олочились по полу.
     Румата натянул зеленые штаны и белую батистовую рубашку с застиранным
воротом.
     - Кто-нибудь дожидается? - спросил он.
     - Брадобрей ждет, - ответил мальчик. - Да еще  два  дона  в  гостиной
сидят, дон Тамэо с доном Сэра. Вино приказали подать и  режутся  в  кости.
Ждут вас завтракать.
     - Поди зови брадобрея. Благородным донам скажи, что скоро буду. Да не
груби, разговаривай вежливо...


     Завтрак был не очень обильный и оставлял  место  для  скорого  обеда.
Было подано жареное мясо,  сильно  сдобренное  специями,  и  собачьи  уши,
отжатые в уксусе. Пили шипучее ируканское,  густое  коричневое  эсторское,
белое соанское. Ловко разделывая двумя кинжалами баранью ногу,  дон  Тамэо
жаловался на наглость низших сословий.  "Я  намерен  подать  докладную  на
высочайшее имя, - объявил  он.  -  Дворянство  требует,  чтобы  мужикам  и
ремесленному сброду было запрещено показываться в публичных  местах  и  на
улицах. Пусть ходят через дворы и  по  задам.  В  тех  же  случаях,  когда
появление мужика на улице неизбежно, например, при подвозе им хлеба,  мяса
и вина в благородные дома, пусть имеет специальное разрешение министерства
охраны короны". - "Светлая голова! - восхищенно сказал дон  Сэра,  брызгая
слюнями и мясным соком. -  А  вот  вчера  при  дворе..."  И  он  рассказал
последнюю новость. Пассия дона Рэбы, фрейлина Окана, неосторожно наступила
королю на больную ногу. Его величество пришел в ярость  и,  обратившись  к
дону Рэбе, приказал примерно наказать преступницу. На  что  дон  Рэба,  не
моргнув глазом, ответил:  "Будет  исполнено,  ваше  величество.  Нынче  же
ночью!" "Я так хохотал, - сказал дон Сэра, крутя головой, - что у меня  на
камзоле отскочили два крючка..."
     Протоплазма,   думал   Румата.   Просто   жрущая   и   размножающаяся
протоплазма.
     - Да, благородные доны, - сказал он. - Дон Рэба - умнейший человек...
     - Ого-го! - сказал дон Сэра. - Еще какой! Светлейшая голова!..
     - Выдающийся деятель, - сказал дон Тамэо значительно и с чувством.
     - Сейчас даже  странно  вспомнить,  -  продолжал  Румата,  приветливо
улыбаясь, - что говорилось о нем всего год назад. Помните, дон Тамэо,  как
остроумно вы осмеяли его кривые ноги?
     Дон Тамэо поперхнулся и залпом осушил стакан ируканского.
     - Не припоминаю, - пробормотал он. - Да и какой из меня осмеятель...
     - Было, было, - сказал дон Сэра, укоризненно качая головой.
     - Действительно! - воскликнул Румата. - Вы же присутствовали при этой
беседе, дон Сэра! Помню вы еще так хохотали над остроумными пассажами дона
Тамэо, что у вас что-то там отлетело в туалете...
     Дон Сэра побагровел и стал длинно и косноязычно оправдываться, причем
все время врал. Помрачневший дон Тамэо приналег на  крепкое  эсторское,  а
так как он, по его собственным словам, "как начал с  позавчерашнего  утра,
так по сю пору не может остановиться", его, когда они выбрались  из  дома,
пришлось поддерживать с двух сторон.
     День был солнечный, яркий. Простой народ толкался между домами,  ища,
на что бы поглазеть, визжали и свистели мальчишки, кидаясь грязью, из окон
выглядывали  хорошенькие  горожанки  в  чепчиках,   вертлявые   служаночки
застенчиво  стреляли  влажными  глазками,  и  настроение  стало  понемногу
подниматься. Дон Сэра очень ловко сшиб с ног какого-то мужика  и  чуть  не
помер со смеха, глядя, как мужик  барахтается  в  луже.  Дон  Тамэо  вдруг
обнаружил, что надел перевязи с мечами задом наперед, закричал: "Стойте! "
- и стал крутиться на месте, пытаясь  перевернуться  внутри  перевязей.  У
дона Сэра опять что-то отлетело на камзоле. Румата поймал за розовое  ушко
пробегавшую служаночку и попросил ее помочь дону  Тамэо  привести  себя  в
порядок.  Вокруг  благородных  донов  немедленно  собралась  толпа  зевак,
подававших служаночке советы, от которых та стала  совсем  пунцовой,  а  с
камзола дона Сэра градом сыпались застежки, пуговки и пряжки.  Когда  они,
наконец, двинулись дальше, дон Тамэо  принялся  во  всеуслышание  сочинять
дополнение к своей докладной,  в  котором  он  указывал  на  необходимость
"непричисления хорошеньких особ женского пола к мужикам и  простолюдинам".
Тут дорогу им преградил воз с  горшками.  Дон  Сэра  обнажил  оба  меча  и
заявил, что благородным донам не пристало обходить всякие там горшки и  он
проложит себе дорогу сквозь этот воз. Но  пока  он  примеривался,  пытаясь
различить, где кончается стена дома и начинаются горшки, Румата взялся  за
колеса и развернул воз, освободив проход. Зеваки,  восхищенно  наблюдавшие
за  происходившим,  прокричали  Румате  тройное  "ура".  Благородные  доны
двинулись было дальше, но из окна на третьем этаже высунулся толстый сивый
лавочник и стал распространяться  о  бесчинствах  придворных,  на  которых
"орел  наш  дон  Рэба  скоро  найдет  управу".  Пришлось   задержаться   и
переправить в это окно весь груз горшков. В последний горшок Румата бросил
две золотые  монеты  с  профилем  Пица  Шестого  и  вручил  остолбеневшему
владельцу воза.
     - Сколько вы ему дали? - спросил дон Тамэо, когда они пошли дальше.
     - Пустяк, - небрежно ответил Румата. - Два золотых.
     - Спина святого Мики! - воскликнул дон Тамэо. - Вы богаты! Хотите,  я
продам вам своего хамахарского жеребца?
     - Я лучше выиграю его у вас в кости, - сказал Румата.
     - Верно! - сказал дон Сэра и остановился. - Почему бы нам не  сыграть
в кости!
     - Прямо здесь? - спросил Румата.
     - А почему бы нет? - спросил дон Сэра. -  Не  вижу,  почему  бы  трем
благородным донам не сыграть в кости там, где им хочется!
     Тут дон Тамэо вдруг упал. Дон Сэра зацепился за его ноги и тоже упал.
     - Я совсем забыл, - сказал он. - Нам ведь пора в караул.
     Румата поднял их и повел, держа за локти. У огромного  мрачного  дома
дона Сатарины он остановился.
     - А не зайти ли нам к старому дону? - спросил он.
     - Совершенно не вижу, почему бы трем благородным  донам  не  зайти  к
старому дону Сатарине, - сказал дон Сэра.
     Дон Тамэо открыл глаза.
     - Находясь на службе короля, - провозгласил он, - мы должны  всемерно
смотреть  в  будущее.  Д-дон  Сатарина  -  это  пройденный  этап.  Вперед,
благородные доны! Мне нужно на пост...
     - Вперед, - согласился Румата.
     Дон Тамэо снова уронил голову на грудь и больше  уже  не  просыпался.
Дон Сэра, загибая пальцы, рассказывал о своих любовных  победах.  Так  они
добрались до дворца. В караульном помещении Румата с  облегчением  положил
дона Тамэо на скамью, а дон Сэра уселся за стол, небрежно отодвинул  пачку
ордеров, подписанных королем, и заявил, что пришла, наконец,  пора  выпить
холодного ируканского. Пусть  хозяин  катит  бочку,  приказал  он,  а  эти
девочки (он указал на караульных гвардейцев, игравших в  карты  за  другим
столом) пусть идут сюда. Пришел начальник караула,  лейтенант  гвардейской
роты. Он долго присматривался к дону Тамэо и приглядывался к дону Сэра;  и
когда дон  Сэра  осведомился  у  него,  "зачем  увяли  все  цветы  в  саду
таинственном любви", решил, что посылать их сейчас на  пост,  пожалуй,  не
стоит. Пусть пока так полежат.
     Румата  проиграл  лейтенанту  золотой  и  поговорил  с  ним  о  новых
форменных перевязях и о способах заточки мечей. Он заметил  между  прочим,
что собирается зайти к дону Сатарине, у  которого  есть  оружие  старинной
заточки, и был очень огорчен, узнав, что почтенный  вельможа  окончательно
спятил: еще месяц назад выпустил своих  пленников,  распустил  дружину,  а
богатейший пыточный арсенал безвозмездно передал  в  казну.  Стодвухлетний
старец заявил, что остаток жизни намеревается посвятить  добрым  делам,  и
теперь, наверное долго не протянет.
     Попрощавшись с лейтенантом, Румата вышел из  дворца  и  направился  в
порт. Он шел, огибая лужи и перепрыгивая через рытвины,  полные  зацветшей
водой, бесцеремонно  расталкивая  зазевавшихся  простолюдинов,  подмигивая
девушкам, на которых внешность его производила,  по-видимому,  неотразимое
впечатление, раскланивался с дамами, которых несли в  портшезах,  дружески
здоровался со знакомыми дворянами и нарочито не замечал серых штурмовиков.
     Он сделал небольшой крюк, чтобы зайти в Патриотическую  школу.  Школа
эта была учреждена иждивением дона Рэбы два года назад для  подготовки  из
мелкопоместных и купеческих недорослей военных и административных  кадров.
Дом был каменный,  современной  постройки,  без  колонн  и  барельефов,  с
толстыми стенами, с узкими бойницеобразными окнами, с полукруглыми башнями
по сторонам  главного  входа.  В  случае  надобности  в  доме  можно  было
продержаться.
     По узким ступеням Румата поднялся на второй этаж и, звеня шпорами  по
камню, направился мимо классов к кабинету прокуратора  школы.  Из  классов
неслось жужжание голосов,  хоровые  выкрики.  "Кто  есть  король?  Светлое
величество. Кто есть министры? Верные, не  знающие  сомнений...",  "...  И
бог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял...", "... А ежели  рожок
дважды  протрубит,  рассыпаться  по  двое  как бы  цепью,  опустив  притом
пики...", "...Когда же пытуемый  впадает  в  беспамятство,  испытание,  не
увлекаясь, прекратить..."
     Школа, думал Румата. Гнездо мудрости. Опора культуры...
     Он, не стучась, толкнул низкую сводчатую дверь  и  вошел  в  кабинет,
темный и ледяной, как погреб. Навстречу из-за огромного стола, заваленного
бумагой и тростями для  наказаний,  выскочил  длинный  угловатый  человек,
лысый,  с  провалившимися  глазами,  затянутый  в  узкий  серый  мундир  с
нашивками министерства охраны короны. Это и был прокуратор  Патриотической
школы высокоученый отец Кин - садист-убийца, постригшийся в монахи,  автор
"Трактата о доносе", обратившего на себя внимание дона Рэбы.
     Небрежно кивнув в ответ  на  витиеватое  приветствие,  Румата  сел  в
кресло и положил ногу на ногу. Отец Кин остался стоять, согнувшись в  позе
почтительного внимания.
     - Ну, как дела? - спросил  Румата  благосклонно.  -  Одних  грамотеев
режем, других учим?
     Отец Кин осклабился.
     - Грамотей не есть враг короля, -  сказал  он.  -  Враг  короля  есть
грамотей-мечтатель,  грамотей  усомнившийся,  грамотей  неверящий!  Мы  же
здесь...
     - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю.  Что  пописываешь?  Читал  я
твой трактат - полезная  книга,  но  глупая.  Как  же  это  ты?  Нехорошо.
Прокуратор!..
     - Не умом поразить тщился, -  с  достоинством  ответил  отец  Кин.  -
Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не
надобны. Надобны верные. И мы...
     - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Так  пишешь  что  новое  или
нет?
     - Собираюсь подать  на  рассмотрение  министру  рассуждение  о  новом
государстве, образцом коего полагаю Область Святого Ордена.
     - Это что же ты? - удивился Румата. - Всех нас в монахи хочешь?..
     Отец Кин стиснул руки и подался вперед.
     - Разрешите пояснить, благородный дон, - горячо сказал  он,  облизнув
губы.  -  Суть  совсем  в  ином!  Суть  в  основных  установлениях  нового
государства.  Установления  просты,  и  их  всего  три:  слепая   вера   в
непогрешимость  законов,  беспрекословное  оным   повиновение,   а   также
неусыпное наблюдение каждого за всеми!
     - Гм, - сказал Румата. - А зачем?
     - Что "зачем"?
     - Глуп ты все-таки, - сказал Румата. - Ну ладно, верю. Так о чем  это
я ?.. Да! Завтра ты примешь двух новых наставников. Их зовут: отец  Тарра,
очень почтенный старец, занимается этой...  космографией,  и  брат  Нанин,
тоже  верный  человек,  силен  в  истории.  Это  мои  люди,  и  прими   их
почтительно. Вот залог. - Он бросил на стол  звякнувший  мешочек.  -  Твоя
доля здесь - пять золотых... Все понял?
     - Да, благородный дон, - сказал отец Кин.
     Румата зевнул и огляделся.
     - Вот и хорошо, что понял, - сказал он. - Мой  отец  почему-то  очень
любил этих людей и завещал мне устроить их жизнь. Вот объясни мне,  ученый
человек, откуда в благороднейшем доне может  быть  такая  привязанность  к
грамотею?
     - Возможно, какие-нибудь особые заслуги? - предположил отец Кин.
     - Это ты  о чем? - подозрительно  спросил  Румата. - Хотя почему  же?
Да... Дочка там хорошенькая или сестра... Вина, конечно, у тебя здесь нет?
     Отец Кин виновато развел руки. Румата взял со стола один из листков и
некоторое время подержал перед глазами.
     - "Споспешествование"... - прочел он. - Мудрецы! - он  уронил  листок
на пол и встал. - Смотри, чтобы твоя ученая свора их здесь не  обижала.  Я
их как-нибудь навещу, и если узнаю... - Он поднес под нос отцу Кину кулак.
- Ну ладно, ладно, не бойся, не буду...
     Отец Кин почтительно хихикнул.  Румата  кивнул  ему  и  направился  к
двери, царапая пол шпорами.
     На улице Премногоблагодарения он заглянул в  оружейную  лавку,  купил
новые кольца  для  ножен,  попробовал  пару  кинжалов  (покидал  в  стену,
примерил к ладони - не понравилось), затем, присев на прилавок,  поговорил
с хозяином, отцом Гауком. У отца  Гаука  были  печальные  добрые  глаза  и
маленькие бледные руки  в  неотмытых  чернильных  пятнах.  Румата  немного
поспорил  с  ним  о  достоинствах  стихов  Цурэна,   выслушал   интересный
комментарий к строчке "Как  лист  увядший  падает  на  душу...",  попросил
прочесть что нибудь новенькое и, повздыхав вместе с автором над невыразимо
грустными строфами, продекламировал перед уходом "Быть  или  не  быть?"  в
своем переводе на ируканский.
     - Святой Мика! - вскричал воспламененный отец Гаук. - Чьи это стихи?
     - Мои, - сказал Румата и вышел.
     Он зашел в  "Серую  Радость",  выпил  стакан  арканарской  кислятины,
потрепал хозяйку по щеке, перевернул, ловко двинув мечом, столик  штатного
осведомителя, пялившего на него пустые глаза, затем прошел в дальний  угол
и отыскал там обтрепанного бородатого человечка с чернильницей на шее.
     - Здравствуй, брат Нанин, - сказал он.  -  Сколько  прошений  написал
сегодня?
     Брат Нанин застенчиво улыбнулся, показав мелкие испорченные зубы.
     - Сейчас пишут мало прошений, благородный дон, - сказал  он.  -  Одни
считают, что просить бесполезно, а другие рассчитывают в  ближайшее  время
взять без спроса.
     Румата наклонился к его уху и рассказал, что  дело  с  Патриотической
школой улажено.
     - Вот тебе два золотых, - сказал он в заключение. - Оденься,  приведи
себя в порядок. И будь осторожнее...  хотя  бы  в  первые  дни.  Отец  Кин
опасный человек.
     - Я прочитаю ему свой "Трактат о слухах", - весело сказал брат Нанин.
- Спасибо, благородный дон.
     - Чего не сделаешь в память о своем отце! - сказал Румата. - А теперь
скажи, где мне найти отца Тарра?
     Брат Нанин перестал улыбаться и растерянно замигал.
     - Вчера здесь случилась драка, - сказал он. - А  отец  Тарра  немного
перепил. И потом он же рыжий... Ему сломали ребро.
     Румата крякнул от досады.
     - Вот несчастье! - сказал он. - И почему вы так много пьете?
     - Иногда бывает трудно удержаться, - грустно сказал брат Нанин.
     - Это верно, - сказал Румата. - Ну что ж, вот еще два золотых, береги
его.
     Брат Нанин наклонился, ловя его руку. Румата отступил.
     - Ну-ну, - сказал он. - Это не самая  лучшая  из  твоих  шуток,  брат
Нанин. Прощай.


     В порту пахло, как нигде в  Арканаре.  Пахло  соленой  водой,  тухлой
тиной, пряностями, смолой,  дымом,  лежалой  солониной,  из  таверн  несло
чадом, жареной рыбой, прокисшей брагой. В  душном  воздухе  висела  густая
разноязыкая ругань. На пирсах, в тесных проходах  между  складами,  вокруг
таверн толпились тысячи людей  диковинного  вида:  расхлюстанные  матросы,
надутые  купцы,  угрюмые  рыбаки,  торговцы  рабами,  торговцы  женщинами,
раскрашенные девки, пьяные солдаты, какие-то неясные  личности,  увешанные
оружием, фантастические оборванцы с золотыми браслетами на грязных  лапах.
Все были возбуждены и обозлены. По приказу дона Рэбы вот уже  третий  день
ни один корабль,  ни  один  челнок  не  мог  покинуть  порта.  У  причалов
поигрывали ржавыми мясницкими топорами  серые  штурмовики  -  поплевывали,
нагло и злорадно поглядывая на толпу. На арестованных кораблях группами по
пять-шесть человек сидели на корточках ширококостные,  меднокожие  люди  в
шкурах шерстью наружу и медных колпаках - наемники-варвары,  никудышные  в
рукопашном бою, но страшные вот  так,  на  расстоянии,  своими  длиннющими
духовыми трубками, стреляющими отравленной колючкой. А за лесом  мачт,  на
открытом рейде чернели в мертвом штиле длинные боевые галеры  королевского
флота. Время  от  времени  они  испускали  красные  огненно-дымные  струи,
воспламеняющие море, - жгли нефть для устрашения.
     Румата миновал таможенную канцелярию,  где  перед  запертыми  дверями
сгрудились угрюмые морские волки, тщетно ожидающие  разрешения  на  выход,
протолкался через крикливую толпу,  торгующую  чем  попало  (от  рабынь  и
черного жемчуга до наркотиков и дрессированных пауков),  вышел  к  пирсам,
покосился на выложенные в ряд для всеобщего обозрения на самом  солнцепеке
раздутые трупы в  матросских  куртках  и,  описав  дугу  по  захламленному
пустырю, проник в вонючие улочки портовой  окраины.  Здесь  было  тише.  В
дверях убогих притончиков дремали полуголые девки, на перекрестке  валялся
разбитой мордой вниз упившийся солдат с вывернутыми карманами, вдоль  стен
крались подозрительные фигуры с бледными ночными физиономиями.
     Днем Румата был здесь впервые и сначала удивился, что  не  привлекает
внимания: встречные заплывшими глазами глядели  либо  мимо,  либо  как  бы
сквозь него, хотя и сторонились, давая дорогу. Но, сворачивая за угол,  он
случайно обернулся и успел заметить, как десятка  полтора  разнокалиберных
голов, мужских и женских, лохматых и лысых, мгновенно втянулись в двери, в
окна, в подворотни. Тогда он  ощутил  странную  атмосферу  этого  гнусного
места, атмосферу не то чтобы вражды или опасности, а какого-то нехорошего,
корыстного интереса.
     Толкнув плечом дверь, он вошел в один из притонов, где  в  полутемной
зальце дремал за стойкой длинноносый старичок с лицом  мумии.  За  столами
было пусто. Румата неслышно подошел к стойке  и  примерился  уже  щелкнуть
старика в длинный нос, как вдруг заметил, что спящий старик вовсе не спит,
а сквозь голые прижмуренные  веки  внимательно  его  разглядывает.  Румата
бросил на стойку серебряную монетку, и глаза  старичка  сейчас  же  широко
раскрылись.
     - Что будет угодно благородному дону? - деловито  осведомился  он.  -
Травку? Понюшку? Девочку?
     - Не притворяйся, - сказал Румата. - Ты знаешь, зачем я сюда прихожу.
     - Э-э, да никак это дон Румата! - с необычайным  удивлением  вскричал
старик. - Я и то смотрю, что-то знакомое...
     Сказавши это, он снова опустил веки. Все  было  ясно.  Румата  обошел
стойку и пролез сквозь узкую  дверь  в  соседнюю  комнатушку.  Здесь  было
тесно, темно и воняло душной кислятиной. Посредине  за  высокой  конторкой
стоял, согнувшись над  бумагами,  сморщенный  пожилой  человек  в  плоской
черной шапочке. На конторке мигала коптилка, и в сумраке виднелись  только
лица людей, неподвижно сидевших у стен.  Румата,  придерживая  мечи,  тоже
нашарил табурет у стены и сел. Здесь  были  свои  законы  и  свой  этикет.
Внимания на вошедшего никто не обратил: раз пришел  человек,  значит,  так
надо, а если не надо, то мигнут - и не станет человека. Ищи  его  хоть  по
всему свету... Сморщенный старик прилежно скрипел пером, люди у стен  были
неподвижны. Время от времени то один из них, то другой  протяжно  вздыхал.
По стенам, легонько топоча, бегали невидимые ящерицы-мухоловки.
     Неподвижные люди у стен были главарями банд - некоторых Румата  давно
знал в лицо. Сами по себе эти тупые животные стоили немного. Их психология
была не сложнее психологии среднего  лавочника.  Они  были  невежественны,
беспощ