямое
выражение компенсации,  а  искаженные  символы,  требующие  интерпретации.
Подавление побуждений  обеспечивает  силу  для  построения  сновидений,  а
память - сырьем, осадком дня. Это точка  зрения  Фрейда,  который  называл
сновидение "фейерверком, который требует так много времени на  подготовку,
но сгорает в одно мгновение". Но Фрейд, как  известно,  слишком  увлекался
побуждениями пола.  Я  же  в  ваших  сновидениях  эротического  мотива  не
усматриваю. Адлер же считал, что  человек  видит  сны,  когда  его  что-то
беспокоит. Не случайно  неприятных  снов  больше.  Если  не  ошибаюсь,  их
пятьдесят семь процентов, а приятные вещи снятся  в  два  раза  реже.  Наш
Сеченов называл сновидения небывалой комбинацией бывалых впечатлений...
   - Но ведь в моем случае...
   - Поймите, мозг -  это  чудовищно  сложная  машина.  Личность  человека
практически неповторима, как отпечатки пальцев. Классически  ясные  случаи
встречаются чаще в учебниках, чем в жизни.  Вполне  возможно,  что  у  вас
серийный, как вы выражаетесь, сон носит характер переработки,  почерпнутой
из научно-фантастической информации.
   Гм, подумал я, бородач повторяет предположения семиклассника  Антошина.
Только тот пришел к ним значительно быстрее.
   - А как вы относитесь к возможности,  о  которой  я  вам  уже  говорил,
доктор? То, что я каким-то  образом  принимаю  информацию,  посылаемую  из
космоса?
   -  Именно  поэтому-то  я  с  вами  разговариваю.  Строго  говоря,   это
единственный реальный симптом, заставляющий вообще задумываться.  Иначе  я
бы давно распрощался с вами.
   Бессмысленно. Силовое поле здравого смысла непроницаемо.  Рыжему  врачу
легче посчитать здорового  человека  больным,  чем  приоткрыть  дверь  для
неведомого. Впрочем, его можно  понять.  Это  действительно  легче.  Когда
человек держит в руках нити от всех звезд и планет, как продавец воздушных
шариков, легче, конечно, прийти  к  выводу,