я.
   - Очень хорошо, - улыбнулся Гасул. - Когда же вы сможете?
   - Можно в следующий понедельник, - предложила Елена Николаевна.


   Экзамен у меня принимали пятеро: Гасул, Елена Николаевна, Джемс Конт  и
два старших научных сотрудника.
   Мы сидели в кабинете Гасула. Пока я готовился к ответам на вопросы, они
вполголоса беседовали. По доносившимся до меня отдельным словам  я  понял,
что речь идет все о том же неудавшемся эксперименте. Только Джемс Конт  не
принимал участия в разговоре. Он сразу отошел  к  окну  и  оставался  там,
тихонько барабаня пальцами по стеклу.
   Недаром я провел над учебниками несколько  месяцев:  материал  был  мне
хорошо знаком, и я писал ответы, не задумываясь, так, словно  передо  мной
лежала открытая книга.
   - Уже готовы? - удивился Гасул, когда я  протянул  ему  листки  бумаги,
сплошь покрытые формулами.
   Мои листки с записями переходили из рук в руки. Я видел,  что  комиссия
вполне удовлетворена  моими  ответами.  Экзамен  незаметно  превратился  в
беседу. Со мной разговаривали уже как с коллегой.
   - Ну что же, - заключил, наконец, Гасул.  -  Думаю,  что  выражу  общее
мнение, если  скажу,  что  вы  вполне  подготовлены  для  работы  в  нашем
институте. Вы зачисляетесь старшим  научным  сотрудником  в  группу  Елены
Николаевны. Больше ни у кого не будет вопросов?
   - Разрешите мне, - сказал молчавший до этого Джемс Конт.
   - Да, да, пожалуйста.
   -  Скажите,  профессор,   вы   твердо   решили   заниматься   проблемой
микросолнца?
   - Конечно! - удивился я его вопросу.
   - Но  ведь  есть  и  другие,  не  менее  интересные  проблемы,  которые
разрабатываются у нас. Может быть,  прежде  чем  решить  окончательно,  вы
познакомитесь, в общих чертах конечно, хотя бы с некоторыми из них?
   Я посмотрел на него с недоумением и пожал плечами.
   - Ну, а если бы я предложил вам заняться проблемой плавающего зеркала?
   - Плавающее зеркало? - переспросил я, все еще не понимая,  зачем  Джемс
Конт завел со мной такой разговор. - Я ничего об этом не слышал.
   - Кстати, и я тоже, - добавила Елена Николаевна, с удивлением глядя  на
Конта.
   - Оригинальная идея, - вставил Гасул. - Расскажите о ней вкратце, Конт.
Я думаю, это всем будет интересно.
   Джемс Конт взял чистый лист  бумаги  и  в  центре  поставил  карандашом
точку.
   - Это Солнце, - пояснил он и для убедительности нарисовал вокруг  точки
пучок расходящихся лучей. -  Вокруг  Солнца  вращаются  по  своим  орбитам
Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер и так далее.  -  Конт  поставил  еще
несколько точек на листе бумаги.  -  Солнце  посылает  свои  лучи  во  все
стороны. Только часть из них попадает на планеты. Вы знаете, что  на  Марс
попадает примерно полтора процента от  одной  миллиардной  части  энергии,
излучаемой Солнцем. То есть, как говорят  математики,  пренебрежимо  малая
величина. Немного больше энергии получает наша Земля. А сколько  солнечной
энергии уходит  в  космическое  пространство?  Чудовищное  количество!  Ее
хватило бы для того, чтобы обеспечить жизнь еще на двух  миллиардах  таких
планет, как наша Земля...
   Он сделал паузу и внимательно посмотрел на нас, чтобы убедиться, что мы
поняли всю серьезность поднятого им вопроса.
   - Ну и что же? - нетерпеливо спросила Елена Николаевна. - Это  известно
людям уже сотни лет.
   - Вот именно. Известно сотни лет. Наши предки знали это, но мирились  с
таким положением дела потому, что ничего не могли изменить. Мы в наш век в
состоянии использовать хотя бы частично этот неисчерпаемый запас энергии.
   - Но каким же образом? - спросил я, заинтересовавшись словами Конта.
   - Речь идет о том, чтобы перехватить часть солнечной энергии,  уходящей
в космическое пространство, и направить ее туда, где тепла не хватает. Эту
энергию можно использовать, в частности, в Антарктиде. Этой энергией можно
обогреть и другие планеты. Возьмите, например,  Марс.  Казалось  бы,  всем
хороша планета: и недалеко от  Земли,  и  атмосфера  подходящая,  и  много
полезных ископаемых, есть и растительность, а человеку жить там  неудобно.
Кислорода мало, ходишь все время в скафандре, словно водолаз. Зимой  лютые
морозы до восьмидесяти градусов, с  ветрами,  метели,  пурга,  и  все  это
длится чуть ли не год по земному времени. Летом тоже не лучше. На экваторе
днем в безводных пустынях жара доходит до тридцати градусов, дождей  почти
не бывает, воздух сухой и душный, а ветер носит смерчи из  пыли  и  песка.
Это днем, а ночью - летом! - мороз до пятидесяти градусов. Воды недостает,
а ведь она там есть. На полюсах высятся огромные  ледяные  шапки,  как  на
нашей планете. Если бы этот лед превратить  в  воду  да  сделать  потеплее
климат, то планета ожила бы, покрылась  цветущей  растительностью,  воздух
увлажнился бы и пополнился кислородом, пустыни исчезли  бы,  появились  бы
озера и зеленые массивы. Вот тогда Марс действительно стал  бы  подходящей
для человека планетой. А для этого вот что надо сделать.
   Он пододвинул к себе лист бумаги и над Солнцем, под некоторым  углом  к
нему, начертил небольшую кривую линию и рядом с  ней  написал:  "Плавающее
зеркало". Потом провел лучи от Солнца к зеркалу, а от него  к  той  точке,
которая на его рисунке изображала Марс.
   - Если это плавающее зеркало сделать диаметром километров в четыреста и
поместить его на расстоянии тринадцати с половиной миллионов километров от
Солнца, то такое зеркало пошлет на Марс дополнительно еще столько тепла  и
света, сколько он получает сейчас. На Марсе станет вдвое теплее.  Два  или
три таких зеркала пошлют на Марс столько энергии, что климат этой  планеты
изменится до неузнаваемости...
   Я как зачарованный смотрел на этот маленький лист бумаги.  Неужели  это
реально? В наше время никому бы и в голову не пришло выступать с  подобной
идеей. Но вот прошло всего полтора века, и люди обсуждают эту  грандиозную
проблему серьезно и деловито, как в наши дни обсуждали  бы  проект  нового
автомобиля или паровоза.
   - Но ведь для того, чтобы эти  плавающие  зеркала  давали  эффект,  они
должны быть расположены очень близко к  Солнцу,  ближе,  чем  Меркурий,  -
возразила Елена Николаевна. - А там лучи солнца настолько жаркие,  что  ни
один материал не выдержит, сгорит.
   - Вы забываете, что теневая сторона  зеркала  будет  иметь  температуру
космического пространства, - поправил ее Джемс Конт. - По  предварительным
расчетам температура всего зеркала составит приблизительно минус пятьдесят
градусов.
   - А почему зеркало названо плавающим? - поинтересовался я.
   - Оно будет медленно вращаться вокруг Солнца,  как  бы  плавать  вокруг
него, все время посылая лучи на намеченную цель. Я уже не  говорю  о  том,
что на его каркасе будут установлены атомные реактивные двигатели, которые
смогут удерживать его на нужном  расстоянии  от  Солнца  и  управлять  его
движением. Само собой разумеется, что их работа будет  контролироваться  и
направляться должным образом, - это, я думаю, ясно.
   - Я представляю себе вес этого  сооружения!  -  скептически  усмехнулся
один из старших научных сотрудников. - Один  отражающий  слой  металла  на
зеркале будет весить несколько миллионов тонн...
   - Зачем же металл? - горячо возразил ему Джемс Конт. - Разве вы  ничего
не слышали о зеркальной пленке Марты Аугустинас? Взгляните!
   Он вынул из кармана  небольшой,  со  спичечный  коробок,  металлический
футляр и, открыв крышку, вытянул  оттуда  полосу  блестящего  как  зеркало
материала.  Взмах  рукой,  и  мягкий  сверкающий  слой,  точно  серебряная
скатерть, накрыл весь стол. В  складках  непрозрачного  материала,  как  в
искривленном зеркале, отражались окна,  стулья  и  наши  изуродованные  до
неузнаваемости лица.
   Из коробочки падали все новые и новые метры  этого  тончайшего  гибкого
зеркала. Пленка покрыла уже в несколько слоев весь стол пышными складками,
сверкая, словно ртуть, упала на пол. Казалось  невероятным,  что  все  это
количество пленки помещалось в маленькой коробочке. Но  это  не  был  трюк
фокусника. Пленка действительно помещалась там.
   - Пожалуй, достаточно, - сказал Конт. - Если я извлеку  все  содержимое
коробочки, то пленка заполнит всю комнату. Пощупайте, какая она  легкая  и
прочная. Попробуйте разорвать ее!
   Я не смог удержаться и, взяв  этот  едва  ощутимый  в  руках  невесомый
материал, что есть силы рванул его в разные стороны. Я ожидал, что тут  же
раздастся  треск  рвущейся  ткани,  но  не  тут-то  было:  она   даже   не
растянулась.  Тончайшая,  тоньше  паутины,  пленка  оказалась  чрезвычайно
прочной.
   - Вот этой чудесной пленкой, а не металлом и  будет  покрыто  плавающее
зеркало, - добавил Конт.
   - Идея интересная, - сказала Елена Николаевна, - хотя сейчас,  конечно,
трудно предугадать, дадут  ли  эти  плавающие  зеркала  особенный  эффект.
По-моему, вряд ли. Ну, а кто же автор этого проекта?
   - Я, - сказал Конт.
   - Вот как! Так что же, вы, значит, хотите уйти из нашей лаборатории?
   - Да, если ученый совет института утвердит мою тему.
   - А микросолнце?
   - Микросолнце?.. Видите ли, Елена Николаевна, возможно, конечно, что  я
не прав, но я не верю, что микросолнце может быть практически создано.
   После этих  слов  Конт  а  в  комнате  воцарилось  молчание.  Хотя  все
понимали, что в такой момент  нельзя  быть  откровенным  наполовину,  всем
стало как-то не по себе. Почувствовав это, Конт заговорил снова:
   - Елена Николаевна, я ведь не настаиваю на немедленном уходе из группы.
Я могу подождать.
   Елена Николаевна ничего  не  ответила.  Я  видел,  что  она  расстроена
случившимся: от нее уходил один из самых опытных  сотрудников,  с  которым
они много лет работали рука об руку.
   - Ну что же, Джемс, - прервала, наконец, она молчание, - не скрою,  мне
очень жаль терять вас. Но задерживать вас не имеет смысла. Не  могу  же  я
насильно заставить вас заниматься тем, во что вы не верите.
   - Разумеется, - вмешался Гасул. - А главное  не  это.  Конт  предлагает
иной, интересный путь решения, в сущности, той же проблемы, и если удастся
реализовать его  идею,  то  мы  получим  колоссальное  количество  дешевой
тепловой энергии. Работайте параллельно, делу это не повредит. Ну,  а  чья
идея перспективнее, кто из вас окажется прав в научном  споре  -  об  этом
можно будет судить только по результатам вашей работы.
   Я возвращался домой один. Я шел и думал  о  том,  что  вот  и  у  людей
двадцать второго века не все идет так уж гладко,  без  всяких  осложнений,
как  кажется  на  первый  взгляд.  И  у  них  тоже  бывают  разногласия  и
столкновения, неприятности и трудности. Просто это  была  самая  настоящая
жизнь, которая всегда полна внутренних противоречий и  сулит  человеку  не
одни только розы.


   Спустя  несколько  дней   ученый   совет   института   утвердил   тему,
предложенную Джемсом Контом. Он ушел работать в  новую  лабораторию,  а  я
занял его место в группе, исследовавшей проблему микросолнца.
   Потянулись дни за днями. Они были похожи и не  похожи  друг  на  друга.
Похожи потому, что это были обычные трудовые будни. Не похожи потому,  что
не могут  быть  одинаковыми  дни,  наполненные  интересной,  увлекательной
работой.
   ...Я помню: еще давно, в дни моей молодости, когда я учился на  рабфаке
при Московском университете, среди моих друзей  возник  спор  о  том,  как
будут жить люди при коммунизме. Мы лежали на нарах в  нетопленном  бараке,
покрытые истрепанными  шинелями,  оставшимися  еще  с  гражданской  войны.
Измученные голодом, холодом и  постоянным  недосыпанием,  мы  представляли
себе райское житье в виде куска чистого ржаного хлеба и теплой комнаты.  И
вот тогда кто-то из нас задал вопрос: что, если обеспечить  человека  всем
необходимым, захочет ли он тогда трудиться? Мы долго спорили в тот  вечер.
Не все было правильно и логично в наших словах, но главное мы  поняли  уже
тогда: никогда человек не  перестанет  трудиться,  потому  что  творить  и
созидать, постигать и покорять вселенную силою своего  разума  -  это  его
естественная потребность.
   Я жалел, что со мною не было моих старых товарищей.  Я  сказал  бы  им:
"Посмотрите, какая интересная, увлекательная жизнь у наших  потомков!  Как
грандиозны их дела, как велики их  цели  и  как  много,  бесконечно  много
предстоит еще им сделать! Да кто  же  захочет  стоять  от  всего  этого  в
стороне? Иди выбирай себе любое дело, какое только тебе по душе, и  твори,
выдумывай, пробуй..."
   Правда, вначале меня смущал непривычно короткий рабочий день. По  этому
поводу мы даже поспорили с Еленой Николаевной. Я как-то хотел после  обеда
вернуться в лабораторию. Она меня не пустила.
   - Зачем? Никакой неотложной работы нет.
   - А что же делать-то? Я совсем не устал и с удовольствием поработаю.
   -  Вы,  по-видимому,  считаете  усталостью  только  состояние   полного
отупения.
   - Нет, зачем же...
   - Не спорьте. Я уже убедилась, что работать вы умеете, а вот  отдыхать,
извините, нет. Милый мой прадедушка, я  вовсе  не  хочу,  чтобы  вы  через
пять-десять лет  превратились  в  инвалида.  Я  знаю,  что  в  ваше  время
считалось нормальным, когда люди  к  шестидесяти  годам  приобретали  кучу
разных болезней  и  наполовину  теряли  трудоспособность,  а  то  и  вовсе
выходили из строя. Посудите сами, разве же это  не  нелепость:  человек  к
шестидесяти годам приобретает уйму полезных  знаний,  накапливает  богатый
жизненный опыт, тут бы ему только и творить, а он уже выдохся, и ни к чему
ни его знания, ни его опыт.
   - Ну что же, поучите меня отдыхать.
   - Поучу, обязательно поучу. А когда вы привыкнете к нашим порядкам,  то
и сами почувствуете, что значит работать всегда с ясной головой и  свежими
мускулами.
   Однако моя "учеба" под началом Елены Николаевны была  весьма  недолгой.
Очень скоро я нашел себе другого "учителя".
   Мы  с  Виктором  Платоновым  продолжали  время  от   времени   посещать
разрушенную подземную лабораторию. Как-то  по  возвращении  оттуда  Виктор
спросил меня, что я собираюсь делать после работы.
   - Не знаю, -  ответил  я.  -  Елена  Николаевна  что-нибудь  придумает.
Сегодня в парке на катке состоится состязание старейших конькобежцев,  так
моя праправнучка хочет, чтобы  я  принял  в  нем  участие.  Она,  кажется,
задумала сделать из меня настоящего спортсмена.
   - А вечерами что вы делаете?
   - Читаю в основном. Ведь пока я только по атомной  физике  ликвидировал
свою отсталость. А в остальных областях у меня еще столько пробелов!
   - Ничего, пробелы постепенно заполнятся, вы и не заметите как.  С  этим
спешить не надо.  Лучше  приходите  сегодня  вечером  в  городской  Дворец
культуры. Там можно увидеть много любопытного. Может быть, и вы чем-нибудь
заинтересуетесь.
   - А у вас там есть какое-нибудь дело?
   - Да. Приходите, я вам покажу.
   В тот  же  вечер  я  отыскал  Виктора  Платонова  в  комнате  любителей
кибернетической радиотехники.
   В комнате было довольно много народу. Пахло расплавленной  канифолью  и
пригоревшей изоляцией.
   Здесь собрались любители, паявшие свои схемы. К их услугам было все:  и
детали, и столы, и небольшие станки, и типичные схемы не раз проверенных в
работе  отдельных  радиоустройств.  Консультировал   посетителей   старик,
профессор, как я узнал позднее.
   За столиком в углу трудился Виктор. Он собирал какую-то схему.  От  его
паяльника к потолку поднималась струя канифольного дыма.
   - Никак не могу его приучить правильно  паять,  -  пожаловался  мне  на
Виктора старик консультант. - Он считает, что  чем  больше  канифоли,  тем
лучше.
   Виктор радостно приветствовал меня.
   - Я думал, что вы не придете! - воскликнул он, пододвигая мне  стул.  -
Садитесь.
   Он не спеша стал рассказывать мне о приборе, над созданием которого  он
трудился   здесь.   Оказалось,   что   Виктор   задался   целью    создать
автоматического художника - аппарат,  который  бы  мог  снимать  с  картин
абсолютно точные копии.
   - Там, где дрогнула рука  у  художника,  писавшего  картину  сотни  лет
назад, дрогнет кисть и у моего прибора, - объяснял мне Виктор. -  Цвета  и
оттенки будут передаваться с математической строгостью. Я уже не говорю  о
размерах и масштабах. Здесь гарантируется точность в  пределах  нескольких
микрон.
   - Приходите на выставку, - продолжал он,  -  вам  понравилась  картина.
Натягиваете холст, ставите прибор, включаете  его,  а  сами  идете  дальше
осматривать выставку. Через полчаса возвращаетесь в зал, а для вас  готова
точная копия в требуемом масштабе.
   - А с натуры ваш прибор сможет писать картины?
   - С неподвижной натуры сможет. Например, натюрморты, портреты. По  моим
расчетам, любую картину прибор напишет в течение получаса.
   Виктор подробно объяснил  мне  схему  своего  прибора.  В  нем  были  и
фотоэлементы,  и  призмы  спектрографов,  и  объективы,  и  моторчики  для
приведения  в  действие  механических  рук   прибора,   и   отделение   со
всевозможными красками, и палитра для их смешивания и подбора.
   - Идея мне нравится, - сказал я Виктору.
   - Правда? - обрадовался он. - Александр Александрович,  у  меня  к  вам
просьба. Не могли бы... - Виктор не договорил.
   Его перебил тихий, мелодичный  звонок,  раздавшийся  из  моих  наручных
часов: в обычные часы  был  вмонтирован  приемопередатчик,  работающий  на
ультракоротких волнах. Люди, имевшие при себе такие часы,  могли  свободно
переговариваться друг с другом, если  их  разделяло  расстояние  не  более
двадцати километров.
   Из часов донесся голос Елены Николаевны:
   - Александр Александрович, куда вы запропастились? Где вас искать?
   - Я во Дворце культуры, у Виктора.
   - Вон вы где! А я звоню вам из театра. Аргентинцы привезли к  нам  свой
национальный балет.
   - Елена Николаевна, - вмешался Виктор,  -  давайте  завтра  все  вместе
пойдем. А сегодня мне очень нужен Александр Александрович.
   - Ну, хорошо. Тогда я к вам приеду.
   Я выключил приемник часов.
   - Виктор, а зачем я вам нужен?
   - Я хотел бы сегодня испытать свой прибор в действии. Он в основном уже
готов. Я его опробовал на натюрморте. Получилось неплохо.  Теперь  я  хочу
сделать ваш портрет.
   Я согласился и уселся позировать.
   -  Только  сидите  совершенно  неподвижно,  иначе  на  портрете   будут
искажения, - предупредил Виктор.
   Позировать оказалось не так-то просто. Едва Виктор включил прибор,  как
у меня зачесалась переносица, потом где-то над  бровью.  Потом  мне  вдруг
начал давить ворот  рубашки,  и  захотелось  расстегнуть  его.  Неприятное
ощущение все усиливалось, становилось нестерпимым, а  под  конец  мне  уже
казалось,  что  я  вот-вот  задохнусь.  Кроме  того,   вокруг   ходили   и
разговаривали люди, и я с трудом удерживался, чтобы не смотреть на них.
   В довершение моих страданий под конец сеанса появилась Елена Николаевна
и тут же принялась  критиковать  нашу  работу.  Она  сказала,  что  Виктор
неправильно усадил меня, что поза у  меня  напряженная,  что  свет  падает
нехорошо. К счастью, положенные полчаса истекли, и Виктор выключил прибор.
Я тут же вскочил, дернул ворот рубашки, задвигал руками, ногами,  головой,
отер вспотевшее от напряжения лицо и  жадно,  глубоко  вздохнул  несколько
раз. Елена Николаевна и Виктор с улыбкой молча наблюдали за мной.
   - Подойдите, оцените труд художника, - сказал Виктор.
   Я взглянул  на  холст:  там  уже  был  готов  мой  портрет,  написанный
масляными  красками.  Изображение  повторяло  оригинал   с   поразительной
скрупулезностью: каждую морщинку, каждый волосок  на  лице.  Только  глаза
были смазаны и получились несколько тускло.
   - Вы моргали, - сказал Виктор.  -  Ничего  не  поделаешь,  полчаса,  не
мигая, никакой человек не просидит.
   - Да, глаза получились хуже. Зато остальное - точная копия, - сказал я.
- Ваш прибор - настоящий художник, надо только  подбирать  ему  подходящую
натуру.
   - Художник, говорите? - вдру