Ангел задумчиво.
   - Но, принимая во  внимание  ваше  положение  здесь,  -  сказал  Крумп,
оставив его замечание  без  ответа,  -  я  действительно  считаю,  что  вы
оказываете на людей дурное влияние. Подобные фантазии  заразительны.  Дело
не только в Викарии. Тут есть еще один человек, по имени Шайн, так он тоже
зачудил: целую неделю был в запое и вызывал на драку каждого, кто  посмеет
сказать, что вы не Ангел. А другой человек, там, в Сиддерфорде, заболел, я
слышал, религиозной манией на  той  же  почве.  Такие  вещи  заразительны.
Следует ввести  карантин  для  вредных  мыслей.  Я  слышал  еще  про  один
случай...
   - Но что могу я сделать? - сказал Ангел. -  Допустим,  я  (без  всякого
намерения) приношу вред...
   - Вы можете покинуть деревню, - сказал Крумп.
   - Но тогда я только перейду в какую-нибудь другую деревню.
   - А это меня не касается, - сказал Крумп. - Уходите  куда  вам  угодно.
Только уходите. Оставьте этих трех человек - Викария,  Шайна  и  маленькую
служанку, - у которых теперь кружатся в голове целые сонмы ангелов...
   - Как! - сказал Ангел. - Оказаться одному лицом к лицу с  вашим  миром!
Оставить Делию! Не понимаю... Я не знаю даже, как достают работу, и  пищу,
и кров. Я начинаю бояться людей.
   - Все фантазии, фантазии, - сказал Крумп, поглядывая на него. -  Мания.
Ну, довольно мне вас расстраивать, - добавил он вдруг. - Пользы  от  этого
не будет. Ясно одно: так продолжаться не может. - Он вскочил.
   - До свидания, мистер... Ангел, - сказал он.  -  Суть  дела  в  том,  -
говорю вам как врач этого прихода, - что вы оказываете нездоровое влияние.
Мы не можем оставить вас у себя. Вы должны покинуть деревню.
   Он повернулся и широким шагом пошел прямо по траве  к  большой  дороге.
Ангел, безутешный, сидел один на пеньке.
   - Нездоровое влияние, - медленно  повторил  он,  глядя  в  пространство
невидящим взглядом, и попробовал осознать, что это означало.



СЭР ДЖОН ГОТЧ ДЕЙСТВУЕТ

   Сэр Джон Готч был маленький человечек со щетинистыми жидкими волосами и
тонким носиком, торчащим на иссеченном морщинами лице; на  ногах  -  тугие
коричневые гетры, в руках - хлыст.
   - Я пришел, как видите, - сказал он,  когда  миссис  Хайниджер  закрыла
дверь.
   - Благодарю вас, - сказал Викарий, - я очень вам обязан. Очень обязан!
   - Рад оказать вам услугу, - сказал сэр Джон Готч (вызывающая поза).
   - Это дело, - начал  Викарий,  -  эта  злополучная  история  с  колючей
проволокой, она, вы знаете, действительно... очень злополучная история.
   Поза сэра Джона Готча стала куда более вызывающей.
   - Согласен с вами, - сказал он.
   - Поскольку этот мистер Ангел - мой гость...
   - Это еще не основание для того,  чтобы  перерезать  мою  проволоку,  -
оборвал сэр Джон Готч.
   - Никак не основание.
   - Могу я спросить, кто он такой, ваш мистер Ангел? - спросил  сэр  Джон
Готч со всей резкостью, какую дает заранее принятое решение.
   Пальцы Викария подскочили к подбородку. Что  пользы  было  говорить  об
ангелах такому человеку, как сэр Джон Готч!
   - Сказать  вам  истинную  правду,  -  сказал  Викарий,  -  тут  имеется
небольшая тайна.
   - Леди Хаммергеллоу намекнула мне на это.
   Лицо Викария стало вдруг пунцовым.
   - А вы знаете, - сказал сэр Джон Готч почти без  передышки,  -  что  он
ходит по деревне и проповедует социализм?
   - Милостивое небо! - сказал Викарий. - Не может быть.
   - Может! Он хватает за пуговицу  каждого  встречного  и  поперечного  и
спрашивает у них, почему они должны работать, тогда как  мы,  мы  с  вами,
понимаете, ничего  не  делаем.  Он  говорит,  что  мы  должны  воспитанием
поднимать каждого человека до нашего с вами  уровня...  Конечно,  за  счет
налогоплательщиков - старая песенка. Он внушал мысль, что мы  -  то  есть,
понимаете, мы с вами - нарочно держим этих людей  в  темноте,  пичкаем  их
всякой ерундой.
   - Неужели! - сказал Викарий. - Я и понятия не имел.
   - Он перерезал проволоку  в  порядке  демонстрации,  говорю  я  вам,  в
порядке социалистической демонстрации.  Если  мы  не  примем  против  него
крутых мер, завтра, говорю я вам, у нас  будут  свалены  все  изгороди  по
Флиндерской дороге, а потом пойдут  гореть  амбары.  И  по  всему  приходу
перебьют все до последнего эти, черт их побери  (извините,  Викарий,  знаю
сам, что слишком привержен к этому словцу)...  эти,  благослови  их  небо,
фазаньи яйца. Знаю я их, этих...
   - Социалист! - сказал Викарий, совсем пришибленный. - Я  и  понятия  не
имел.
   - Теперь вы понимаете, почему я склонен притянуть джентльмена к ответу,
хоть он и ваш гость. Мне кажется, что он, пользуясь вашей отеческой...
   - Нет, не отеческой! - сказал Викарий. - Право же...
   - Извините, Викарий, я оговорился...  вашей  добротой,  ходит  и  чинит
повсюду зло, восстанавливая класс на класс и бедняка на того, кто дает ему
кусок хлеба с маслом.
   Пальцы Викария опять потянулись к подбородку.
   - Так что одно из двух, - сказал сэр Джон Готч. - Или  этот  ваш  гость
покидает наш приход, или я подаю в суд. Мое решение окончательное.
   У Викария перекосился рот.
   - Значит, вот так, - сказал сэр Джон, вскочив на ноги. - Если бы не вы,
я подал бы в суд немедленно; но поскольку тут замешаны вы,  решайте  сами:
подавать мне в суд или нет?
   - Видите ли... - начал Викарий в крайнем смущении.
   - Да?
   - Нужно кое-что подготовить.
   - Он бездельник и подстрекатель... Знаю я эту породу. Все же я даю  вам
неделю сроку.
   - Благодарю вас, - сказал Викарий. - Я понимаю ваше положение.  Я  вижу
сам, что ситуация становится невозможной...
   - Мне, разумеется, очень жаль, что я вам доставляю эту неприятность,  -
сказал сэр Джон.
   - Неделю? - сказал Викарий.
   - Неделю, - сказал, выходя, сэр Джон.


   Проводив Готча, Викарий вернулся, и долгое время он сидел за письменным
столом в своем кабинете, погруженный в раздумье.
   - Одна неделя? - сказал он после бесконечно долгого молчания. - Ко  мне
явился Ангел, Ангел во славе своей, который оживил мою душу для красоты  и
восторга, который открыл мои глаза на  Страну  Чудес  и  нечто  еще  более
значительное, чем Страна Чудес... а я пообещал избавиться  от  него  через
неделю! Из чего же мы, люди, созданы?.. Как я это ему скажу?
   Он принялся расхаживать взад  и  вперед  по  комнате,  потом  прошел  в
столовую и остановился у окна, бессмысленно глядя  на  хлебное  поле.  Уже
накрыт был стол ко второму завтраку. Он вдруг повернулся,  все  еще  грезя
наяву, и почти машинально налил себе рюмку хереса.



СКАЛА НАД МОРЕМ

   Ангел лежал на вершине скалы над Бендремской бухтой и  смотрел  в  даль
мерцающего моря. Прямо из-под его локтей шел обрыв на пятьсот  семь  футов
вниз, чуть не к самой воде, а там, внизу, парили и кружили морские птицы.
   Верхняя часть обрыва  представляла  собой  зеленоватую  меловую  скалу,
нижние две трети были горячего красного тона и сплошь  исчерчены  полосами
гипса, а в пяти-шести местах из отвесной стены пробивались ключи и бурлили
по ней длинными каскадами. Кипень прибоя белела на  кремнистой  отмели,  а
дальше - там, где стлалась тень от  одинокого  утеса,  -  вода  переливала
тысячью оттенков лилового и зеленого, испещренная пятнами и полосами пены.
Воздух был напоен  солнечным  светом,  и  звоном  маленьких  водопадов,  и
медленным шумом моря внизу. Время от  времени  перед  обрывом  проносилась
бабочка, и стаи морских птиц то садились на выступы, то сновали в  воздухе
взад и вперед.
   Ангел лежал, и его покалеченные, съежившиеся крылья  горбились  на  его
спине. Он наблюдал за чайками, и галками, и  грачами,  как  они  парили  и
кружили в солнечном свете и то стремительно падали к воде, то  взмывали  в
слепящую синеву неба. Ангел долго лежал так и наблюдал за ними,  летающими
туда и сюда на развернутых крыльях. Он наблюдал и, наблюдая,  вспоминал  с
бесконечной тоской реки  звездного  света  и  сладость  земли,  откуда  он
явился. Проскользнула чайка над его головой,  быстрая  и  легкая,  красиво
белея в синеве развернутыми крыльями. Ангелу вступила тень в  глаза,  свет
солнца их покинул. Он подумал о собственных своих покалеченных крыльях,  и
уткнулся лицом в свой локоть, и заплакал.
   Женщина,  проходившая  тропой  по  кремнистому  полю,  увидела   только
горбуна,  одетого  в  старый  сюртук  Викария  из  Сиддермортона,  который
разлегся на самом краю обрыва и лбом уткнулся в  руку.  Она  поглядела  на
него раз и еще раз.
   - Глупый человек, ведь уснул, поди, - сказала  она  и,  хотя  тащила  в
корзине тяжелую кладь, все-таки направилась к нему, решив  его  разбудить.
Но, подойдя поближе, она увидела,  что  плечи  его  тяжело  вздымаются,  и
услышала его глухое рыдание.
   Минуту она стояла тихо, и ее лицо покривилось усмешкой. Потом, бесшумно
ступая, она повернулась и пошла назад к тропе.
   - Трудное это дело, не придумаешь, что и  сказать,  -  сказала  она.  -
Горемычная душа!
   Ангел сразу перестал рыдать и уставился с мокрым от слез лицом на берег
под обрывом.
   - Этот мир, - сказал он, - окутывает меня и  готов  проглотить.  Крылья
мои усохли и стали бесполезными. Скоро я буду  не  чем  иным,  как  только
увечным человеком; и буду я стареть, и склонюсь перед болью, и  умру...  Я
несчастен. И я одинок.
   Потом он уперся подбородком в ладони над  самым  краем  обрыва  и  стал
думать о Делии - о ее лице и о  свете  в  ее  глазах.  Ангел  почувствовал
необычайное желание пойти к ней и рассказать о своих покалеченных крыльях.
Обвить ее руками и плакать о своей потерянной земле. "Делия!" - сказал  он
самому себе тихо-тихо. Солнце вдруг затянуло тучей.



МИССИС ХАЙНИДЖЕР ДЕЙСТВУЕТ

   Миссис Хайниджер удивила Викария, постучавшись после чая  в  дверь  его
кабинета.
   - Прошу прощения, сэр, - сказала миссис Хайниджер. - Могу  я  взять  на
себя такую смелость и поговорить с вами минутку?
   - Конечно, миссис Хайниджер, - сказал Викарий, не подозревая, какой  на
него обрушится новый удар. Он держал  в  руке  письмо,  очень  странное  и
неприятное письмо от своего епископа, письмо, которое и раздражило  его  и
повергло в отчаяние, ибо оно в самых резких  выражениях  осуждало  гостей,
каких Викарий считает возможным принимать в своем  доме.  Только  епископ,
ищущий популярности, живущий в век демократии, епископ, еще  остающийся  в
какой-то мере педагогом, мог написать подобное письмо.
   Миссис Хайниджер кашляла в  ладонь,  как  будто  что-то  затрудняло  ей
дыхание. У Викария возникло  скверное  предчувствие.  Обыкновенно  при  их
разговорах если кто смущался, так по  большей  части  он.  А  к  окончанию
разговора неизменно он один.
   - Да? - сказал он.
   - Могу я взять на себя смелость, сэр,  и  спросить  вас,  когда  мистер
Ангел уедет? (Кхе-кхе.)
   Викарий вздрогнул.
   - Спросить, когда мистер Ангел уедет? -  повторил  он  медленно,  чтобы
выгадать время. - (И эта туда же!)
   - Извините, сэр. Но я привыкла, сэр, прислуживать  благородным;  а  вы,
наверно, даже и не представляете себе, как  чувствуешь  себя,  прислуживая
такому, как он.
   - "Такому, как он"! Вам, миссис Хайниджер, если я вас правильно  понял,
не нравится мистер Ангел?
   - Видите ли, сэр, перед тем как я поступила  к  вам,  я,  сэр,  прожила
семнадцать лет у лорда Дундоллера,  да  и  вы,  простите,  вы  тоже,  сэр,
настоящий джентльмен... хоть и духовное лицо. А потом...
   - Что же это такое! - вздохнул Викарий. - Так вы  не  считаете  мистера
Ангела джентльменом?
   - Уж извините, сэр, что я должна вам это сказать.
   - Но почему же?.. (Ох, ну конечно же!)
   - Прошу извинить меня на этом слове, сэр. Но если гость вдруг переходит
в вегетарианцы и оставляет все,  что  ни  готовишь,  и  если  у  него  нет
приличного своего багажа и он одалживает рубашки и носки у своего хозяина;
и позволяет себе есть горошек с ножа (как я видела своими глазами), и  так
и ищет, как бы в темном уголке  поговорить  со  служанками,  и  складывает
после еды салфетку и ест телячий паштет пальцами, и среди ночи  играет  на
скрипке, не давая никому уснуть, и пялит с ухмылкой глаза,  когда  старшие
поднимаются по лестнице, и вообще ведет себя непристойно  в  таких  делах,
что и сказать-то неудобно, - то уж тут, сэр, поневоле  всякое  приходит  в
голову. Мысли, сэр, свободны, и поневоле делаешь свои собственные  выводы.
А, кроме того, в деревне на его счет поговаривают  всякое,  одни  -  одно,
другие - другое. Я, как посмотрю на джентльмена, то уже  знаю,  джентльмен
он или он не джентльмен, и мы трое - я, Сьюзен и  Джордж,  -  мы  это  все
обговорили меж собой, как мы есть старшие слуги, так сказать, и опытные, а
Делию мы оставили в стороне, как она еще совсем девчонка, и  я  хотела  бы
только надеяться, что ей через него не  приключится  никакой  беды,  и  уж
положитесь, сэр, на нас, но этот мистер Ангел совсем не тот,  за  кого  вы
его принимаете, сэр. И чем скорее он оставит этот дом, тем лучше.
   Миссис Хайниджер резко оборвала свою речь и стояла, запыхавшись, мрачно
глядя Викарию в лицо.
   - Вы это всерьез, миссис Хайниджер? - сказал Викарий.  И  затем:  -  О,
господи!.. Что я такое сделал? - сказал Викарий, вдруг вскочив и взывая  к
непреклонной судьбе. - Что я сделал?
   - Это уж вам знать, - сказала миссис Хайниджер. -  Впрочем,  в  деревне
поговаривают всякое.
   - Ну и ну! - сказал Викарий и стал расхаживать по комнате, поглядывая в
окно. Потом обернулся. - Вот что, миссис Хайниджер! Мистер Ангел уедет  из
нашего дома в течение недели. Вас это устраивает?
   - Вполне, - сказала миссис Хайниджер. - Я так понимаю, сэр...
   Взгляд Викария, непривычно красноречивый, указал на дверь.



АНГЕЛ В БЕДЕ

   - Дело в том, - сказал Викарий, - что этот мир не для ангелов.
   Шторы не были задернуты, и сумрак за окнами под облачным небом  казался
несказанно серым и холодным. Ангел сидел, удрученный, за столом и  молчал.
Ему уже объяснили, что он непременно должен уехать.  Раз  его  присутствие
оскорбляло  людей  и  делало  Викария  несчастным,  он   покорно   признал
справедливость этого решения; но он не мог  себе  вообразить,  что  с  ним
произойдет, когда он окунется в жизнь. Наверно,  что-нибудь  до  крайности
неприятное.
   - Есть, конечно, скрипка, -  сказал  Викарий.  -  Однако  после  нашего
первого опыта...
   ...Я должен достать для вас одежду...  полное  снаряжение.  Ах!  Вы  же
ничего не знаете о железных дорогах! И о деньгах! И как снимают  квартиру!
И о ресторанах!.. Я должен поехать с вами, помочь вам устроиться  хоть  на
первое время. Достать вам работу.  Подумать  только  -  ангел  в  Лондоне!
Трудом зарабатывает себе  на  жизнь!  В  этой  людской  пустыне,  серой  и
холодной! Что с вами станется... Ах, если бы мне знать, что есть у меня на
свете друг, который мне поверит.
   ...Я не должен был отсылать вас...
   - Не печальтесь так из-за меня, мой друг, - сказал Ангел. - Здесь у вас
жизнь по крайней мере конечна. И есть в ней хорошие вещи. Есть нечто такое
в этой вашей жизни... Вот вы заботитесь обо мне! Я думал  сперва,  что  во
всей вашей жизни нет ничего красивого...
   - Я вас предал! - сказал  Викарий  в  порыве  внезапного  раскаяния.  -
Почему я не пошел один против  всех,  почему  не  сказал:  "Это  лучшее  в
жизни"? Что они значат, повседневные дела?
   Он вдруг замолчал, потом повторил:
   - Да, что они значат?
   - Я вошел в вашу жизнь только затем, чтобы внести в нее смуту, - сказал
Ангел.
   - Не говорите так, - сказал Викарий. - Вы вошли в мою жизнь, чтобы меня
пробудить. Я спал - спал и видел сны. Мне снилось,  что  необходимо  то  и
это. Снилось, что эта тесная тюрьма - весь мир. И этот  сон  еще  тяготеет
надо мной и смущает меня. Вот и все! Теперь, даже если вы уедете...  А  не
снится мне, что вы должны уехать?
   Когда  Викарий  в  ту  ночь  лежал  в  постели,   вопрос   опять,   еще
настоятельней, возник перед ним в своем мистическом аспекте. Он лежал  без
сна, и самые  страшные  видения  вставали  перед  ним:  его  гость,  такой
беззащитный и мягкий, затерян в этом бесчувственном мире, где ему выпадают
самые жестокие злоключения. Его гость, несомненно, ангел. Викарий  пытался
снова мысленно пережить все  случившееся  за  последние  восемь  дней.  Он
вспомнил тот жаркий день; свой нечаянный -  от  неожиданности  -  выстрел;
заплескавшие в воздухе радужные крылья;  прекрасную  фигуру  в  шафрановом
одеянии, бившуюся на земле. Каким это тогда показалось ему чудесным! Потом
его мысль обратилась к тому, что  он  слышал  о  мире  ином;  к  видениям,
вызванным волшебной  скрипкой,  к  туманным  колышущимся,  дивным  городам
Ангельской Страны. Он старался вспомнить очертания зданий, форму плодов на
деревьях, внешний облик крылатых созданий на ее дорогах.  Из  воспоминаний
все это перерастало  в  действительность  настоящего,  делалось  с  каждым
мгновением все более живым, а его беды все  менее  значительными.  И  вот,
тихо, и незаметно. Викарий ускользнул от своих бед и неприятностей в  Край
Сновидений.


   Делия сидела перед раскрытым окном в надежде услышать  скрипку  Ангела.
Но в эту ночь игры не было. Небо затянуло, но  не  так  плотно,  чтобы  не
видно было месяца. Высоко в небе проходили гряды рваных облаков,  и  месяц
то проступал туманным пятном света, то скрывался вовсе, то опять выплывал,
ясный и яркий, четко вырисовываясь в синей бездне ночи.  И  вдруг  девушка
услышала, как дверь в сад отворилась, и в мареве  лунного  света  выступил
чей-то силуэт.
   Это  был  Ангел.  Но  на  нем  снова  была   шафрановая   риза   вместо
бесформенного сюртука. В неверном свете риза выглядела бесцветной и только
чуть мерцала, а крылья за его спиной казались  свинцово-серыми.  Он  начал
бегать - брал короткий разбег и подпрыгивал, хлопая крыльями;  он  метался
взад и вперед в игре светотени под деревьями. Делия с изумлением  смотрела
на него. Он крикнул в  отчаянии,  прыгнул  выше.  Его  съежившиеся  крылья
вспыхнули и опали.  Более  темный  лоскут  в  пелене  облаков  все  покрыл
темнотой. Ангел, казалось, подпрыгнул на пять или шесть футов от  земли  и
тяжело упал. В полумраке  она  видела,  как  он  бьется  на  земле,  затем
услышала его рыдания.
   - Он убился! - сказала Делия. Она  сжала  губы  и  пристально  смотрела
вперед. - Я должна ему помочь.
   Она немного подумала, потом встала, легко и быстро выбежала  за  дверь,
тихонько соскользнула вниз по лестнице - и в сад, в лунный свет. Ангел все
еще лежал на земле и рыдал, сокрушенный горем.
   - Ох, что это с вами? - сказала Делия, наклонившись над  ним,  и  робко
коснулась его головы.
   Ангел перестал рыдать, приподнялся и остановил на ней взгляд. Он  видел
ее лицо в свете месяца, нежное от сострадания.
   - Что это с вами? - повторила она шепотом. - Вы убились?
   Ангел поглядел вокруг и вновь остановил глаза на ее лице.
   - Делия! - прошептал он.
   - Вы убились? - спросила Делия.
   - Мои крылья! - сказал Ангел. - Они бессильны.
   Делия не поняла, но она чувствовала, что это, наверно, очень страшно.
   - Здесь темно, здесь холодно, - шептал Ангел. - Мои крылья бессильны.
   Ей было безотчетно больно видеть слезы на его лице. Она не  знала,  что
делать.
   - Пожалей меня, Делия, - сказал Ангел, вдруг протянув  к  ней  руки.  -
Пожалей меня.
   Ее точно толкнуло опуститься на колени и взять в ладони его лицо.
   - Я не понимаю, - сказала она, - только мне очень жалко. Мне вас  жалко
от всего моего сердца.
   Ангел не ответил ни слова. Он смотрел на ее маленькое  личико  в  ярком
свете месяца, и в его глазах было недоумение и восторг.
   - Странный это мир! - сказал он.
   Она вдруг опустила руки. Облако затянуло месяц.
   - Чем я могу вам помочь? - шептала она. - Я бы все сделала,  только  бы
помочь вам.
   Он все еще смотрел на девушку, отклоняясь от нее на длину своей руки, и
горе на его лице сменилось недоумением. - Странный это мир! - повторил он.
   Они оба говорил