санных команд - училище всегда славилось
новаторством в методике обучения.
   Надо  сказать,  фамилия  капитана  -   Иванча   -  забавляла  курсантов
"китайских" групп, ибо переводилась  с китайского языка вполне мирно и почти
по-домашему,  несмотря  на  многочисленные капитанские  спортивные  разряды:
"чашка чая".
   - На дистанцию кросса бегом - марш! - и голос  капитана сменила веселая
музычка и голос  Аллы  Пугачевой, быстро  заглушаемый  нарастающим  грохотом
сотен сапог по асфальту.
   -  Ауриньш! - обернулся на  бегу  замкомвзвод Леха Мамонт,  - Почему  в
тельнике? Замерз?
   -  Чтобы  не  потерялся,  товарищ  сержант, - ровным  вежливым  голосом
объяснил Маргус, догнав Леху.
   - Снять! - скомандовал сержант и ухмыльнулся: - Такой не потеряется...
   Это  уж  точно  -  на  такую  тельняшку не  польстился  бы  даже  самый
рачительный  каптер, готовый утащить  в свою норку  любое  барахло: донельзя
выцветшая от  бесчисленных стирок, растянутая  могучими десантными  торсами,
даже на широкой груди Ауриньша она напоминала развратное вечернее платьице с
откровенным  декольте и  дразняще широкими проймами. Маргус послушно  стянул
тельняшку, сунул ее в карман штанов и занял свое место на правом фланге.
   Бежал он легко и ровно -  не сопел, не пыхтел, и даже совсем не  топал,
словно был обут в  тапочки-балетки. Понемногу курсантов это  начало заедать.
Что, офигенный спортсмен, что ли? В первый раз на зарядке - и чешет  наравне
со всеми. Ну так мы  тебе сейчас покажем, как старые десантные волки  бегать
умеют  (что  с  того,  что выслуги  у  нас всего пара  месяцев - зато  каких
месяцев!). Не сговариваясь, парни начали понемногу прибавлять темп, и вскоре
уже   начали  обгонять   бежавший  впереди  взвод  второкурсников  ("...Куда
ломитесь! Оборзели  салаги!").  Потом еще один.  Кислород из  воздуха  вдруг
опять  стал  пропадать,  как в  первые  дни  карантина.  Обливаясь  потом  и
задыхаясь, парни грохотали  сапогами по щербатому асфальту, из последних сил
наращивая и без того бешеный темп. А этому гаду  - хоть бы что.  Все  тот же
ровный бег, те же размеренные движения, разве что шаги стали шире.
   - Леха! -  задыхаясь,  всхлипнул Серега Зинченко, "комод-раз", - Ну его
на хрен, этого робота, у меня пол-отделения сейчас сдохнет! Сбавь темп!
   - Вот  хренушки!  - упрямо просопел  Мамонт,  -  Держи  своих,  немного
осталось. Мы этого студента уроем...
   Момент финиша парни  помнили  смутно: перед  глазами уже  все плыло,  а
сердца молотили уже не  в глотке, а где-то в самом черепе. Обессиленные, все
судорожно глотали сырой осенний воздух  и держались на ногах только грозными
окриками сержантов: "Не стоять! Ходить!".
   - Загнанных лошадей... Пристреливают на фиг... кое-как просипел  вконец
вымотанный Пашка Клешневич  и  вдруг  зашелся в приступе рвущего судорожного
кашля.  Он  согнулся,  лицо  его побагровело.  Парни растерялись. Что с ним?
Вдруг загнется сейчас?!
   - Дай руки! - неожиданно возник рядом с ним Ауриньш и, встав у Пашки за
спиной,  обхватил  его  запястья.  Поднял  руки  вверх,  развел  в  стороны,
прогнулся назад. Пашка повис на его руках, как распятый Андрей Первозванный.
   - Вдохни глубоко! - мягко скомандовал Маргус.
   Пашка взахлеб, со стоном втянул воздух широко раскрытым ртом, бессильно
лежа мокрой от пота спиной на груди Маргуса.
   - Теперь выдыхаем! - Ауриньш поставил Пашку на ноги, прижал  его руки к
груди, наклонил, почти согнув пополам.
   -  Еще  раз! - И  Пашка опять  распластался, подставив рыхловатую грудь
блеклому  осеннему солнцу. Лицо его быстро  приобретало  нормальную окраску,
глаза стали глядеть осмысленно.
   - Ну вот, теперь хорошо, - аккуратно поставил Маргус Пашку на ноги, - У
тебя бронхи не болели раньше?
   - Было... - Пашка размазывал по лицу выступивший холодный пот, но дышал
уже почти ровно, - Боялся, что медкомиссия зарубит...
   - Тебе нужно  нагрузки пока дозировать, - озабоченно проговорил Маргус,
- Надо командиру сказать.
   -  Ты  что, сдурел?  -  вытаращился  Пашка,  -  Не вздумай!  Я втянусь,
ничего...
   Маргус кивнул и отошел - все такой же спокойный и невозмутимый, черт.
   - Он меня как  за руки поднял, как на  грудь  себе  положил  - я  прямо
забалдел! - делился потом Пашка, - Лапы прохладные, грудь прохладные - такой
кайф!  И  воздух будто  сам вливается,  и  кашель прошел,  и башка на  место
встала. Атасный мужик!
   Хорошо, что в  то время никто еще толком понятия не имел о таких вещах,
как гомосексуализм - а то ведь задразнили бы бедного Пашку...



Глава 3. Каша ест меня



   Начались занятия по иностранному языку - одному из основных предметов в
девятой  роте,  так  как  по  выпуску  офицеры-спецназовцы  получали дипломы
переводчиков-референтов.  Основные  европейские  языки   Ауриньш  уже  знал,
поэтому его определили в группу китайского языка.
   Китай в ту пору считался одним из наиболее вероятных противников  СССР:
еще  свежи были в  памяти события на Даманском, только-только почил  в  бозе
Великий  Кормчий, сыны  Поднебесной  вполне  определенно  делали  заявки  на
лидерство  в регионе, а  мудрый старец Дэн  Сяопин еще только подступался  к
проведению своих реформ. Поэтому и  существовали  на  разведфаке "китайские"
группы, в  которые собирали всех курсантов, хоть мало-мальски смахивающих на
азиатов.  Впрочем,  таких   было  немного,  и  группы  дополнялись  обычными
"рязанскими мордами".
   -   Нимэн   хао,   тунджимэн,   -  приветствовала   курсантов   молодая
светловолосая  дама  в  строгих  очках и с мягкой улыбкой  училки  начальных
классов, - Здравствуйте, товарищи. Меня зовут Валентина Алексеевна, я -  ваш
преподаватель китайского языка. "Нимэн хао"  означает: "здравствуйте", так я
буду приветствовать вас на занятиях. Отвечать вы мне будете: "Хао". Понятно?
Давайте попробуем. Нимэн хао!
   - Хао! - дружно выдохнули курсанты и приободрились - во, совсем простой
язык, зря боялись.
   - Проходите в класс, - открыла она дверь, - Рассаживайтесь, цин цзо...
   Парни вошли  в класс и остолбенели. Разноцветные  иероглифы красовались
на всех  стенах класса - на большой  карте  Китая, на плакатах  с оружием  и
боевой техникой, даже над классной доской вели свою  молчаливую таинственную
пляску   пламенно-алые  знаки,  пугающе-непонятные  и  все-таки  непостижимо
красивые. Тут мы все и сдохнем... В то, что простой смертный может научиться
читать  и  писать э  т  о,  казалось  абсолютно невероятным.  Курсанты  были
подавлены напастью, свалившейся на них непонятно за какие грехи.
   -  Бье  п'а, сюэшен тунджимэн, - улыбнулась Валентина Алексеевна,  - Не
бойтесь,  товарищи курсанты.  Не вы первые,  не вы последние.  Все  поначалу
пугаются, а потом -  ничего, учатся. Причем, очень хорошо. Во всяком случае,
отличников в китайских группах всегда было больше, чем в других.
   Мягким  негромким  голосом,  словно  рассказывая  сказку, поведала  она
курсантам, что грамматика китайского языка -  довольно проста, в  отличие от
европейских  языков,  в нем  нет привычных падежей,  склонений, спряжений  и
прочих премудростей. Смысл предложения определяется порядком слов. Например,
если  сказать: "Губа гэмин", это  будет  означать  "кубинская революция",  а
"гэмин Губа", наоборот - "революционная Куба". Или: предложение "во чи фань"
означает: "я ем кашу". А "фань чи во" будет означать "каша ест меня".
   Китайская  письменность -  слоговая.  Каждый  иероглиф обозначает  один
слог.  Как в русском  языке слово может  состоять из  одного, двух  и  более
слогов,  так и в китайском  языке:  слово может  состоять  из одного, двух и
более иероглифов.
   Затаив    дыхание,    курсанты    повторяли    вслед    за    "цзяоюань
тунджи"1  таинственные слова  -  осторожно, словно пробуя  их  на
вкус.  "Ни  хао"  -  здравствуй,  "цзай  дянь" -  до  свиданья,  "цин цзо" -
садитесь,  "чжань  ци лай"  -  встаньте... А  уже к следующему занятию  всем
требовалось  вызубрить  совсем  уже  запредельную  фразу,  которую  придется
докладывать дежурному: "Цзяоюань тунджи!  Цзю лянь сань п'ай  сы бань сюэшен
шанла чжунвэн к'э!" Во как! Товарищ препод, стало быть - курсанты четвертого
отделения  третьего взвода  девятой  роты  к  занятиям  по  китайскому языку
готовы. Ешьте нас с потрохами, уважаемый богдыхан...
   Китайские тетради для обучению  правописанию расчерчены особым образом:
не в клетку и не в линейку - ровные ряды квадратиков сантиметр на сантиметр.
Иероглиф  должен аккуратно  вписываться в этот  квадратик  - равномерно, без
наклона и смещения в сторону.  Порядок написания строго определенный - слева
направо,  сверху  вниз. Оказывается,  это  только  у  европейцев  можно быть
профессором и  иметь  отвратительный  почерк.  В  Китае  же  об  образовании
человека можно судить  по его почерку. Чем образованнее человек,  тем у него
лучше почерк.
   Пыхтя,  сопя и свесив набок  языки  от  усердия,  курсанты  вписывали в
квадратики основные черты - составляющие иероглифов. Вертикали, горизонтали,
откидные  и разнообразнейшие  точки.  Разумеется,  получалось  все вкривь  и
вкось, как у неумелого первоклашки. Курсанты отдувались, и губы их то и дело
складывались, чтобы произнести нехорошее слово.
   Маргус же выполнил задание со скоростью опытной стенографистки и быстро
пролистывал учебник. Хорошо ему...
   - Хао цзилэ, Ауриньш тунджи!  Замечательно, товарищ Ауриньш! - от  души
восхитилась  Валентина  Алексеевна,  проверив  его  тетрадь,   -   Настоящая
каллиграфия. Вы изучали язык раньше?
   - Никак нет, - поднялся Маргус, - Только сейчас.
   - Очень хорошая работа. Твердая, уверенная рука. Вы рисуете?
   -  Я  еще не  пробовал.  Просто  -  Вы показали, я  сделал.  Вы  хорошо
объяснили.
   -  Цин  цзо, -  порозовела  от  удовольствия  Валентина  Алексеевна,  -
Садитесь. Пять баллов, у фэн.
   Парни  недоуменно  переглянулись  - она  что, не  в курсе? Вот  же  еще
напасть  подвалила  - теперь на его фоне мы  вообще  деревяшками  смотреться
будем...
   Занятия  по  языку  Валентина  Алексеевна вела,  словно  мастер  борьбы
шоудао: изящно-мягко, благородно-вежливо,  и  - беспощадно. В  конце занятия
она  добила  курсантов  коронным  приемом:  КАЖДЫЙ  ДЕНЬ  они  должны  будут
заучивать два-три десятка новых иероглифов - только при таком темпе можно за
четыре года накопить  необходимый  переводчику запас лексики. Поскольку  это
довольно  серьезная  нагрузка, она  договорится с командованием  роты о том,
чтобы  в  наряды  их  ставили  только  в  выходные  дни,  дабы курсантам  не
пропускать занятия.
   Парни отвесили челюсти. Нет, вы поняли? Вот так позаботилась - ну прямо
мама родная. Единственный выходной - и тот псу под хвост. Точнее, китайскому
дракону. Звездец, парни. Иппон! Чистая победа.

   Так началась  бесконечная борьба с языком древних мудрецов и отморозков
- хунвэйбинов, без перерывов и  тайм-аутов. Во чи фань, фань чи во. То ли  я
ем  эту бесконечную кашу иероглифов, то ли она ест меня. Даже стоя  в наряде
по  роте,  по ночам, пристроив  рабочий черновик  на  тумбочку  дневального,
курсанты  корпели,  вымарывая   страницу  за   страницей  заучиванием  новых
иероглифов -  каждый иероглиф требовалось написать  не менее десятка раз для
того, чтобы он пристроился в памяти,  обитающей, казалось, не в  голове, а в
кончиках пальцев. Дежурные  по роте на такое разгильдяйство  смотрели сквозь
пальцы: да, не положено  дневальному отвлекаться,  да уж  ладно - и так люди
судьбой обижены. К тому же,  многие  дежурные сами были курсантами китайских
групп. Правда, мелкий коренастый Серега Колдин, заработавший в первые же дни
занятий китайское прозвище Цунь (вершок) свой втык поимел.
   Второй  час  ночи. Полторы сотни парней  спят  сладким субботним сном -
надо  сказать, спят  довольно  тихо:  храпеть  и бормотать во сне в  казарме
отучаются  быстро.  Дневальный Серега, стоя у  тумбочки с телефоном,  стойко
борется  со   сном  и  очередным  домашним  заданием.  Камнем  преткновением
становятся слова "цзо" (левый) и "еу" (правый). Серега  их постоянно путает.
Отчаявшись, он вытаскивает из ножен штык-нож и принимается перебрасывать его
из одной  руки  в  другую,  приговаривая:  "цзо-еу,  цзо-еу...".  Постепенно
увлекается, забывает  про этот  долбанный  язык и  начинает выписывать ножом
немыслимые кренделя, любуясь на себя в большом  зеркале со  строгой надписью
"Заправься!". Где  он этих приемов насмотрелся - загадка, во  всяком случае,
на занятиях по физо ничего подобного курсантам не давали. Скорее всего,  тут
имела место импровизация.
   Понятное дело, вскоре он увлекается, тяжелый нож  вырывается из его рук
и летит в  сторону, с  грохотом  приземляясь на  дощатый пол. Казарма  чутко
реагирует  скрипом  коек и неясным  бормотанием. Серега на цыпочках  (это  в
сапогах-то!) бежит к вверенному  вооружению, суетливо вытаскивает его из-под
чьей-то кровати  и опрометью  кидается  назад.  Через пять минут пресловутое
шило в одном месте дает о себе знать и ситуация повторяется.
   После  третьего раза  из каптерки  появляется  старшина  - несмотря  на
поздний  час,  одетый  по  форме,  и  любопытствующий,  что  за херня  здесь
происходит.  Ничтоже сумняшеся,  Серега не  придумывает  ничего  умнее,  как
выдать  абсурдную  версию: дескать,  отчищал  ножом тумбочку и  вот,  уронил
нечаянно. После  неплохо  проведенного увольнения старшина был в благодушном
настроении,   и   скорее    всего,   готов   был   отпустить   незадачливому
салаге-дневальному  его  вольные  и  невольные  прегрешения,  но  из темноты
кубрика вдруг раздался голос Ауриньша:
   -  Товарищ  старшина,  не так. Курсант Колдин  выполнял  ножом какие-то
упражнения, стоя перед зеркалом. Он не удержал нож, и нож упал. Так было три
раза, - наверное,  примерно так же  обстоятельно и  невозмутимо  докладывали
красные латышские стрелки об измене товарищей по партии.
   Оба-на.   От   такого  простодушного  предательства  обалдел  даже  сам
старшина. Какие-то мгновения в его душе шла борьба между  солдатом (кем,  по
сути и являлся в настоящее время Фомин) и офицером (кем ему предстояло стать
почти через год). Схватка окончилась боевой  ничьей, в  результате каковых и
рождаются Соломоновы решения:
   -  Значит,  так.  Колдин  -  несешь  службу  до  четырнадцати часов.  В
четырнадцать - сменяешься,  четыре часа на подготовку  к наряду и заступаешь
по новой. Ауриньш - наряд вне очереди за разговоры  после отбоя,  заступаешь
вместе с ним. Вопросы? Свободны!



Глава 4. В жизни всегда есть место подвигу



   Что из себя представляет армейский сортир?  В общем, ничего особенного:
пара писсуаров с  неизменными плавающими  окурками,  да  четыре  кабинки без
дверей,  оборудованные  унитазами  типа  "Генуя"  -  их вы  могли  видеть  в
привокзальных бесплатных туалетах. На  гвоздях, торчащих из  стен кабинок  -
обрывки окружной газеты "Ленинское знамя", или попросту, "Гальюн таймс".
   Особенность  тут  всего  одна  - эти  четыре  кабинки предназначены для
обслуживания полутора сотен здоровенных парней,  которые не дураки пожрать и
запорами  отнюдь  не страдают. Делите  полтораста  на  четыре  -  арифметика
простая.
   - Ну  что,  Марик, дозвезделся?  -  сочувственно  вздохнул Цунь,  уныло
обозревая поле деятельности, - Черт тебя за язык дернул, уставник хренов...
   Чудовище по имени Рота  добросовестно изгадила санузел  и теперь сладко
посапывала, набираясь сил  перед очередным  учебным днем. Из  когда-то белых
унитазов   высились   горы   смердящих  сталагмитов  всевозможных   оттенков
коричневого  цвета.  Измятые  обрывки  газет  не помещались в  пластмассовых
корзинах и  щедро устилали внутренности кабинок  и пол  сортира вперемешку с
окурками  и  плевками.  Фигня  эти  ваши  авгиевы конюшни,  товарищи древние
греки...
   Дневальные Ауриньш и  Колдин  приступили к наведению порядка.  Согласно
многолетней  традиции, в наряд по  роте заступали двое первокурсников,  один
второкурсник  и один  третьекурсник  - дежурным  по  роте.  Согласно  той же
традиции  первокурсникам  для  наведения  порядка  доставались  "дембельские
объекты" -  туалет и умывальник. По ловко брошенному  Колдиным жребию туалет
достался  Маргусу. Измотанный предыдущим нарядом,  Цунь уже даже и не злился
на этого придурка - из всех чувств осталась только усталая тоска.
   - Ну,  что.  Технология этого  дела простая,  - тоном усталого ветерана
начал  он  делиться  боевым  опытом,  - Будешь смывать говно  - все сразу не
смывай, ты частями, частями: а  то забьется  - затрахаешься пробивать. Потом
берешь кирпич вон там,  в загашнике, фигачишь его гантелей в порошок. И этим
порошком херачишь все очки, чтоб горели, ясно? Ну и чтоб все остальное чисто
было,  -  махнул  он  рукой,  -  Э,  еще   дежурный  с  доклада  вернется  -
заинструктирует. Давай, короче, начинай помаленьку - времени много, вся ночь
впереди... -  и  он удалился в умывальник походкой, исполненной достоинства:
умывальник - это уже ранг повыше, почетнее...
   В  умывальнике он  уютно  устроился на  широком подоконнике,  со вкусом
раскурил заначенный  "бычок"  и  предался  глубокомысленным размышлениям  на
тему: какая  падла скоммуниздила  шланг, каковым было  так  удобно  отмывать
плиточный пол?  И сколько теперь уйдет времени  на  то, чтобы  проделать эту
работу  с помощью  ведра  и  тряпки? О  ждущих чистки двадцати  раковинах  с
кранами он суеверно старался не думать. Сидеть на  подоконнике  было славно,
покойно.  Мягким текучим свинцом наливались  веки,  чугунела голова.  Окурок
выскользнул из ослабевших пальцев и прощально пшикнул  на  мокром полу. Да и
хрен с ним... С бычком этим...
   - Сергей! - кафельные стены  гулко отразили негромкий голос Ауриньша, -
Они не горят...
   -  А? Чего? -  вскинулся Цунь и помотал головой, просыпаясь, - Чего  не
горит?
   - Очки не  горят, - виновато пояснил  Маргус, тиская мокрую тряпку, - У
меня не получается...
   -  "Не  получа-ается"...  -  презрительно   протянул   Цунь,  слезая  с
подоконника, -  У  всех  получается,  только  у  него одного не  получается!
Интеллигент хренов. Пошли, покажу, фиг с тобой. Наберут детей в армию... - с
удовольствием проворчал он, шагая к туалету и скрылся за дверью.
   - С-сука!  -  донесся  вдруг из-за двери  его  сдавленный стон.  Маргус
кинулся следом.
   - Сергей, что случилось?
   - Что случилось?! Ты что, блин - в натуре дурак, или прикидываешься?! -
Серегин взгляд беспомощно метался:
   - по белоснежным, словно только что с завода, фаянсовым изделиям;
   - по  лучившимся хирургической чистотой кафельным  стенам и  плиточному
полу;
   - по вымытым (!) стеклам и свежевыкрашенным (!!) рамам и кабинкам.
   Даже запах теперь здесь витал - отнюдь не сортирный. Такой запах вполне
подошел бы для  новенькой квартирки  сказочных молодоженов. Чистотой  пахло,
свежестью и только что законченным, любовно сделанным ремонтом.
   - И сколько же ты тут  мудохался? -  тоскливо глянул  на  часы  Колдин.
Небось, подъем скоро... Не понял. Даже часа не прошло. Часы встали, что ли?
   - Ты сказал:  чтоб  чисто  было,  и  я сделал, -  осторожно  проговорил
Маргус, - Плохо, да?
   - А краску-то ты  где  откопал, чмо ты  дюралевое? - продолжал горевать
Цунь.
   -  Там,  в  "загашнике".  Под  тряпками нашел. Я  подумал  -  окна тоже
покрасить хорошо, они совсем некрасивые стали, - оправдывался бедный киборг,
- А очки не горят. Я сколько ни пробовал - никак.
   - А как ты пробовал? - начал приходить в себя Колдин, - Покажи!
   - Вот, смотри... - склонился над унитазом Ауриньш, - Как ты сказал...
   Он сыпанул  на  мокрый  фаянс  пригоршню кирпичного  порошка и принялся
стремительно  растирать  его  тряпкой,  свернутой   тугим  жгутом.  Впрочем,
"стремительно" - не то слово. Рука киборга двигалась  с такой скоростью, что
казалась размытой. Запахло горелым.
   - Вот, - остановился  Маргус, - тряпка гореть начинает,  а очки -  нет.
Только в одном месте чуть-чуть опл