видят люди, но были четко 
разложены на всевозможные оттенки. 
	- Музыка...- сказал Байбак. 
	- Да, конечно. И что? 
	- Музыка,- повторил Байбак,- это вибрация. Вибрация падающей 
воды. 
	- Но, Байбак, ты же ничего не знаешь о вибрациях! 
	- Нет, знаю,- возразил Байбак.- Это мне только что вскочило в 
голову. 
	Фаулер мысленно ахнул. 
	- Только что вскочило! 
	И внезапно ему самому пришла в голову формула... формула 
процесса, с помощью которого можно было бы создать металл, способный 
выдерживать давление юпитерианской атмосферы. 
	Фаулер в изумлении уставился на водопад, и его сознание 
мгновенно восприняло все множество цветов и в точной 
последовательности распределило их по спектру. Это сделалось как-то само 
собой. На пустом месте - ведь он ничего не знал о металлах, ни о цветах. 
	- Байбак! - вскричал он.- Байбак, с нами что-то происходит! 
	- Ага,- сказал Байбак.- Я знаю. 
	- Это наш мозг,- продолжал Фаулер.- Мы используем его весь, до 
последнего скрытого уголка. Используем, чтобы узнать то, что должны 
были бы знать с самого начала. 
	И новообретенная ясность мысли подсказала ему, что дело не 
ограничится только красками водопада или металлом, способным 
выдержать давление атмосферы Юпитера,- он уже предвидел многое 
другое, хотя пока еще не мог точно определить, что именно. Но, во всяком 
случае, то, что должен был бы знать любой мозг, если бы он полностью 
использовал свои возможности. 
	- Мы все еще принадлежим Земле,- сказал Фаулер.- Мы только-
только начинаем постигать начатки того, что нам предстоит узнать, того, 
что мы не сможем узнать, оставаясь просто людьми, так как наш прежний 
мозг был плохо приспособлен для интенсивного мышления и не обладал 
некоторыми свойствами, необходимыми для полноты познания. 
	Он оглянулся на станцию - ее темный купол отсюда казался совсем 
крохотным. 
	Там остались его сотрудники, которые не были способны увидеть 
красоту Юпитера. Они считали, что клубящийся туман и струи ливня 
скрывают от их взглядов поверхность планеты. Тогда как виноваты в этом 
были только их глаза. Слабые глаза, не способные увидеть красоту облаков, 
не способные различить что-либо за завесом дождя. И тела, не 
воспринимающие упоительную музыку, которую рождают падающие с 
обрыва струи. 
	И он, Фаулер, тоже ждал встречи с ужасным, трепетал перед 
неведомыми опасностями, готовился смириться с тягостным, чуждым 
существованием. 
	Но вместо всего этого он обрел многое, что было ему недоступно в 
человеческом обличье. Более сильное и ловкое тело. Бьющую ключом 
радость жизни. Более острый ум. И мир более прекрасный, чем тот, какой 
когда-либо грезился мечтателям на Земле. 
	- Идем же! - теребил его Байбак. 
	- Куда ты хочешь идти? 
	- Да куда угодно! - ответил Байбак.- Просто отправимся в путь и 
посмотрим, где он окончится. У меня такое чувство... ну, просто такое 
чувство. 
	- Я понимаю,- сказал Фаулер. 
	Потому что и у него было это чувство. Чувство какого-то высокого 
предназначения. Ощущение величия. Уверенность, что за гранью горизонта 
их ждут удивительные приключения... Нет, нечто большее, чем самые 
захватывающие приключения! 
	И он понял, что пять его предшественников также испытали это 
чувство. Их тоже охватило властное стремление отправиться туда - 
навстречу более полной жизни, более совершенным знаниям. 
	Вот почему ни один из них не вернулся. 
	- Я не хочу назад! - сказал Байбак. 
	- Но нас там ждут,- ответил Фаулер, направился было к станции и 
вдруг остановился. 
	Вернуться в стены купола. Вернуться в прежнее больное тело. 
Раньше оно не казалось ему больным, но теперь он понял, что такое 
настоящее здоровье. 
	Назад - к затуманенному мозгу, к спутанности мыслей. Назад - к 
шевелящимся ртам, которые образуют звуки, воспринимаемые другими. 
Назад - к зрению, которое хуже, чем слепота. Назад - к связанности 
движений, назад к незнанию. 
	- Нам столько надо сделать и столько увидеть! - настаивал Байбак.- 
Мы еще должны многому научиться. Узнать, открыть... 
	Да, они могут многое открыть. Возможно, они найдут тут 
цивилизацию, по сравнению с которой земная цивилизация покажется 
ничтожной. Они найдут здесь красоту и - что еще важнее - настоящее 
восприятие красоты. И дружбу, какой еще никто не знавал - ни один 
человек и ни одна собака, 
	И жизнь - такую полную, что по сравнению с ней его прошлое 
казалось лишь прозябанием. 
	- Я не могу вернуться,- сказал Байбак.- Они опять сделают меня 
псом. 
	- А меня - человеком,- ответил Фаулер.- Но мы вернемся, когда 
узнаем то, что должны узнать. 
 
 
 
 
 
	Комментарий к пятому преданию. 
 
	Шаг за шагом, по мере того как развертывается действие, читатель 
получает все более полное представление о роде людском. И все больше 
убеждается, что этот род скорее всего вымышлен. Не могло такое племя 
пройти путь от скромных ростков до высот культуры, которая 
приписывается ему преданиями. Слишком многого ему недостает. Мы уже 
видели, что ему не хватает устойчивости. Увлечение машинной 
цивилизацией в ущерб культуре, основанной на более глубоких и значимых 
жизненных критериях, говорит об отсутствии фундаментальных качеств. А 
пятое предание показывает нам к тому же, что это племя располагало 
ограниченными средствами общения - обстоятельство, которое отнюдь не 
способствует движению вперед. Неспособность Человека по-настоящему 
понять и оценить мысли и взгляды своих собратьев - камень преткновения, 
какого никакая инженерная премудрость не могла бы преодолеть. Что сам 
Человек отдавал себе в этом отчет, видно из того, как он стремился 
овладеть учением Джуэйна. Однако следует отметить, что им руководила не 
надежда вооружить свой разум новым качеством, а погоня за властью и 
славой. В учении Джуэйна Человек видел средство за несколько десятков 
лет продвинуться вперед на сто тысячелетий. От предания к преданию 
становится все яснее, что Человек бежал наперегонки то ли с самим собой, 
то ли с неким воображаемым преследователем, который мчался за ним по 
пятам, дыша в затылок. Он исступленно домогался познания и власти, но 
остается совершенной загадкой, на что он намеревался их употребить. 
	Согласно преданию, Человек расстался с пещерами миллион лет 
назад. И однако он всего лишь за сто с небольшим лет до описанного в 
пятом предании времени нашел в себе силы отринуть убийство, 
составлявшее одну из фундаментальных черт его образа жизни. Это ли не 
подлинное мерило дикости Человека: миллион лет понадобился ему, чтобы 
избавиться от наклонности к убийству, и он считает это великим 
достижением. 
	После знакомства с этим преданием большинству читателей 
покажется вполне убедительной гипотеза Борзого, что Человек введен в 
повествование намеренно, как антитеза всему, что олицетворяет собой Пес 
как этакий воображаемый противник, персонаж социологической басни. В 
пользу такого вывода говорят и многократные свидетельства отсутствия у 
Человека осознанной цели, его непрестанных метаний и попыток обрести 
достойный образ жизни, который упорно не дается ему в руки, потому, быть 
может, что Человек никогда сам не знает точно, чего хочет. 
 
 
 
 
	V. 
 
	РАЙ 
 
	... И вот перед ним купол. Приникшее к земле чужеродное тело, 
которое решительно не сочеталось с пурпурной мглой Юпитера, испуганное 
творение, сжавшееся в комок от страха перед огромной планетой. 
Существо, бывшее некогда Кентом Фаулером, смотрело на купол, широко 
расставив крепкие ноги. 
	Чужеродное тело... Как же сильно я отдалился от людей. Ведь оно 
совсем не чужеродное. В этом куполе я жил, мечтал, думал о будущем. Его 
я покинул со страхом в душе. К нему возвращаюсь со страхом в душе. 
	Меня обязывает к этому память о людях, которые были подобны 
мне до того, как я стал другим, до того, как обрел жизнерадостность, 
бодрость, счастье, недоступные человеку. 
	Байбак коснулся его боком, и душу Фаулера согрело веселое 
дружелюбие бывшего пса, осязаемое дружелюбие, и товарищество, и 
любовь, которые, надо думать, существовали все время, но о которых 
Фаулер не подозревал, пока он оставался человеком, а Байбак - псом. 
	Мозг уловил мысли пса. 
	- Не делай этого, дружище, - говорил Байбак. 
	- Я обязан, Байбак, понимаешь, - ответил Фаулер чуть ли не со 
стоном. - Для чего я вышел из купола? Чтобы выяснить, что же такое на 
самом деле Юпитер. Теперь я могу рассказать им об этом, могу принести 
долгожданный ответ. 
	~Ты обязан был сделать это давным- давно~, произнес мысленный 
голос, неясный, далекий человеческий голос откуда-то из недр его 
юпитерианского сознания. ~Но из трусости ты все откладывал и 
откладывал. Ты бежал, потому что боялся возвращаться. Боялся, что тебя 
снова превратят в человека.~ 
	- Мне будет одиноко, - сказал Байбак, сказал, не произнеся ни 
слова, просто Фаулеру передалось чувство одиночества, послышался 
раздирающий душу прощальный звук. Как будто его сознание и сознание 
Байбака на миг слились воедино. 
	Он стоял молча, в нем поднималось отвращение. Отвращение при 
мысли о том, что его снова превратят в человека, вернут ему неполноценное 
тело, неполноценный разум. 
	- Я пошел бы с тобой, - сказал Байбак, - но ведь я не выдержу, могу 
при этом умереть. Ты же знаешь, я совсем одряхлел. И блохи заели меня, 
старика. От зубов пеньки остались, желудок не варил. А какие ужасные сны 
мне снились. Щенком я любил гоняться за кроликами, теперь же во сне 
кролики за мной гонялись. 
	- Ты останешься здесь, - сказал Фаулер. - Я еще вернусь сюда. 
	~Если смогу убедить их,~ подумал он. ~Если получится... 
	Если сумею им объяснить.~ 
	Он поднял широкую голову и проследил взглядом череду холмов, 
переходящих в высокие горы, окутанные розовой и пурпурной мглой. 
Молния прочертила в небе зигзаг, озаряя мглу и облака ликующим светом. 
	Медленно, неохотно он побрел вперед. На крыльях ветра прилетел 
какой-то тонкий запах, и он вобрал его всем телом, точно кот, катающийся 
по кошачьей мяте. Нет, не запах, конечно, просто он не мог подобрать 
лучшего, более точного слова. Пройдут годы, и люди разработают новую 
терминологию. 
	Как рассказать им о летучей мгле, что стелется над холмами? О 
чистой прелести этого запаха? Какие-то вещи они, конечно, поймут. Что 
здесь не ощущаешь потребности в еде и никогда не хочешь спать, что нет 
ничего похожего на терзающие человека неврозы. Это они поймут, потому 
что тут вполне годятся обыкновенные слова, годится существующий язык. 
	Но как быть с остальным - со всем тем, что требует новой лексики? 
С чувствами, которых человек еще никогда не испытывал? С качествами, о 
которых он и не мечтал? Как рассказать о небывалой ясности ума и остроте 
мысли, о способности использовать весь мозг до последней клеточки? Обо 
всем том, что здесь само собой разумеется, но чего человек никогда не знал 
и не умел, потому что его организм лишен необходимых свойств. 
	~Я напишу об этом~, сказал он себе. ~Сяду и, не торопясь, все 
опишу~. 
	А впрочем, слово, запечатленное на бумаге, тоже далеко не 
совершенное орудие... 
	Над кварцевой шкурой купола выступал телевизионный 
иллюминатор, и Фаулер доковылял до него. По иллюминатору бежали 
струйки сгустившейся мглы, поэтому он выпрямился перед ним во весь 
рост. 
	Сам-то он все равно ничего не разглядит, зато люди внутри купола 
увидят его. Люди, которые ведут непрерывные наблюдения, следят за 
бушующей стихией Юпитера, за неистовыми ураганами и аммиачными 
дождями, за стремительно летящими облаками смертоносного метана. Ведь 
людям Юпитер представляется только таким. 
	Подняв переднюю лапу, он быстро начертил на влажной 
поверхности иллюминатора буквы, написал задом наперед свою фамилию. 
	Они должны знать, кто пришел, чтобы не было ошибки. Должны 
знать, какую программу закладывать. Иначе его могут преобразовать в 
чужое тело. Возьмут не ту матрицу, и выйдет из аппарата кто-то другой: 
юный Ален, или Смит, или Пелетье. И ошибка может оказаться роковой. 
	Аммиачный дождь сначала размазал, потом вовсе смыл буквы. 
Маузер написал их снова. 
	Уж теперь-то разберут. Прочтут и поймут, что вернулся с отчетом 
один из тех, кого преобразовали в скакунов. 
	Он опустился на траву и быстро повернулся к двери 
преобразовательного отсека. Она медленно отворилась ему навстречу. 
	- Прощай, Байбак, - тихо вымолвил Фаулер. 
	Тотчас в мозгу зазвучало тревожное предупреждение: 
	~Еще не поздно! Ты еще не вошел. Еще можешь передумать. 
Повернуть кругом и бежать.~ 
	Мысленно скрипя зубами, он решительно пошел вперед. Ощутил 
металлический пол под ногами, почувствовал, как позади него закрылась 
дверь. Уловил напоследок обрывок мыслей Байбака, потом воцарился мрак. 
	Перед ним была камера преобразователя, и он направился к ней 
вверх по наклонному ходу. 
	~Человек и пес уходили вдвоем,~ подумал он, ~и вот теперь 
человек возвращается.~ 
 
 
	Пресс-конференция проходила успешно. Текущая информация 
содержала одни приятные новости. 
	Да-да, сообщил репортерам Тайлер Вебстер, недоразумение на 
Венере полностью улажено. Достаточно было представителям сторон 
встретиться и побеседовать вместе. Эксперименты по жизнеобеспечению в 
холодных лабораториях на Плутоне протекают нормально. Экспедиция к 
Альфе Центавра стартует, как было предусмотрено, вопреки всем слухам о 
том, что она будто бы срывается. Коммерческий совет скоро выпустит 
новый прейскурант на ряд предметов межпланетной торговли, 
устраняющий некоторые несоответствия. 
	Ничего сенсационного. Никаких броских заголовков. Ничего 
потрясающего для јПоследних известийЅ. 
	- Тут Джон Калвер попросил меня напомнить вам, господа, - 
продолжал Вебстер, - что сегодня исполняется сто двадцать пять лет с того 
дня, как в Солнечной системе было совершено последнее убийство. Сто 
двадцать пять лет без единого случая преднамеренного лишения жизни. 
	Он откинулся в кресле, изобразив улыбку, хотя в душе с 
содроганием ждал вопроса, который неминуемо должен был последовать. 
	Однако они еще не были готовы задать этот вопрос, сперва 
полагалось выполнить некий ритуал, без которого не обходилась ни одна 
пресс-конференция. 
	Берли Стефан Эндрюс, заведующий отделом печати 
"Межпланетных новостей", прокашлялся, словно собираясь сообщить нечто 
важное, и спросил с наигранной торжественностью: 
	- А как наследник? 
	Лицо Вебстера просияло. 
	- На уикэнд полечу домой, к нему, - ответил он. - Вот игрушку 
купил. 
	Он взял со стола что-то вроде маленькой трубы. 
	- Старинная выдумка... Говорят, точно, старинная. Совсем недавно 
начали выпускать. Подносите к глазу, крутите и видите прелестные узоры. 
Там перекатываются цветные стеклышки. У этой штуки есть специальное 
название... 
	- Калейдоскоп, - живо вставил один из репортеров. - Я про него 
читал. В одном историческом труде об обычаях и нравах начала двадцатого 
века. 
	- Вы уже смотрели в него, мистер председатель? - поинтересовался 
Эндрюс. 
	- Нет, - ответил Вебстер. - По правде говоря, только сегодня 
приобрел, да и занят был. 
	- И где же вы его приобрели, мистер председатель? - спросил кто-
то. - Я тоже не прочь подарить моему отпрыску такую штуковину. 
	- Да тут, за углом. Магазин игрушки, вы его знаете. Как раз 
сегодня поступили. 
	Ну вот, можно и закругляться... Еще несколько шутливых 
замечаний, потом пора бы вставать и расходиться. 
	Однако они не уходили. И он знал, что так просто они не уйдут. 
Ему сказали об этом внезапная тишина и громкое шуршание бумаг, 
призванное смягчить ее натянутость. 
	А затем Стефан Эндрюс задал вопрос, которого Вебстер так 
опасался. Хорошо еще, что Эндрюс, а не кто-нибудь другой... Он всегда 
держится более или менее доброжелательно, и его агентство предпочитает 
объективную информацию, не переиначивает сказанное, как это делают 
некоторые любители интерпретировать. 
	- Мистер председатель, - начал Эндрюс, - поговаривают, будто на 
Землю возвратился человек, который подвергался преобразованию на 
Юпитере. Нам хотелось бы услышать от вас, верно ли это сообщение? 
	- Верно, - сухо ответил Вебстер. 
	Все ждали, и Вебстер тоже ждал, сидя неподвижно в своем кресле. 
	- Вы не хотите комментировать его? - спросил наконец Эндрюс. 
	- Нет, - сказал Вебстер. 
	Он обвел взглядом лица собравшихся. Напряженные, угадывающие 
причину его решительного отказа обсуждать эту тему. Довольные, 
маскирующие мысль о том, как можно переиначить его скупой ответ. 
Сердитые - эти возмущенно выскажутся о праве народа знать истину. 
	- Прошу прощения, господа, - сказал Вебстер. 
	Эндрюс тяжело поднялся. 
	- Благодарим вас, мистер председатель, - заключил он. 
 
 
 
	Откинувшись в кресле, Вебстер смотрел, как расходятся 
репортеры, а когда они разошлись, остро ощутил холод опустевшего 
помещения. 
	~Они распнут меня,~ думал он. ~Разделают под орех, и я не могу 
дать сдачи. Не могу рта раскрыть.~ 
	Он встал, подошел к окну и посмотрел в сад, освещенный косыми 
лучами уходящего на запад солнца. 
	Нет, он просто не мог сказать им правду. 
	Рай!.. Царство небесное для тех, кто искал его! И конец 
человечества... Конец всем мечтам и идеалам, конец самого рода людского. 
	На столе замигал зеленый огонек, пискнул звуковой сигнал, и он 
поспешил вернуться на свое место. 
	- Что случилось? 
	На маленьком экране возникло лицо. 
	- Псы сейчас доложили, сэр, что мутант Джо пришел в вашу 
усадьбу и Дженкинс впустил его. 
	- Джон! Вы уверены? 
	- Так говорят псы. А они никогда не ошибаются. 
	- Верно, - медленно произнес Вебстер. - Они не ошибаются. 
	Лицо на экране растаяло, и Вебстер опустился в кресло. 
	Дотянулся негнущимися пальцами до пульта и, не глядя, набрал 
нужный индекс. 
	На экране выросла усадьба, приземистое строение на открытом 
ветру холме в Северной Америке. Строение, которому скоро тысяча лет. 
Место, где жили, мечтали и умирали многие поколения Вебстеров. 
	В голубой выси над домом летела ворона, и Вебстер услышал - или 
вообразил, что услышал, - донесенное ветром "каррр"... 
	Все в полном порядке. Во всяком случае, с виду. Усадьба дремлет в 
лучах утреннего солнца, на просторной лужайке замерла статуя - 
изображение давно умершего предка, который пропал на звездной тропе. 
Ален Вебстер, он первым покинул Солнечную систему, направляясь к той 
самой Альфе Центавра, куда через день-другой вылетает экспедиция с 
Марса. 
	Никакого переполоха, вообще никакого движения. 
	Рука Вебстера нажала рычажок, экран погас. 
	~Дженкинс справится~, сказал он себе. ~Лучше, чем справился бы 
любой человек на его месте. Что ни говори, эта металлическая коробка 
начинена тысячелетней мудростью. скоро сам позвонит и скажет, в чем там 
дело.~ 
	Он набрал другую комбинацию. 
	Прошло несколько долгих секунд, прежде чем на экране появилось 
лицо. 
	- Что стряслось, Тайлер? 
	- Мне только что сообщили, что Джо... 
	Джон Калвер кивнул. 
	- Мне тоже сообщили. Я как раз проверяю. 
	- Ну и что ты скажешь об этом визите? 
	Начальник Всемирной службы безопасности задумчиво наморщил 
лоб. 
	- Может, он сдался. Ведь мы ему и прочим мутантам вздохнуть не 
даем. Псы потрудились на славу. 
	- Но до сих пор не было никаких данных, ничего, что говорило бы 
об их готовности уступить. 
	- Подумай сам, - сказал Калвер. - Вот уже больше ста лет они шагу 
шагнуть не могут без нашего ведома. Все, что они делают, записывается на 
наши ленты. Что ни затеют, мы блокируем. Вначале они думали, что им 
просто не везет, но теперь-то убедились, что это не так. Вот и признали, что 
мы загнали их в угол. 
	- Вряд ли, - строго произнес Вебстер. - Когда эти парни почуют, 
что их загоняют в угол, гляди, как бы самого не припечатали к ковру. 
	- Постараюсь оказаться сверху, - обещал Калвер. - И буду держать 
тебя в курсе. 
	Изображение погасло, но Вебстер продолжал уныло глядеть на 
стеклянный прямоугольник. 
	Черта с два их загонишь в угол. Калвер знает это не хуже его. И 
все-таки... 
	Почему Джо пришел к Дженкинсу? Почему не обратилс