т  какой я
придумал   юмористический   способ,    воспользовавшись   своим    озорным
настроением.  Догадался же он,  что я Жора,  так пусть догадается,  почему
этому  порожденному его  догадливостью Жоре  позарез  необходимо  покинуть
ягодник.   Сначала   мне   показалось,   что   есть   опасность  -   вдруг
Гексахлоранович  догадается,  что  для  пользы  Жоры  должен  он  Жору  не
отпускать до приезда своей лупоглазой Ирки.  Но я тут же такую возможность
отбросил,  как не подходящую к характеру моего соседа. Он может догадаться
только так,  чтобы и  дальше плыть по  течению,  он  не будет догадываться
против течения.
     - Жора,  садись обедать,  -  Мудреич поставил на  козлоногий стол  из
горбылей чугунную сковороду яичницы с колбасой и салом.
     Тянуть нечего, пора начинать давить на его природные способности.
     - Я не буду!  -  пробурчал я невнятно, во вчерашнем стиле и как можно
отчетливее и  подчеркнутее брякнул:  -  Мне  уезжать  нужно!  -  подсел  к
сковороде, приналег и вскоре прикончил свою половину. Раз ты такой мудрец,
то и догадывайся без меня.
     Догадыч не отставал,  хотя любил есть с расстановкой.  Значит, плывет
вслед за Жорой.  А Жора - я наблюдал за ними, как сторонний третий, - Жора
проглотил залпом кружку кофе из сгущенки,  набычился на пустую сковороду и
прямо-таки взвыл с тоской в голосе:
     - Надо!
     И ведь можно затосковать на самом деле -  без чего-то три, пятнадцать
часов,  значит,  а в шестнадцать - Ирка. Потому и неподдельно прозвучала у
Жоры тоска.  В глубине души я был уверен,  что ход выбран правильно и Жора
одолеет Рассудыча.  Вырвемся мы из сада. Но вот догадается ли сосед отдать
деньги? Ведь среди тех, кто всегда по течению, очень много таких, которые,
как только зайдет о деньгах, на водопад выплывут против течения...
     Ну а пока надувай,  Жора,  губы,  набычивайся.  Вижу,  мой Виноградыч
мучается,  снует глазами, снует, но никак не может понять, еще чуть-чуть -
и  откажется,  начнет у  нас  требовать объяснения.  А  у  нас  ни  единой
подсказки за душой.  Время, время! Жора вспотел даже от набычивания, между
лопаток потекла,  щекоча,  струйка.  Неужто не  выйдет?  Сидим друг против
друга молчком.
     - Брысь ты, проклятый, кто только откормил такого тигра! - кричали на
дальнем участке.
     <Не хватало еще этого пустынного котика!>  -  подумали мы с Жорой,  и
Жора вдруг, как я его ни удерживал, ухмыльнулся самым благодушным образом.
     Тут-то Телепатыч совершенно обо всем догадался (это,  конечно, так он
решил для  себя,  что  совершенно обо всем).  Сначала его глаза застыли на
месте,  открываясь все шире,  радостно поднялись брови,  потом он вскочил,
хлопнул меня по плечу,  меня, потому что я почувствовал шлепок и кончилось
раздвоение, исчез сторонний зритель, остались только действующие лица.
     - Так бы сразу и  говорил!  -  Ясновидыч назидательно и  заговорщицки
задрал голову,  и  скрылся в  своем пряничном домике под  новой крышей,  и
вернулся с деньгами.
     - Дуй,  ИО (бывшему мне,  значит) я все объясню,  как приедет. Костюм
его побереги.  -  Тут он  опять стал ко мне приглядываться,  снова у  него
глаза пошли ерзать.
     О,  черт,  еще  догадывается.  О  чем  же?  Но  Георгиныч сразу же  и
посветлел.
     - Слышь,  Жора,  а ведь видно, что костюмчик на тебе чужой. Вчера мне
показалось удивительно -  сидит как  влитой.  -  Глаза у  него  еще  разок
ерзнули,  да,  видно,  течение тянуло  мощное,  смыло  какую-то  догадку в
зародыше,  и он заключил так: - Это костюм вчера по тебе еще не обвиселся.
Зато сегодня в глаза бросается,  что с чужого плеча.  Дуй! А то опоздаешь.
Сумку с инструментом не возьмешь?  И правильно, ИО возьмет, когда приедет.
- Резнул Полыныч напоследок мне слух моим именем-отчеством,  и я понесся к
станции  как  ветер.  Хотел  было,  завернув за  угол,  сбавить  скорость,
плестись вразвалочку,  наслаждаясь передышкой.  Да не тут-то было,  начала
действовать психика  человека скрывающегося,  уходящего от  преследования.
Почему бы,  думаю, не сделать вид, что спешу на электричку, которая идет в
Город  -  мало  ли  народу  смотрит с  садово-ягодно-морковных участков на
прохожих. За городом у людей, не успеют пожить там день-другой, образуется
первейшая деревенская привычка - развлекаться, наблюдая дорогу: кто, куда,
от кого,  с кем и,  главное, не заключена ли в прохожих хотя бы отдаленная
угроза  морковному или  банановому урожаю.  Обязательно найдется  и  такой
наблюдатель,  который  засечет  меня  и  запомнит,  что  да,  торопился на
городскую электричку такого и  такого-то  вида  молодой человек.  Черт его
знает, никуда это не денешь - не во сне,  а  наяву  м о л о д о й!  Не  по
трамвайно-магазинной  вежливости - по самоощущению.  Бегу не задыхаясь,  в
пятках словно крылышки,  как у  греческого  бога.  Но  я  не  даю  себе  и
моральной передышки, некогда любоваться, нельзя терять бдительность. Нужно
решать криминальную задачу: как уйти от преследования, как не наследить.
     Прежде всего кинутся ловить,  искать, задерживать Жору в моем костюме
или, скажем, как они скажут, такого-то и такого-то вида молодого человека,
в таком-то костюме явно с чужого плеча.  И,  конечно, хотя и не сначала, а
по ходу будут искать мое тело,  тело пенсионера ФИО.  Но эти поиски мне не
помешают,  пусть ищут мое тело хоть всей командой, я займусь исключительно
Жорой  -  самим  собой в  моем  теперешнем сложном положении.  В  Город на
электричке,  к которой тороплюсь,  я не поеду,  но, наверное, надо сделать
вид,  что уеду,  и  взять билет в  Город.  А  поеду в  другую сторону,  до
Конечной.  Но  тогда придется взять билет и  до  Конечной.  Нельзя в  моем
положении ездить без  билета.  На  таких  пустяках и  ловят  преступников.
Батюшки, я преступник! Конечно, можно тут  н а у ж а х а т ь с я  всласть,
но у меня не было времени,  так,  просто мелькнуло на бегу.  Преступник не
преступник, а Жора под подозрением, несправедливым подозрением, и надо его
до лучших времен увезти отсюда и спасти от погони.
     Касса-то на станции одна,  как же я  буду брать одновременно билеты в
оба конца:  в Город и до Конечной? Сразу же и наслежу. Подходить два раза?
Кассирша-то одна.  Сделать вид,  что в  Город,  а  билет наоборот?  Но как
сделать вид для кассирши?  Для нее куда взял билет,  туда и еду.  Вот уж и
платформа,  и касса,  и электричка выкатывается из-за поворота, и кассирша
смотрит из  окошка,  и  дежурная по станции в  красной фуражке улыбается -
дескать, в самый раз к поезду. Общественное давление - никуда не денешься,
как под гипнозом делаю то,  что от  меня ожидают:  полтинник на блюдечко в
кассу -  один в Город!  Вот и сделал вид.  Дальше еще лучше:  сел в вагон,
двери  задвинулись,  электричка тронулась -  повезли  загипнотизированного
Жору в Город навстречу его коварной судьбе.
     Не тут-то было,  я вовремя встрепенулся и переиграл и гипноз и судьбу
- вышел  из  вагона  на  следующей  остановке,  прошел  кустами  до  конца
платформы, пересек линию и в кассе на противоположной платформе взял билет
до Конечной.  Теперь оставалось лишь несколько минут до шестнадцатичасовой
электрички с лупоглазой Иркой.  И не остался торчать на платформе,  нырнул
снова в кусты.  Уж на этот раз мы не наследили с Жорой.  А теперь в кустах
пора было мне с ним расставаться,  как я к нему ни привык, как ни вжился в
его образ.  Хватит.  Жора исчез навсегда, я остался наедине с самим собой.
молодым и непривычным. В новом теле - старый дух. Только бы знать, сколько
у меня в запасе доаврального времени:  сегодня объявят тревогу или завтра?
У меня уже тогда возникло впечатление,  что в моей грудной клетке,  где-то
около сердца, пустили часы. Идут они пока равнодушно, еле слышно: так-так,
тик-тик, но и с угрозой.
     К  Иванычу-Догадычу-Ирисовичу все ездили в четвертом вагоне,  который
останавливался как раз у  схода с платформы,  там же начиналась тропинка к
садовым участкам. Не обнаружу Ирку в четвертом вагоне, пройду в хвостовой,
и наверняка она окажется где-нибудь там или я увижу ее на тропинке,  когда
буду  уезжать  в   хвостовом  вагоне.   Но  никаких  сложных  розысков  не
потребовалось -  Ирка была там,  где  и  надлежало ей  быть,  в  четвертом
вагоне. Сидела на третьей скамейке от дверей, лупила глазищи в окно, а над
головой у  нее висела знакомая дырчатая сумка со  знакомым термосом.  Наша
семейная сумка с нашим семейным термосом и газетными свертками -  передача
для меня.
     Значит,  передышки не  будет,  значит,  с  первых  же  дочкиных  слов
Жасминыча хватит  догадка,  и  он  начнет  действовать.  Как?  Телефона на
участке нет,  машины,  мотоцикла -  тоже.  Теперь вычислим затраты времени
противной стороны:  Ирке пешком до  участка двадцать минут,  на разговор с
прояснением,   осенением,   догадыванием  -   три,   на  спешные  сборы  с
переобуванием -  семь и с поспехом до платформы -  еще пятнадцать. И сразу
же может начаться аврал.  Сорок пять минут до тревоги. Сорок пять минут на
заметание следов.
     Сорок пять минут. Из них семнадцать на электричке до Конечной. Раньше
слезать -  слишком большой риск:  никакого транспорта,  а  пешком скоро не
скроешься.  Остается двадцать восемь минут.  Часы около сердца заработали,
как  по  наковальне:  гук-гук,  бах-бах!  Двадцать  восемь  минут,  чтобы,
во-первых,  сменить одежду,  во-вторых...  И  неизвестно,  что  во-вторых.
Конечно, бежать, скрываться, чтобы  о н и  не нашли меня ни за что! Видал,
уже Они с большой буквы.  Я же - Дичь,  Они - охотники. Мое дело - бежать,
хорониться, их - распутывать следы и за шкирку: стой! Что там у них сейчас
делается,  что будет делаться дальше,  я узнаю,  если попадусь, а нет, так
ничего и никогда - отрезана прошлая жизнь.  Попал я  в  Переделку.  Ну  а,
допустим,  не бегать,  пойти и начистоту как есть. Где доказательства? Кто
поверит,  неделю назад я сам бы не поверил хоть кому.  Я  же  сейчас  всем
никто. Где тот мудрец-долготерпец, чтобы вникать всерьез?
     Нету у меня другого выхода,  как бежать по воровскому способу. Ничего
для  меня  нет  противней,   как  делать  что-либо  не  по-настоящему,   а
шаляй-валяй,  на соплях.  Если взялся,  сделаю со знаком качества.  Взялся
бежать,  скрываться -  так,  чтобы убежать и  скрыться.  А вот когда найду
ягоды, тогда любого заставлю допереть до истины.
     Конечная.    Еще   двадцать   восемь   минут.    Гук-гук!   Спокойно.
По-профессиональному все делается спокойно. Выхожу со всеми, не выделяясь.
Та  электричка,  на  которой я  вроде  бы  уехал в  Город,  прибудет через
тридцать четыре минуты. Вернее всего, меня будут встречать там, но и здесь
спокойно нужно  принимать меры.  Иду  со  всеми.  Идем  мимо  промтоварной
палатки  Конечного  торга,   около  которой  выстроилась  очередь.  Давали
свитера:  один из  них покачивался на  плечиках,  прицепленных к  козырьку
палатки,  и от него даже падали блики - оранжевые и малиновые, такие яркие
были краски узоров,  может быть,  те самые краски, которыми, разрисовывают
дорожные знаки,  и  они  вспыхивают в  темноте от  света  фар.  К  очереди
сворачивали и  некоторые,  сошедшие со  мной  с  электрички.  Что,  если я
отоварюсь незаметно,  мимоходом. На себя свитер, пиджак в сторону, кепку я
уже давно сунул в карман.  Очередь на четверть часа, а у меня в запасе еще
двадцать шесть минут.  Бах-бах!  А вдруг? Спокойно, спокойно, что вдруг? Я
уже нацелился на хвост очереди -  полную женщину в  голубой кофточке,  как
сам же себе и  ответил.  Спокойно и рассудительно:  вдруг Патиссоныч вышел
Ирку встречать. Тогда, может быть, давно уже начался аврал, и ту городскую
электричку,  на  которой  я  вроде  уехал,  прочесывают или  прочесали,  и
распространяют тревогу дальше.  Взглянул я на дорожку, когда Ирка вышла из
вагона?  Нет,  не взглянул.  Прокол?  Явный прокол! Ох, черт, и трудная же
работа у преступников. Как ни погляди, вредное производство!
     Теперь прикинем это  в д р у г спокойно и по логике. Я продолжал идти
за большинством бывших пассажиров.  Допустим,  время ноль,  пуск. Начинают
меня искать в городской электричке,  одновременно или,  в  лучшем  случае,
немного погодя сообщат сюда, на Конечную. Здесь же где меня искать? А вон,
в очереди за дорожно-знаковыми  свитерами.  Допустим,  успел,  переоделся,
тогда в чем меня искать?  В этом же светящемся свитере. Таких костюмов-то,
как на мне,  зелененько-голубовато-сереньких,  чуть не на каждом  третьем.
Дорожный  же  знак  редкость,  его  видно  издали.  Вывод самый спокойный,
логичный:  наддать ходу!  Тут как раз вышли все вместе  на  шоссе,  а  там
кричат из <рафика>:
     - Кому на Заполье?
     - Мне! - и влезаю в машину.
     - Ну, все, что ли? Поехали!
     И поехали взаправду.  Гук-гук,  бам-бам! Спокойно. Проверим еще. Если
Тминыч встретил Ирку, если сразу трехнулся, если допустили его к линейному
телефону,  тогда,  конечно, ноль - пуск! А если не встретил, не трехнулся,
не  допустили,  тогда есть  еще  льготное время -  девятнадцать минут.  На
Конечной я,  похоже,  не  наследил:  в  очередь не вставал,  последнего не
спрашивал,  а что направился было к палатке,  они не заметили,  увлеченные
соблюдением очереди.  Любой знает,  когда стоишь в  такой вот промтоварной
очереди,  ничегошеньки кругом не  видишь,  даже  в  дождь  очередь не  так
промокает,  как сторонний прохожий,  а  меньше.  Нет для стоящих в очереди
внешней среды,  не воспринимают они ее,  и она,  похоже,  отвечает тем же.
Нет, не наследил я на Конечной.
     <Рафик>  тем  временем свернул  на  бетонку.  Кто-то  собирал деньги,
кто-то, расплачиваясь, попросил, чтобы остановили у поворота, впереди меня
сказали:  <И у фермы>.  Есть,  выходит,  варианты.  Все платили мелочью, я
молча  протянул рубль,  мне  -  сдачу.  Ударил  ветром  встречный автобус,
рейсовый,  с номером и кондуктором. Тоже вариант. И самый подходящий - как
кто будет выходить поблизости от автобусной остановки,  слезу и я, дождусь
автобуса, и жарь... Но тут <рафик>, не снижая скорости, соскочил с бетонки
на грунтовую дорогу. Я даже рот открыл от неожиданности и рванулся, словно
хотел выскочить в  окно.  На  меня смотрели все,  кто  был в  <рафике>,  с
понимающим,  сочувствующим выражением. Неужели попался? Гук-бам! Спокойно.
Профессиональная работа требует спокойствия и трезвости. Но шофер <рафика>
тоже разглядывал меня через свое зеркальце с какой-то затаенностью.
     - Ну,  остановить,  что  ли?  -  спросил он  у  меня с  двусмысленной
ухмылкой.
     Я опять дернулся к окну и только уж потом к дверце, еле пробормотав:
     - Ага, мне по бетонке.
     Все,  кто был в <рафике>, удовлетворенно захохотали. Шофер затормозил
и, когда я открывал дверцу, сказал:
     - Во, всегда так - прозевывают свой поворот, что старый, что малый.
     Хохот возобновился,  я  спрыгнул на  землю,  ничего не  соображая,  в
панике готовый кинуться бежать, а шофер еще добавил специально для меня:
     - Смотри,  парень,  не  соглашайся,  если  твою  деревню опять начнут
переименовывать. Нас позови!
     Он захлопнул дверцу,  рванул с места так, что пассажиры запрокинулись
на сиденьях, но, возможно, они запрокинулись от смеха, а не от инерции.
     Как попал я в немыслимое положение,  так оно и продолжает становиться
все немыслимее и немыслимее. Словно муха на липкой бумаге. Только присела,
глядь,  на лапке что-то лишнее,  она ее об хоботок - и на хоботке неловко,
другой лапкой  -  тут  и  задние  что-то,  задние  -  об  крылышки,  а  не
обчищаются,  улететь  бы  чуть  пораньше,  жужжи  не жужжи - гибель.  Но я
жужжать не стану,  не такой  я  человек.  <Рафик>  скрылся  за  бугром.  Я
оглядываюсь,  чтобы  не  прозевать,  когда появятся  о н и.  Доконали меня
хохотом.  Втянул голову в плечи,  покошусь через  правое  плечо,  покошусь
через левое,  а   и х  нет.  Поплелся на бетонку:  решили небось встретить
меня на бетонке,  ждет меня там засада.  Иду  навстречу  судьбе,  деваться
больше некуда.
     На  бетонке было даже пустынней,  чем  обычно бывает на  бетонках,  -
простор,  тишина,  только  дятел  стучал  на  засохшей  облупленной осине.
Впереди,  как  если  б  <рафик> не  свернул на  грунт,  пестрела шашечками
коробка автобусной остановки.  Там  тоже пусто,  тихо.  Под  раскоряченной
железной буквой А  по  торцу крыши было написано теми же разными красками,
что и шашечки:  дер.  Зеваки.  Где-то близко деревня, вон где - за полосой
берез поле,  на том краю ветлы и коньки крыш. Выходит, это и есть деревня,
которая называется Зеваки.  Зеваки так Зеваки,  мало ли...  Во  мне ничего
даже не  шелохнулось,  хотя я  и  не  нашел еще  объяснения ни  смеху,  ни
затаенному ожиданию;  как  мне показалось,  они были заранее уверены,  что
повеселятся   на   мой   счет.   Со   страху-то,   что   значит   потерять
профессиональное спокойствие,  думал -  предупреждены, ждут, как это будет
выглядеть:  задержание,  -  оказалось же совсем другое,  а я не знаю,  что
другое, опять прокол. Не знаю, и на какой оказался бетонке. Направление-то
ясно -  удаляться от  Конечной.  Но  куда я  приеду?  На побитом камнями и
исцарапанном расписании можно  было  разобрать,  что  машины  ходят  через
двадцать пять минут,  но  без направления.  Надо же,  ни разу не забирался
сюда за грибами - леса подходящие, вон дубняк, а там ельник. Мне дело надо
решать, а я грибы!
     И решать приходится,  снова рискуя обратить на себя внимание.  Прочту
на  трафарете,  когда подойдет автобус,  хорошо бы  на лобовом трафарете -
всегда  заметно,   если  разглядываешь  боковой.   Вернее  всего,  маршрут
начинается от  Конечной,  тогда не  придется ничего спрашивать,  оставлять
следы в памяти пассажиров.
     Как бы не так!  Они -  сколько их там ни сидело, человек, может быть,
шестнадцать пассажиров,  -  стали разглядывать меня  и  тоже с  загадочным
ожиданием,  когда автобус еще только приближался к остановке. Гук-гук! Что
же это такое,  не дают устояться спокойствию!  <Химзавод - Птицефабрика> -
лобовой  трафарет,  боковой:  <Птицефабрика -  Конечная -  Химзавод>.  Что
делать?  Я  неловко или совсем неуклюже,  оттого что на меня все смотрели,
вскарабкался по  ступенькам,  протянул  кондукторше заготовленный рубль  и
деловито буркнул:  <До конца>.  Но и  это не прошло.  Пассажиры окаменели,
кондукторша же,  наоборот,  оживилась,  она  подняла мой  рубль,  чтобы не
только пассажирам,  но и шоферу было видно, хотя шофер и без этого смотрел
на меня.
     - А до какого именно конца,  молодой человек? - спросила кондукторша,
и  все  либо закивали,  либо изобразили,  что  они тоже больше всего хотят
знать, до какого именно конца я собираюсь ехать.
     - До того, - продолжал я настаивать, мотнув головой по ходу автобуса,
но не удержался, спросил: - А куда вы едете?
     Тут  случился точно  такой  же  хохот,  как  в  <рафике>.  Автобус не
трогался, потому что шофер закатывался со всеми.
     - А мы едем до птицефабрики,  молодой человек,  - сказала кондукторша
на передышке.
     Она  держала мой  рубль  почему-то  за  уголок,  двумя пальцами,  как
мокрый.
     - Вот и мне до птицефабрики, - сказал я послушно.
     На этот раз стало тихо так, что я услышал, как воздух завихривается в
их легкие, а кондукторша сообщила в этот момент свистящей тишины:
     - До  птицефабрики  -   в  обратную  сторону.  Такой,  -  она  успела
поколебаться, подбирая слово, а воздух все еще входил в них, - такой юный,
а уже зевака! - Она разжала пальцы и капнула рублем мне в руку.
     Меня  вышибло из  автобуса,  словно взрывной волной,  и  они  тут  же
умчались,  как  будто,  задержись автобус еще  хоть  крошку,  и  лопнет их
веселье,  а так растянут его до самого Химзавода,  и даже там расставаться
им будет жалко.  Зато и я догадался,  что к чему,  и стоял, задрав голову,
читал на ребре крыши -  дер.  Зеваки -  и не торопясь реконструировал свое
участие в местном аттракционе.  Воображал себя злодеем,  а выступал в рол