т
сработало только со второго сигнала)  и  пошел  посмотреть,  как  поживает
Джимми. Что бы ни случилось, негоже  так  быстро  забывать  друзей.  Ссоры
ссорами, а долг долгом. Я подошел к кусту и даже не сразу  сообразил,  что
случилось. Паутины не было.  Вернее,  были  ее  остатки,  какие-то  жалкие
ошметки. Я заглянул под лист, где обычно сидит Джимми. Никого.
   Я уселся на крыльцо и стал думать.  Если  человек  идет  от  калитки  к
крыльцу и если этот человек я, он идет по дорожке. Если этот человек не я,
а кто-то другой, и этот другой почему-то не  хочет  идти  по  дорожке,  он
может пойти прямо по траве. И тогда, проходя  мимо  Джимминова  куста,  он
скорее всего заденет  ногой  паутину.  Он,  конечно,  и  не  заметит,  что
уничтожил чей-то мир. Разве что стряхнет потом с брюк несколько  прилипших
паутинок.
   Интересно, зачем этот грабитель пауков приходил ко мне?.. Я вошел в дом
на цыпочках, осторожно, словно это не я входил в свой дом, а тот,  кто  не
любит оставлять свои следы на дорожках. "А может быть,  все  это  чушь,  -
вдруг подумал я с  надеждой,  -  может  быть,  все  это  мое  воображение,
болезненная фантазия человека, который строит сам себе в  зеркале  рожи  и
беседует с  пауком-крестовиком.  Может  быть,  нужно  было  в  свое  время
послушать Лину, когда она сказала мне перед той памятной ссорой: "Клиф, ты
напрасно строишь из себя Чайльд-Гарольда.  Ты  просто-напросто  маленький,
обычный человечек, испуганный жизнью.  Ты  просто-напросто  не  вырос.  Ты
боишься людей, боишься ответственности, боишься мира и прячешь свою боязнь
под маской оригинальности". Потом она плакала и говорила, что этих слов  я
ей, наверное, не прощу. Она была права. Я не простил, потому что она  была
права. Прощают лишь ложь и жестокость. Правду и доброту - никогда. А  Лина
была ко мне добра. Она желала мне добра, желала настойчиво и даже жестоко.
И говорила иногда правду. Согласитесь, что это страшная комбинация. Жить с
женщиной, говорящей правду, - это не  каждому  по  зубам.  Мне,  например,
оказалось не по зубам. Мы разошлись,  сдав  неиспользованную  лицензию  на
ребенка, и я стал беседовать с малосимпатичным шатеном в зеркале и  пауком
Джимми. Теперь я еще  к  тому  же  выдумал  человека,  идущего  по  траве,
человека, входящего в мой  дом.  Конечно,  выдумал,  и  письмо  Карутти  я
выдумал, и труп его выдумал,  и  оплывшую  от  джина  Бетти  Карутти  тоже
выдумал. Возьми телефонный справочник, открой  его  на  желтых  страницах,
найди живущего не очень  далеко  психоаналитика  и  начни  лечиться.  Врач
вежливо сообщит тебе свою таксу, уложит на кушетку  и  начнет  получать  с
тебя по пятьдесят НД в час, попутно выясняя, не испытывал ли я  в  детстве
желания убить отца или кастрировать  себя.  И  то  ли  выяснится,  что  ты
действительно хотел убить отца после того, как он  не  пустил  как-то  раз
тебя с приятелями в кегельбан, то ли станет жалко пятидесяти НД в час,  но
ты выздоровеешь. Ты спустишься  со  своей  вымышленной  орбиты  на  орбиту
истинную,  насыщенную  заботами,  ибо  только   заботы   делают   человека
человеком. Кто-то  где-то  когда-то  сказал,  что  человека  от  животного
отличает чувство юмора. Чушь. Во-первых, в нашей благословенной стране  мы
уже давно потеряли чувство юмора, если, впрочем, когда-нибудь и имели его.
А  во-вторых,  у  нас  почти  не  осталось  животных.  Ладно,  опять  меня
понесло...
   Я внимательно осмотрел комнату, медленно переводя взгляд с предмета  на
предмет. На письменном столе лежало письмо.  То  самое  письмо.  Последнее
письмо Фрэнка Карутти, который так и не воспользовался моей помощью.  Если
этим людям и нужно было что-нибудь в моей  лачуге,  то  это  скорее  всего
письмо. Убей меня бог, чтобы я помнил,  как  оно  лежало,  когда  я  утром
уезжал на работу. Может быть, именно так, как сейчас, а может быть, и нет.
Не помню. И тем не менее у меня все же было ощущение, что что-то в комнате
выдавало визит постороннего. Я  постоял  еще  немножко,  подумал  и  вдруг
понял: в доме едва уловимо пахло сигарой.
   - Ну-с, синьор, - сказал я себе вслух. -  Что  теперь?  Ничего.  Просто
страшно. Больше ничего. Нормальное состояние нормального гражданина.  -  Я
опустился в кресло и закрыл глаза. Боже мой, как  легко  мы  верим  всякой
научной чуши. Физиологи утверждают, что все наши эмоции  локализированы  в
определенных участках мозга. Ерунда. Я сижу в кресле и  явственно  ощущаю,
как холодный, мокрый, липкий страх медленно поднимается  откуда-то  снизу,
ложится компрессом на испуганно трепыхающееся сердце.
   Почему они пришли только сегодня? Наверное, только потому,  что  раньше
не знали о моем существовании. Они искали  Генри  Р.Камински  в  маленьком
печальном хозяине маленького печального кафе. Не знали они  обо  мне  и  в
пятницу, потому что Фрэнк  Карутти  не  свернул  с  Тринадцатого  шоссе  к
Риверглейду, ко мне. Он поехал дальше, по направлению к Хайбриджу.  Почему
он не свернул ко мне? Ведь что-то очень важное толкало его искать со  мной
встречи. Ответ искать не приходилось.
   ...Фрэнк сидит за  рулем,  поглядывая  время  от  времени  в  зеркальце
заднего обзора. То ли ему кажется, то ли  на  самом  деле,  но  сзади,  на
расстоянии ярдов ста, все время болтается серенькая "тойота". А что,  если
попробовать притормозить? Фрэнк  чувствует,  что  и  пробовать-то  нечего.
Следят. Клещами присосались к  нему...  Он  резко  сбавляет  скорость,  но
расстояние между ним и  "тойотой"  не  изменяется.  Ясно  только  одно:  в
Риверглейд сворачивать нельзя. Может быть, позже, если удастся  оторваться
от машины сзади. Надо несколько миль проехать спокойно,  словно  едешь  по
делам, допустим в Хайбридж, а потом попробовать удрать от хвоста.
   Фрэнк выуживает из кармана сигарету. Вообще-то он только что  курил,  и
сердце уже не первый день покалывает. Надо бы бросить вообще, с  привычным
угрызением совести думает он, но все-таки закуривает. Сегодня не тот день,
чтобы мучить себя из-за лишней сигареты, не тот сегодня день.  Он  глубоко
затягивается, и ему кажется даже, что боль в сердце немножко поутихла. Как
там "тойота"? Как будто даже немножко  отстала.  Может  быть,  попробовать
стряхнуть ее сейчас? Фрэнк резко вдавливает в пол  акселератор.  Двигатель
обиженно фыркает и толкает его в спину. Серое полотно с шелестящим свистом
начинает раздваиваться у носа его "рэмблера". Красный  столбик  спидометра
все растет и растет, вот он уже переполз через  цифру  100,  на  мгновение
замер, словно испугавшись высоты, на которую залез, и двинулся дальше. Как
там "тойота"? Не видно,  осталась  за  поворотом.  Может  быть,  и  впрямь
удастся оторваться? Впереди машина. Вот идиот, нашел время перестраиваться
в левый ряд. Ничего, я обойду его справа,  больше  ведь  никого  нет.  Еле
тащится, а зачем-то перебрался в левый ряд. Что это у него торчит из окна?
Антенна? Что-то толстовата для антенны...  Сейчас,  когда  буду  обгонять,
увижу. Что же это все-таки?
   Фрэнк приближается к машине. Нет, нет, это ведь не дуло автомата,  нет,
не может быть. Не соображая, что он делает, Фрэнк до отказа  вдавливает  в
пол педаль акселератора. Мотор воет на предельных оборотах. Дуло  автомата
начинает мелко подрагивать. Внезапно кто-то  с  чудовищной  силой  дергает
машину за левую сторону. Все-таки автомат, мелькает в голове у Фрэнка в то
мгновение, когда его "рэмблер" начинает плавно переворачиваться,  вращаясь
все быстрее и быстрее, пока вдруг  скрежет  металла  не  смолкает  в  ушах
Фрэнка Карутти. Он был прав. Ничего страшного для  его  сердца  от  второй
сигареты за полчаса не случилось. Сердце ведь абсолютно ни при чем, если у
человека пробит череп.
   ...А мой адрес они могли узнать только одним способом. Мой старый  друг
лейтенант  Ройвен  Хаскел  сообщил  им,   что   некий   Клиффорд   Марквуд
интересовался  подробностями   смерти   Карутти.   Клиффорд   Марквуд   из
Риверглейда.  Одну  минуточку,  сейчас  посмотрим  его  адрес.   Вот   он,
пожалуйста.



4

   Как только я вошел следующим утром в свой  кабинет,  Мари-Жан  сказала,
что шеф уже дважды спрашивал меня. "Хоть бы трижды, - сказал  я,  взглянув
на часы. - Ровно девять. Я не опоздал ни на секунду". Если бы не Мари-Жан,
я бы принципиально заставил Харджиса подождать  меня  -  начальство  нужно
держать в строгости. Но бедной женщине Харджис, очевидно,  заменял  Иисуса
Христа, потому что при одном упоминании его имени на лице у нее появлялась
смесь трепета и любви. Она вообще из тех атеисток, у  которых  религиозное
чувство заменяется культом начальства. Заметьте, кстати, что немцы в своей
время не слишком отличались религиозностью именно в силу чинопочитания.
   У  Мари-Жан  были  такие  несчастные  глаза  и  она  так   выразительно
посматривала на часы, что я не выдержал и пошел к начальству.
   У Харджиса  вообще  довольно  гнусная  физиономия  с  седыми  кустиками
бровей, тяжелыми топорными чертами и пуританским упрямым ртом. А сейчас  у
него к тому же бегали глаза. Он никак не мог  найти  подходящего  для  них
места. Единственное, куда он их не упирал, - это в меня.
   - Курите, Марквуд, - проскрипел он, по-прежнему не  глядя  на  меня,  и
открыл коробку с сигарами. Это он, который уже дважды спорил со мной,  что
я не выдержу и закурю снова.
   - Благодарю вас, мистер Харджис, - сказал  я.  Что  бы  все  это  могло
значить?
   - Видите ли... - промямлил он, помолчав; пожевал губами; и  вдруг  лицо
его потеряло всю свою скалисто-угловатую неприступность и сделалось  сырым
и жалким. - Видите ли... Я, разумеется, мог бы сообщить  вам  письменно...
Но я счел своим долгом...
   Он вдруг замолчал и посмотрел прямо на меня. В глазах мерцал испуг.
   - Я... одним словом, я думаю, что  вам  следует  подыскать  себе  более
интересную работу.
   Он прерывисто и глубоко вздохнул.
   - Понимаю, - сказал я. - Но позвольте задать вам чисто детский  вопрос:
почему вы меня выставляете?
   Харджис снова спрятал глаза.
   - Видите ли, финансовое положение  нашей  фирмы...  -  начал  он,  и  я
перестал слушать. Это был жалкий лепет. Финансовое состояние фирмы  "Прайм
дейта" не внушало никому ни малейшего основания для беспокойства.  Сам  же
Харджис хвастался неделю тому  назад,  что  прибыли  за  квартал  достигли
рекордного уровня.
   - Курите, Марквуд, - сказал Харджис и снова подтолкнул ко мне ящичек  с
сигарами.
   - Хотя я уже не курю два года, я все же возьму сигару, если это вам так
хочется. По крайней мере, вы будете знать, что не просто выкинули человека
в джунгли, а снабдили его сигарой. А это совершенно другое дело.
   - Но почему же в джунгли?  -  несчастным  голосом  спросил  Харджис.  -
Человек с вашей квалификацией, с вашими талантами...
   - Спасибо, - сказал я. - Спасибо за слова и сигару. Но вы же  прекрасно
знаете, что во время такого  спада,  как  сейчас,  найти  работу  по  моей
специальности  -  это  все  равно  что  получить  наследство,  когда   нет
родственников.
   Я встал и вышел. Нужно было, конечно, взять  из  стола  всякую  ерунду,
которая всегда накапливается у человека за годы, но мне не хотелось видеть
Мари-Жан. Она тут же начала бы хлюпать носом, а мне и так было тошно.
   Я ничего не мог понять. Я готов был поклясться, что в фирме  мною  были
довольны. Харджис не знал, куда девать глаза. И в  них  был  страх  -  это
точно. Но почему? Почему ему нужно было бояться? Ну их всех к черту.
   Месяц-другой я, конечно, протяну. Потом  мне  из  Риверглейда  придется
выматываться. Этот ОП из довольно дорогих. Солидные служащие, ученые, люди
с состоянием. Вообще все охраняемые поселки дороги.  Колючая  проволока  с
электрическим   током   по   периметру,   контрольно-пропускные    пункты,
электроника, следящая  за  каждым  человеком.  Все  это  началось  с  того
времени, когда люди имущие потянулись из  городов  в  пригороды,  унося  с
собой деньги, стабильность и престиж и оставляя город беднякам.  Пригороды
богатели и превращались в крепости, а  города  беднели  и  превращались  в
асфальтовые джунгли. Скоро и слово "город" стало забываться. Джунгли.
   Кстати, как попал в Риверглейд этот  тип,  что  нанес  мне  визит?  Кто
знает... Может быть, он и живет здесь. А может быть,  у  него  полицейский
пропуск. Меня охватило глубокое безразличие. Не хотелось думать ни о  чем.
Джунгли так джунгли, черт с ними. Может быть, даже это и к лучшему.
   Вернувшись домой, я залег  спать.  Лечь  спать  -  великолепный  способ
избавиться от неприятностей. Натягиваешь на себя одеяло, закрываешь глаза,
и  через  несколько  минут  ты  в  другом  мире.  Там  тоже  иногда   тебя
подстерегают неприятности, но от них, по крайней  мере,  можно  избавиться
проснувшись. От одних неприятностей  избавляешься  засыпая.  От  других  -
просыпаясь. Надо  бы  запатентовать  этот  универсальный  и  общедоступный
способ всеобщего счастья.
   Я проспал бы, наверное, сутки, если  бы  меня  не  разбудил  телефонный
звонок.
   - Мистер Марквуд? - спросил чей-то сочный, наглый, упитанный голос.
   - Да, - буркнул я.
   - Я был бы вам весьма признателен, если  бы  вы  смогли  поговорить  со
мной.
   - А кто вы?
   - Меня зовут Роберт Мэрфи,  и  я  думаю,  что  наше  предложение  может
показаться вам интересным...
   - Предложение?
   - Да. В отношении работы...
   Час от часу не легче. Утром меня увольняют, а спустя пять  часов  некий
Роберт Мэрфи предлагает мне другую работу. Я уже не удивлялся, не пугался,
не радовался. Мой скромный запас эмоций был  весь  израсходован,  и  нужно
было ждать, пока я снова обрету способность что-либо чувствовать.
   Мэрфи приехал минут через двадцать. Сунув в карман пистолет, я вышел  к
калитке и увидел высокого черноволосого человека лет тридцати  -  тридцати
пяти. Он улыбнулся мне и спросил:
   - У вас в калитке есть детектор оружия?
   - Нет, - сказал я. - Ни в калитке, ни в двери. Но у нас в Риверглейде в
общем-то спокойно.
   Мэрфи  традиционным  жестом  распахнул  пиджак  и  поднял  руки  вверх,
показывая, что не вооружен, и я, держа в правой руке пистолет, впустил его
во двор. Не знаю почему, но я посмотрел на его брюки - не  прилипла  ли  к
ним паутина. Нет, брюки были безукоризненно выглажены.  Он,  должно  быть,
перехватил мой взгляд и спросил:
   - Я иду не там, где следует?
   - Нет, нет, мистер Мэрфи, - успокоил я его. - Все в порядке.  Просто  у
меня привычка определять характер людей по их  ботинкам  и  брюкам.  Лица,
знаете, бывают обманчивы. Обувь никогда. Не  лицо,  а  ботинки  -  зеркало
души.
   Мэрфи медленно и благодушно улыбнулся. Улыбка  была  снисходительной  и
равнодушной. Так, наверное, улыбаются детям.
   Мы вошли в дом, я усадил его в  кресло  и,  положив  пистолет  рядом  с
собой, сказал:
   - Слушаю вас, мистер Мэрфи.
   - Я рад, что познакомился с вами, мистер Марквуд.  Похоже,  что  у  вас
есть чувство юмора - большая редкость в наше время.
   - Гм... Спасибо... Удивительное совпадение. Я недавно тоже думал о том,
что чувство юмора становится анахронизмом.
   - Вот видите, - благодушно кивнул мне Мэрфи, - по одному  пункту  мы  с
вами  уже  сошлись.  Надеюсь,  что  мы  договоримся  и  по  остальным.  Вы
разрешите? - Не  ожидая  моего  кивка,  он  величественным  жестом  достал
сигару, ловко обрезал ее  кончик  маленькими  ножницами  и  долго-предолго
раскуривал ее, время от времени вынимая и  критически  осматривая  тлеющий
конец. Наконец он еще раз кивнул, должно  быть  удовлетворенный  тем,  как
горит сигара, и сказал: - Мистер Марквуд, нашей фирме срочно нужен опытный
специалист  по  компьютерам.  Не  просто  специалист,  не  просто  хороший
инженер, а эксперт, ученый.  Вчера  я  позвонил  моему  другу  Харджису  с
просьбой порекомендовать кого-нибудь. "Боже, - говорит  он,  -  вы  просто
снимаете грех с моей души. Мы как раз вынуждены уволить доктора  Марквуда,
финансовое положение фирмы..." Короче говоря, мы делаем вам предложение. У
Харджиса вы получали двадцать тысяч в год. Мы  вам  предлагаем  пятьдесят.
Пятьдесят тысяч НД в год.
   - Пятьдесят тысяч? - переспросил я с глупой  улыбкой  дебила.  -  Я  не
ошибся?
   Это   были   чудовищные,   неслыханные   деньги   для   человека   моей
специальности. Я воспринял бы  эту  цифру  как  шутку,  как  розыгрыш,  но
человек, сидевший напротив меня, не улыбался. Мне даже показалось, что  он
весь напрягся, ожидая моего ответа. И вообще, он был слишком торжествен и,
похоже, слишком высокого мнения о себе, чтобы обладать чувством юмора.
   - Нет, мистер Марквуд, вы не ошиблись.
   - Это хорошие деньги.
   - Не буду с вами спорить.
   - Гм... Это так неожиданно... Расскажите мне подробнее об условиях.
   - С удовольствием. К сожалению, я не имею права многое рассказывать вам
о нашей фирме. Она работает на федеральное правительство, и вся работа  ее
носит сугубо секретный характер. В ваши  обязанности  будет  входить  лишь
наблюдение  за  работой  нашего  большого   компьютера,   постоянное   его
усовершенствование. Короче говоря, вы будете отвечать за бесперебойную его
работу. Причем непосредственная работа на  нем  -  программирование,  ввод
информации и получение результатов - все это  вас  беспокоить  не  должно.
Этим занимаются другие.  Ну-с,  о  специфических  условиях.  Штаб-квартира
нашей фирмы занимает большой участок. Вы должны будете жить там.  В  вашем
распоряжении будет  отдельный  коттеджик.  Вам  будут  готовить.  Покидать
участок вы сможете лишь по разрешению и  в  сопровождении  телохранителей.
Конечно, это может показаться определенным неудобством, но пятьдесят тысяч
в год компенсируют многое. К тому же, насколько мне удалось  выяснить,  вы
Человек нелюдимый, да и жизнь  у  вас  здесь,  в  ОП,  не  бог  весть  как
отличается от того, что мы вам предлагаем... Мы можем  заключить  контракт
сегодня же.
   Мэрфи спокойно сидел и ждал моего ответа. Даже не ответа,  а  согласия.
Даже не согласия, а благодарности, а может быть, даже восторга.  Выход  по
разрешению и с телохранителями. Карутти, может  быть,  тоже  разгуливал  в
сопровождении телохранителей. Или удирал от них.
   - А кто работал у вас раньше? На том посту, что вы мне  предлагаете?  -
спросил я и сам подивился собственной глупости и наивности.
   Мэрфи выпустил облачко дыма изо  рта,  такое  же  наглое,  упитанное  и
самоуверенное, как он сам, посмотрел на меня - причем мне показалось,  что
в глазах его на какую-то долю мгновения мелькнул интерес, - и сказал:
   - К сожалению, доктор Марквуд, я  не  могу  вам  ответить.  Я  вам  уже
сказал,  что  наша   фирма   выполняет   секретные   работы,   и   правила
безопасности...
   - А если я откажусь? - вдруг перебил его я,  хотя  вовсе  не  собирался
этого делать. Но должен  же  был  я  каким-то  образом  продемонстрировать
чувство собственного достоинства. Негоже было мне, сорокалетнему  ученому,
облизываться от жадности и кричать "ура!".
   Мне показалось, что Мэрфи довольно быстро раскусил меня. Он не то чтобы
подмигнул мне, но сказал не без налета иронии:
   - Будет очень жаль, если такой ученый, как  вы,  окажется  в  джунглях.
Работы вам сейчас не найти - спад, а денег у вас хватит месяца на два,  не
больше.  И  кроме  всего  прочего,  вы  слишком  склонны  к  размышлениям,
одиночеству и у вас медленные рефлексы...
   Мэрфи медленно поднялся из кресла,  лениво  потянулся  и  вдруг  сделал
неуловимое движение рукой. В то же мгновение пистолет, который только  что
лежал на подлокотнике моего кресла, очутился уже у него.  Он  улыбнулся  и
протянул его мне.
   - Вот видите, - укоризненно, как мне показалось, сказал  он,  -  у  вас
медленные рефлексы.
   Он был прав. У меня слишком медленная реакция. До меня  все  доходит  с
опозданием. Весь этот разговор носил чисто ритуальный характер.  Им  нужен
не только специалист по ЭВМ, они предпочитают,  чтобы  я  был  у  них  под
наблюдением. Кто знает, думают, наверное, они,  может  быть,  Карутт