лодушия, прыгнул...
   С этого возвышенного пункта я снова начал осматривать кратер. Далеко, у
самой верхушки отбрасываемой мною огромной тени, белел платок, трепетавший
на кустарнике. Он был очень далеко и казался совсем крошечным, но  Кейвора
не было видно. Мне казалось, что Кейвор должен был бы уже сам искать меня,
ведь мы так договорились. Но его не было.
   Я стоял, приставив ладони к  глазам,  выжидая  и  наблюдая,  в  надежде
каждую секунду увидеть его.  Вероятно,  я  простоял  так  очень  долго.  Я
пробовал кричать, но мой крик утонул в  разреженном  воздухе.  Я  двинулся
было назад к шару, но из  страха  перед  селенитами  отказался  от  своего
намерения - сигнализировать о моем местонахождении,  вывесив  на  соседнем
кустарнике одно из одеял. Я снова стал разглядывать кратер.
   Он производил гнетущее впечатление своей пустынностью. И как тихо  было
вокруг! Смолкли звуки из мира селенитов.  Мертвая  тишина.  Кроме  слабого
шелеста ближайшего кустарника, ни малейшего звука или хоть намека на звук.
Дневная жара уже спала, а ветер становился все более ледяным.
   Проклятый Кейвор!
   Я набрал побольше воздуха, приложил руки рупором ко рту  и  крикнул  во
все горло:
   - Кейвор!
   Но звук моего голоса походил на отдаленное, слабое эхо.
   Я  поглядел  на  сигнальный  платок,  поглядел  на  расширявшуюся  тень
западного утеса, поглядел из-под ладони на Солнце. Мне показалось, что оно
опускается по небу заметно для глаз.
   Тут я понял, что если хочу спасти  Кейвора,  то  надо  действовать,  не
теряя ни минуты. Я сорвал с себя жилет и повесил его  как  знак  на  шипах
кустарника, потом пустился напрямик к платку.  Расстояние  в  две  мили  я
пролетел в несколько сот прыжков. Я уже рассказывал, как  во  время  таких
прыжков словно паришь в воздухе довольно долго, прежде чем снова встать на
ноги. При каждом взлете я искал  глазами  Кейвора  и  удивлялся,  куда  он
скрылся. При каждом прыжке я замечал,  что  Солнце  садится  все  ниже,  и
каждый раз, касаясь ногами скал, я испытывал искушение вернуться назад.
   Последний прыжок - и я очутился в ложбине около платка. Еще один шаг  -
и я на нашем наблюдательном  пункте.  Стоя  возле  платка,  я  внимательно
осмотрел окрестность, уже покрытую  тенями.  Далеко  от  меня,  у  подошвы
полого склона, чернело отверстие тоннеля, через которое  мы  убежали;  моя
тень простиралась до него и касалась его, как черный палец ночи.
   Кейвора нигде не было, стояла мертвая тишина. Только шелест  кустарника
и все длиннее тени. Я вдруг затрясся, как в ознобе.
   "Кейв..."  -  пробовал  я  крикнуть  еще  раз  и   снова   убедился   в
беспомощности человеческого голоса в разреженном воздухе.
   Молчание. Молчание смерти.
   И вдруг я заметил что-то, какой-то клочок ярдах в пятидесяти от меня, у
подошвы склона, среди переломленных веток. Что  бы  это  могло  быть?..  Я
знал, но не хотел верить.
   Я подошел ближе - это была шапочка крикетиста, которую носил Кейвор.  Я
не дотронулся до нее, я стоял и смотрел.
   Теперь  я  понял,  что  разбросанные  вокруг  ветки  были  поломаны   и
потоптаны. Наконец я шагнул вперед и поднял шапочку.
   Я держал ее в руке и  всматривался  в  поломанные  и  примятые  колючие
заросли. На некоторых ветках виднелись темные пятна, но  я  боялся  к  ним
прикоснуться. Невдалеке ветер перекатывал и подгонял ближе ко мне какой-то
маленький и очень белый лоскут.
   Это был клочок бумаги, сжатый в  комок,  точно  его  крепко  сжимали  в
кулаке. Я поднял его: на нем виднелись красные  пятна.  Я  разобрал  также
бледные следы карандаша. Разгладив бумажку, я увидел на  ней  прерывистые,
неровные каракули букв, оканчивавшиеся кривой полосой.
   Я сел на ближайший камень и стал разбирать записку.
   Начало было довольно разборчивое: "Я ранен в колено, - кажется, у  меня
раздроблена коленная чашка, и я не могу ни идти, ни ползти".
   Затем менее четко: "Они гнались за мной некоторое время  и  теперь  это
вопрос..."  По-видимому,  сначала  было  написано  "времени",   но   затем
зачеркнуто и заменено каким-то непонятным словом, "...прежде чем они  меня
захватят. Они преследуют меня".
   Затем почерк делался судорожным. "Я уже слышу их", -  догадался  я,  но
дальше  было  совершенно  неразборчиво.  Потом  несколько  слов,  довольно
четких: "Эти селениты совсем  другие  -  они,  по-видимому,  командуют..."
Снова неразборчиво.
   "Черепа у них больше, гораздо  больше,  тела  более  стройные  и  очень
короткие ноги. Голоса у них более приятные, движения более обдуманны..."
   "Хоть я  и  ранен  и  совершенно  беспомощен,  их  появление  дает  мне
надежду". Как это похоже на Кейвора!
   "Они не стреляли в меня и не пытались убить. Я намерен..."
   В конце внезапная ломаная линия  карандашом  через  всю  бумагу,  а  на
обратной стороне записки и по краям - кровь!
   Пока я стоял, потрясенный и растерянный, с этой ошеломляющей запиской в
руке, что-то мягкое, холодное и легкое коснулось моей  руки  и  исчезло  -
белая пушинка. Первая снежинка - предвестница наступающей ночи.
   В испуге я взглянул наверх: небо уже почернело и  покрылось  множеством
холодных ярких звезд. Я посмотрел на восток:  растительность  этого  разом
увядшего  мира  стала  темно-бронзовой.  Взглянул  на  запад   -   Солнце,
утратившее теперь в сгустившейся белой мгле половину своего жара и блеска,
уже коснулось края кратера и скрывалось за горизонтом. Заросли  кустарника
и зубчатые скалы четко вырисовывались  остроконечными  черными  тенями  на
освещенном небе. Огромное облако  тумана  опускалось  в  необъятное  озеро
темноты. Холодный ветер пронизывал весь кратер. И вдруг в один миг  я  был
окутан падающим снегом, и все вокруг заволоклось мрачной серой пеленой.
   И тут я услышал не громкий, не отчетливый, как в первый раз, а слабый и
глухой,  подобно  замирающему  голосу,  звон  колокола,  тот  самый,   что
приветствовал наступление солнечного дня:
   "Бум!.. Бум!.. Бум!.."
   Эхо прокатилось по кратеру, точно он задрожал,  как  мерцающие  звезды.
Кровавый красный диск Солнца опускался все ниже и ниже...
   "Бум!.. Бум!.. Бум!.."
   Что случилось с Кейвором? Я тупо стоял там и слушал звон,  пока  он  не
прекратился.
   И вдруг зияющее отверстие тоннеля внизу подо  мной  закрылось,  подобно
глазу, и исчезло.
   Я очутился в полном одиночестве.
   Надо мной и вокруг меня, охватывая меня со всех сторон,  подступая  все
ближе  и  ближе,  раскинулась  Вечность,   безначальная,   бесконечная   -
необъятная пустота, в которой и свет, и жизнь, и бытие -  лишь  мимолетный
блеск падающей звезды; холод, тишина, безмолвие, бесконечная и  неумолимая
ночь космического пространства.
   Одиночество,  казалось,   подступало   ко   мне,   я   чувствовал   его
прикосновение.
   - Нет! - воскликнул я. - Нет! Не теперь еще! Погоди! Погоди!
   Мой голос перешел в визг. Я бросил скомканную бумажку, вскарабкался  на
гребень, чтобы осмотреться, и,  собрав  весь  остаток  воли,  запрыгал  по
направлению к оставленному мною знаку, уже едва заметному в туманной дали.
   Прыг, прыг, прыг! Каждый прыжок, казалось, длился столетия.
   Бледный  серпик  Солнца  скрывался  за  горизонтом,  удлинявшиеся  тени
грозили поглотить шар, прежде чем я доберусь до него. Две мили,  не  менее
сотни прыжков, а воздух разрежался, точно выкачиваемый  насосом,  и  холод
сковывал мои суставы. Но если умирать, то умирать  в  движении.  Ноги  мои
скользили в снегу, прыжки становились короче. Один раз  я  упал  в  кусты,
которые рассыпались в прах подо мной; другой раз я споткнулся  и  скатился
кубарем  в  овраг,  исцарапав  до  крови  лицо  и  руки  и  почти  потеряв
направление.
   Но все это было ничто в сравнении с промежутками, с ужасными минутами в
воздухе, когда я летел прямо в  надвигающийся  прилив  ночи.  Дыхание  мое
свистело, в легкие мне точно втыкались ножи. Сердце билось так сильно, что
отдавалось в голове.
   "Доберусь ли, доберусь ли я?"
   Я весь дрожал от страха.
   "Ложись! - уговаривало меня отчаяние. - Ложись!"
   Чем ближе я подходил  к  цели,  тем  отдаленнее  она  мне  казалась.  Я
закоченел, оступался, ушибался,  порезался  несколько  раз,  но  кровь  не
выступала.
   Наконец я увидел шар.
   Я выбился из сил и упал на четвереньки. Легкие мои хрипели.
   Я пополз. На губах моих скоплялся  иней,  ледяные  сосульки  свисали  с
усов; я весь покрылся белым замерзшим воздухом.
   Оставалось еще ярдов двенадцать. В глазах у меня потемнело.
   "Ложись! - кричало отчаяние. - Ложись!"
   Я прикоснулся к тару на миг и замер.
   "Слишком поздно! - нашептывало отчаяние. - Ложись!"
   Я боролся изо всех сил. Я стоял у люка, отупевший, полумертвый.  Кругом
уже не было ничего, кроме снега. Я сделал  нечеловеческое  усилие  и  влез
внутрь. Там было немного теплее.
   Снежные хлопья, хлопья замерзшего воздуха ворвались  в  шар  вместе  со
мной. Я пытался окоченелыми пальцами закрыть и крепко завинтить крышку.  Я
всхлипнул.
   - Я должен! - пробормотал я, стиснув зубы, и дрожащими, словно ломкими,
пальцами стал нащупывать кнопки штор.
   Пока я возился - раньше мне никогда не приходилось этого  делать,  -  я
смутно видел через запотевшее  стекло  огненные  лучи  заходящего  Солнца,
мерцавшие сквозь буран, и темные очертания зарослей кустарника,  гнувшихся
и ломающихся под тяжестью все падающего снега. Все гуще и  гуще  кружились
хлопья, чернея на  светлом  фоне  Солнца.  Что,  если  я  не  справлюсь  с
заслонками?
   Наконец что-то щелкнуло под моими руками, и в одно мгновение  последнее
видение лунного мира исчезло из моих глаз. Я погрузился в  тишину  и  мрак
межпланетного пространства.



        20. МИСТЕР БЕДФОРД В БЕСКОНЕЧНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

   Я чувствовал себя так, точно меня убили. В  самом  деле  я  представляю
себе, что человек, которого внезапно убивают, должен ощущать то же  самое,
что я тогда. В первый момент  -  муки  агонии  и  ужас,  затем  -  тьма  и
безмолвие; ни света, ни жизни, ни Солнца, ни  Луны,  ни  звезд  -  пустота
бесконечности. Хотя я сам вызвал все это,  хотя  я  уже  испытал  все  это
вместе с Кейвором, я был  ошеломлен,  оглушен,  подавлен.  Казалось,  меня
влечет вверх, в бесконечный мрак.  Мои  пальцы  оторвались  от  кнопок,  я
повис, утратив вес, и наконец очень мягко натолкнулся на тюк, золотую цепь
и золотые дубины, плававшие в середине шара.
   Не знаю, как  долго  продолжалось  это  парение.  Внутри  шара  чувство
земного времени терялось еще больше, чем на Луне. При первом прикосновении
к тюку я точно пробудился от тяжелого  сна.  Я  понял,  что  если  я  хочу
бодрствовать и жить, то должен зажечь свет или открыть окно, чтобы увидеть
хоть что-нибудь. Кроме того, мне было  холодно.  Я  оттолкнулся  от  тюка,
схватился за тонкие тросы на стекле и вскарабкался к краю люка.  Теперь  я
разглядел все  кнопки,  оттолкнулся,  облетел  вокруг  тюка  и  испугался,
столкнувшись с  чем-то  тонким  и  широким,  плавающим  в  воздухе;  потом
схватился за трос около самых кнопок и подтянулся до них. Прежде  всего  я
зажег лампочку, чтобы посмотреть, на что я налетел, и  убедился,  что  это
был старый номер газеты "Lloyd's News", носившийся в  пустоте.  Это  сразу
точно вернуло меня из космоса на Землю. Я рассмеялся и  почувствовал,  что
задыхаюсь, - нужно добавить немного кислорода из цилиндра. Потом  я  зажег
грелку,  согрелся,  достал  провизию  и  поел.  Затем  осторожно  принялся
знакомиться с устройством кейворитных штор, чтобы как-нибудь узнать,  куда
несется шар.
   Я открыл и тотчас же захлопнул первую  штору:  меня  ослепил  и  опалил
солнечный свет. Подумав, я приоткрыл шторы  с  противоположной  стороны  и
увидел огромный серп Луны, а позади нее - маленький серпик Земли. Я  очень
удивился, что нахожусь уже так далеко от Луны. Я рассчитывал, что почти не
испытаю толчка при подъеме и что по сравнению с земной атмосферой отлет по
касательной от Луны будет в двадцать восемь раз легче,  чем  от  Земли.  Я
думал, что нахожусь над нашим кратером  во  мраке  ночи,  но  кратер  стал
теперь всего лишь частью белого серпа, заполнявшего небо. А Кейвор?
   Он теперь бесконечно малая величина.
   Я пытался представить себе, что с ним могло случиться. Но тогда  я  был
уверен, что он погиб. Мне казалось,  что  я  вижу  его,  распластанного  и
раздавленного, у подошвы какого-нибудь нескончаемого голубого водопада.  И
вокруг него эти тупоумные насекомые...
   Прикосновение летающей  газеты  вдохновило  меня  и  сделало  на  время
практичным. Мне необходимо вернуться на Землю -  это  ясно,  но,  по  моим
наблюдениям, шар уносился все дальше от  Земли.  Что  бы  ни  случилось  с
Кейвором, даже если он остался жив, - что мне казалось  невероятным  после
того, как я увидел запятнанный кровью обрывок бумаги,  -  я  бессилен  ему
помочь. Он остался там, живой или мертвый, за покровом беспросветной ночи,
и там ему придется пробыть по крайней мере до тех пор,  пока  я  не  смогу
призвать на помощь людей. Собирался ли я это сделать? Да, я думал об этом:
вернуться на Землю, если это возможно, и затем, основательно все  обдумав,
либо показать и  объяснить  устройство  шара  немногим  надежным  людям  и
действовать вместе  с  ними,  или  же  сохранить  тайну,  продать  золото,
приобрести оружие, припасы и одного помощника, а затем вернуться на  Луну,
расправиться с селенитами и освободить Кейвора, если это еще  возможно;  и
уж,  во  всяком  случае,  захватить  побольше  золота,  чтобы   дальнейшие
предприятия построить на более солидном фундаменте. Но все это пока только
мечты. Прежде всего надо еще суметь вернуться на Землю.
   Я принялся думать, как именно можно осуществить возвращение  на  Землю.
Когда предо мной предстали все трудности этой проблемы, я совсем  перестал
думать о том, что будет после возвращения туда. В конце концов  главное  -
это вернуться на Землю.
   Я решил, что лучше всего полететь обратно к Луне,  приблизиться  к  ней
насколько возможно, чтобы потом набрать  скорость  движения;  после  этого
закрыть окна шара и, облетев  Луну,  открыть  окна  в  сторону  Земли,  но
достигну  ли  я  Земли  или  же  просто  буду  вращаться  вокруг  нее   по
гиперболической, параболической или какой-нибудь другой кривой -  этого  я
не знал. Позднее я догадался, что нужно делать,  и,  открыв  некоторые  из
окон к Луне, показавшейся на небе впереди Земли, я  взял  курс  в  сторону
так, чтобы стать против Земли, так как  иначе  я  пролетел  бы  мимо  нее.
Разрешить все эти проблемы было нелегко - ведь я не математик, - и в конце
концов я вернулся на Землю вовсе не потому, что все правильно рассчитал, а
только благодаря счастливому случаю. Если бы я знал  тогда  то,  что  знаю
теперь, - что почти все шансы по теории вероятности против меня, - я бы не
стал даже делать попыток вернуться на Землю. Решив, что мне нужно  делать,
я раскрыл все окна на Луну и скорчился на дне. От толчка  я  подскочил  на
несколько футов в воздухе, повис в самом нелепом положении  и  ждал,  пока
диск Луны увеличится и окажется от меня  на  нужном  расстоянии.  Затем  я
закрою все  окна,  пролечу  мимо  Луны  со  скоростью,  приобретенной  при
сближении с ней, - если только не упаду на  нее,  -  и  направлю  полет  к
Земле.
   Так я и сделал.
   Наконец я убедился, что летел в сторону Луны достаточно долго, и закрыл
окна. Луна скрылась из глаз, но помню, что не почувствовал тогда  никакого
страха, никакого неприятного ощущения; я просто решил  спокойно  сидеть  в
этой  маленькой  клеточке  земного  вещества,  летящей   в   беспредельном
пространстве, пока не достигну Земли. Нагреватель достаточно отеплил  шар,
воздух освежен был кислородом, и, за исключением слабого прилива  крови  к
голове, который я постоянно чувствовал с тех пор, как удалился от Земли, я
чувствовал себя физически довольно хорошо.
   Я решил беречь свет и погасил его. Пришлось сидеть в темноте при  свете
Земли и мерцании звезд. Кругом была такая тишина и покой, что я чувствовал
себя единственным существом во вселенной, однако - странно! - не ощущал ни
одиночества, "ни страха и словно лежал в своей постели на Земле.  Это  тем
более удивительно, что в последние часы моего пребывания в кратере Луны  я
испытывал мучительное чувство одиночества...
   Вы  не  поверите,  но  тот  промежуток  времени,  который  я  провел  в
пространстве, совершенно не походил на земное время. Иногда мне  казалось,
что я восседаю здесь целую вечность, подобно богу на листе лотоса, а порой
весь  полет  с  Луны  на   Землю   длился   словно   одно   мгновение.   В
действительности же прошло несколько земных  недель.  Но  в  этот  отрезок
времени я вложил все свои волнения, чувство голода и  страха.  Я  парил  и
думал о пережитом, о  своей  жизни,  о  побуждениях  и  сокровенных  своих
мыслях, и странное ощущение шири и свободы охватывало меня. Мне  казалось,
что я все расту и расту, что я неподвижен, что я вишу среди звезд, но  все
время я помнил о ничтожестве Земли и моей жизни на ней.
   Я не смогу объяснить всего, что я чувствовал и думал. Без сомнения, все
это результат тех необычных физических условий, в которых я  находился.  Я
просто рассказываю о том, что чувствовал, без всяких комментариев.  Больше
всего меня мучила неуверенность в том, кто я  такой.  Я,  если  можно  так
выразиться, диссоциировался от Бедфорда. Я  смотрел  на  Бедфорда  как  на
жалкое, случайное существо,  с  которым  я  почему-то  связан.  Во  многом
Бедфорд казался мне ослом или низшим животным,  между  тем  как  раньше  я
гордился им и считал, что он незаурядная, сильная личность. Теперь он  был
для меня не просто ослом, но потомком многих поколений ослов. Я  вспоминал
и исследовал его школьные дни, его юность и  первую  любовь  так  же,  как
исследуют  жизнь  муравья  в  песке...  Боюсь,  что  какая-то  доля  этого
презрения сохранилась во  мне  и  по  сей  день,  и  сомневаюсь,  чтобы  я
когда-нибудь вернулся к махровому самодовольству  прежних  лет.  Но  в  то
время это меня нисколько не мучило, потому что я был  совершенно  убежден,
что я не Бедфорд и вообще никто, что я только дух, парящий  в  молчаливом,
невозмутимом пространстве. Что мне за дело до  какого-то  Бедфорда  и  его
пороков? Я не отвечаю за него.
   Сначала я боролся с этим  забавным  заблуждением.  Я  старался  вызвать
разные воспоминания, яркие картины, неясные или острые  эмоции;  я  думал,
что если снова вспыхнет хоть искра какого-нибудь сильного чувства, то  это
состояние растущего отчуждения прекратится. Но я не мог  ничего  поделать.
Вот он, Бедфорд, в шляпе, сдвинутой на затылок, с  развевающимися  фалдами
сюртука, он бежит вниз по Ченсери-Лейн на свой публичный экзамен. Я видел,
как он толчется в толпе  сверстников,  шутит,  здоровается  с  товарищами.
Неужели это я? Я видел Бедфорда в тот же вечер в гостиной  какой-то  дамы:
испачканная шляпа его лежала на столе, а сам он почему-то плакал.  Неужели
и это я? Я видел, что он часто бывает с этой дамой, видел их отношения, их
чувства, но оба казались мне посторонними... Я  видел,  как  он  спешит  в
Лимпн, чтобы сочинять на досуге пьесу, как он  знакомится  с  Кейвором  и,
засучив рукава, трудится над шаром; видел, как он уходит в  Кентербери  из
страха перед полетом. Неужели это все я? Я не верил этому.
   Я все считал, что это галлюцинация, вызванная одиночеством и тем, что я
потерял всякий вес и чувство сопротивления. Я старался  вернуть  себе  это
чувство, ударяясь о шар, щипал себя и стискивал руки. Я даже  зажег  свет,
схватил порванный листок газеты "Lloyd's News" и снова прочел убедительные
подлинные объявления о велосипеде, о джентльмене с частными средствами и о
бедствующей  леди,  продающей  фамильные  вилки  и  ножи.  "Все  они,  без
сомнения, существуют, - говорил я себе. - Вот твой  мир,  ты  Бед  форд  и
возвращаешься, чтобы до конца дней жить среди себе подобных". Но  сомнение
не исчезало, и какой-то внутре