системе лифтов опускаюсь  вниз,  в  длинный,  залитый
мертвенным светом коридор. В дверях появляются и исчезают фигуры в белом -
широкий коридор многократно разветвляется. Я  медленно  иду  из  отсека  в
отсек, провожаемый внимательными взглядами дежурных  офицеров  и  мертвыми
глазами плафонов опасности. На одном из поворотов я  сталкиваюсь  носом  к
носу с профессором  Ультом;  он  стремительно  шагает  по  пустому,  почти
квадратному коридору, заложив руки  за  спину  и  наклонив  далеко  вперед
голову; у меня опять такое чувство, что, если  я  к  нему  прикоснусь,  он
исчезнет. У него кривятся серые губы, глаза воспалены, он  еле  сдерживает
себя.
   - Горинг, постойте. - Он притрагивается к борту моего пиджака. - Где вы
опять пропадаете? Я вас не вижу, старина.
   Я молчу, я мог бы спросить профессора о том же.
   - Вы скверно выглядите, Ульт, -  говорю  я,  присматриваясь  и  отмечая
новые изменения в  лице  Ульта:  больше  нависли  на  глаза  брови,  стали
заметнее большие уши.
   - Ерунда! - профессор глядит мимо  меня.  -  Ерунда,  Чарли!  Наука  на
пороге  величайшего  открытия...  Фактически,  Горинг,  мои   исследования
привели к созданию нового сверхтяжелого элемента. Он  бесконечно  устойчив
сам по себе. Я назвал его сверхэлементом "А".
   Я гляжу на него, и  у  меня  противно  сосет  под  ложечкой,  я  всегда
боготворил профессора Ульта, великого физика и безумца. Я завидовал ему, а
сейчас я его ненавижу, от него веет страхом. Я  вспоминаю  все  разговоры,
которые велись на Черном Острове  вокруг  новой  работы  Ульта:  последние
месяцы все на острове подчинено его изысканиям, и говорят, что Ульт создал
принципиально  новое  вещество  совершенно  немыслимой   силы   и   теперь
занимается  разработкой  путей  его  использования.  И  говорят,   уровень
современной техники не позволяет использовать это вещество в  промышленных
целях и что одна тонна его в  кубическом  сантиметре  способна  вскипятить
Балтийское море. При этом сотрудники Ульта как-то натянуто улыбались  -  я
боялся этих улыбок. Говорят, двух ближайших  помощников  Ульта  увезли  на
материк со следами тяжелого  психического  расстройства;  перед  этим  они
имели  с  Ультом  долгий  разговор  и  настаивали  на   уничтожении   всей
документации по своему открытию. Поговаривают и о бомбе  из  сверхэлемента
"А", способной испепелить материк, равный Африке.
   Ульт долго глядит на меня, опускает набрякшие веки.
   - Я знаю, о чем вы думаете, Чарли, - говорит он просто.  -  Не  верьте,
никакой бомбы не будет. Сверхэлемент есть, его уже около  четырех  тонн  в
моей лаборатории, но я не такой дурак. - Он  усмехается.  -  Все  расчеты,
все, что  касается  синтеза  сверхэлемента,  здесь,  в  моей  голове.  Это
надежный сейф. - Он притрагивается к своему лбу.  -  Иначе  они  бы  давно
вышвырнули меня с острова. А  здесь  есть  все,  что  мне  необходимо  для
окончания работы. Пока  я  не  открою  безопасных  способов  использования
сверхэлемента, правительство не получит документации. Сейчас я  в  тупике,
но я найду... Что вы, Чарли?
   Я с трудом перевожу дыхание; я же не могу сказать Ульту, что увидел над
ним громадную тень _хозяина_. Ульт все равно бы не поверил.
   - Знаете, Чарли...
   - Да?
   - Всем нам нужен отдых. Я думаю сделать перерыв, пожить с месяц у  сына
на вилле. Берите отпуск и приезжайте.
   - Вряд ли меня отпустят сейчас, Джефф.
   - Пустяки, я скажу Крэсби.


   Дальше, дальше... А, черт,  откуда-то  из-под  черепа  тонкой  струйкой
выбивается боль; я держусь за голову и мычу; это от жары, зря я,  конечно,
согласился и приехал сюда. Покачиваясь, я ухожу под навес, надо  крикнуть,
чтобы принесли воды, и не хочется раскрывать рта. Это  ведь  не  отдых,  а
какой-то полутон, и втайне все встревожены состоянием старого  профессора:
здесь ничего не знают о Черном Острове, и поэтому можно предполагать,  что
на свете есть счастливые люди. Да,  я  чувствую  какую-то  зависимость  от
Ульта и все время думаю о нем; мне это неприятно,  но  я  ничего  не  могу
поделать с собою, иногда мне даже кажется, что нет на свете  ни  меня,  ни
Ульта, а есть из нас двоих что-то одно, единое. Я  все  знаю:  когда  Ульт
встает (а встает он всегда вместе с солнцем), как он до завтрака бродит по
берегу, молчаливый, прямой, похожий на штангу циркуля.  Между  прочим,  он
поразительно неуместен под ослепительным солнцем тропиков. Все равно здесь
он инородное тело, и кто  видит  его  в  утренние  часы,  безошибочно  это
чувствует. И потом к нему всегда приковано внимание  полудюжины  скучающих
для вида молодых людей, они появились здесь вместе с Ультом.  Я  люблю  за
всем этим наблюдать; когда  солнце  поднимается  выше  и  маленькую  Кэтти
выводят на террасу, сразу появляется и профессор Ульт. Он  по-прежнему  не
обращает внимания на старших внуков, зато возле Кэтти он может  высиживать
часами. То  ли  он  отдыхает,  глядя  на  чистое  личико  ребенка,  то  ли
продолжает раздумывать над своим открытием. В такие часы я избегаю старого
Ульта, но вот сегодня оказываюсь с ним вместе.  Утро  душное  и  жаркое  -
приближается пора тропических дождей, я обливаюсь потом и завидую Ульту; я
знаю, что он никогда не потеет. Если не считать крошки Кэтти и ее  няньки,
все остальные ушли к заливу купаться.  Я  дремлю,  наслаждаясь  тишиной  и
покоем; девочка возится в своей изящной клетке из бамбука, она то  встает,
то садится. Я вскидываю голову, когда раздается голос профессора, он зовет
меня, и я подхожу. Опершись о  набалдашник  трости,  Ульт  глядит  в  одну
точку; я  вижу  его  седые,  выгоревшие  брови,  запавшие  щеки,  выпуклый
бугристый лоб мыслителя, положенные одна на другую руки. Много лет я  знаю
эти руки - сильные, рыжие руки в шрамах и ожогах. Он поднимает глаза, и  я
вижу перед собой просто очень старого человека.
   - Чарли, - говорит он, беспомощно мигая безволосыми птичьими веками.  -
Чарли... Почему она ни разу не улыбнулась мне? Она боится  меня,  старика.
Вот итог, к которому человек приходит.
   Я гляжу на ребенка в легком кружевном  платьице,  со  смуглыми  нежными
щечками и растопыренными розовыми пальчиками, затем на старого профессора.
   - Простите, как прикажете расценивать  ваше  новое  открытие,  Ульт?  -
спрашиваю я.
   - Не шутите, Чарли, это очень горько.
   - Ну что вы, Джефф, что за чепуха, в самом деле!
   - Нет, нет, Чарли, это нехорошо. Она меня боится, дети чувствуют  чужую
судьбу. Вот давайте подойдем посмотрим.
   Признаться, я  не  сразу  решаюсь,  в  моем  и  без  того  расстроенном
воображении всплескивается темная  волна  неуверенности,  страха,  и  я  с
трудом заставляю себя шагнуть ближе к ребенку; я чувствую затылком горячее
дыхание старого Ульта.
   - Смотрите, Чарли.
   Полураскрыв губки, девочка улыбается,  и  в  ее  синих  глазах  прыгает
солнце. Она тянется ко мне ручонками и улыбается, и  я  потрясение  думаю,
что она, вероятно, так же улыбается цветам, птицам, облакам, деревьям. И я
для нее просто часть этой жизни, часть утра,  часть  добра.  А  я  никогда
никому не казался добрым, и никто мне сроду так не улыбался.
   Я боюсь шевельнуться, в темноте сознания ворочается, всплывает  прошлое
- реакторы, аппараты, чертежи. Последняя работа по созданию машины  холода
для профессора Ульта - для его последних опытов.  Понадобилось  чудовищное
давление в сотни тысяч атмосфер. Он получил и  это,  в  его  открытии  оно
сыграло не последнюю роль. Да, я причастен  к  новому  открытию  Ульта,  я
твердо это знаю. До поры до времени я был доволен, даже гордился  собой  -
как же, генеральный конструктор Черного Острова! А теперь вот  перед  этой
детской улыбкой все во мне окончательно мешается:  я  никогда  не  понимал
детей, мне всегда становится неловко с ними.
   И все-таки неужели я когда-нибудь так улыбался? И Ульт?
   Я не могу тронуться с места, и лишь резкий  голос  профессора  приводит
меня в себя.
   Черт бы его побрал! Зачем ему вздумалось экспериментировать с ребенком?
Мало ему его уранов?
   - Отойдите теперь, Чарли, в сторону... вы увидите...
   - Да бросьте, Джефф.
   Ульт отодвигает меня. Твердо стукнув тростью, он встает на  мое  место.
Вытянув шею, я вижу,  как  гаснет  улыбка  ребенка,  как  останавливаются,
испуганно округлившись, глаза. Девочка смотрит на профессора  в  упор,  не
мигая, смотрит так, как могут смотреть одни дети,  и  в  этот  момент  она
похожа на маленькую старушку. И я начинаю отодвигаться  от  Ульта  шаг  за
шагом, потому что мне делается немного не по себе. Я вижу его  жизнь,  всю
от начала до конца, и на эту его жизнь как бы проецируется моя, бесплодная
и жалкая, вложенная в железо машин, в кальку чертежей, в расчеты проектов,
лишенная добра, и смысла, и самой простой детской улыбки.
   Я не выдерживаю, отворачиваюсь, сбегаю с террасы и бросаюсь  в  чистую,
промытую зелень сада.
   - Горинг! Подождите! Что с вами?


   На следующее утро начинается шторм, сдержанный, настойчивый гул  дрожит
в жарком плотном воздухе. Все уходят с террасы, кроме нас. У профессора на
переносице  мелко  стекленеет  испарина.  Он  выпивает  кофе,   отодвигает
фарфоровую,  насквозь  просвечивающую  чашку  и  шире  распахивает   белую
фланелевую куртку.
   - Сегодня всю ночь меня мучили кошмары, Чарли, - говорит он неожиданно.
- Какое-то дурное предчувствие, тревожит сверхэлемент.  Он  в  специальном
сейфе.
   - Ключи можно подобрать, Джефф.
   - Зачем?
   - Зачем? Чем больше  дряхлеет  человечество,  тем  нужнее  ему  сильные
ощущения. Вы не замечаете такого парадокса?
   - Не шутите, Горинг, вы сами не знаете,  что  говорите.  Вы  не  можете
представить себе... это дьявольская сила.
   Он выговаривает это с  трудом,  у  него  страдающие  старческие  глаза,
зрачки бесцветные, тусклые, белки в густой сетке красноватых  жил.  Больно
глядеть в эти глаза, но я  не  могу  удержаться.  Не  желая  того,  я  мщу
профессору за его головокружительную научную карьеру, за  его  слепоту.  Я
говорю, что мы в неумолимых тисках, что Черный  Остров  проклят  людьми  и
богом, что мы слуги дьявола. Ульт пытается меня остановить, и  я  срываюсь
окончательно.
   - Нет, профессор, подождите, я не все сказал. Я хочу открыть вам глаза,
пока не поздно. Вы не можете не  знать,  что  на  острове  есть  подземная
гавань, куда не допускается ни один рядовой сотрудник. А вы...
   - Знаю, Чарли, но...
   - Туда заходят подводные лодки...
   - Но, Чарли...
   - Чтобы заправиться атомным горючим и увезти  на  полигоны  новые  виды
бомб. Молчите? Дети, дети! "Вам не  улыбается  Кэтти?  Вас  это  удивляет,
профессор Ульт? Ха-ха-ха!
   Я хохочу так, что у меня сотрясаются внутренности, и старый Ульт глядит
на меня с ужасом. Его взгляд для меня наслаждение. Ага, профессор! Ага!
   - Крошка Кэтти! Неужели вы думаете, что рядом  с  вашим  святилищем  не
идет  подготовка  к   широкому   производству   этого   вашего   дурацкого
сверхэлемента? Славный подарок детям,  профессор,  ах  какой  славный.  Не
прикрывайтесь наукой, нет, нет, у людоедов раньше тоже были свои принципы.
Несомненно.
   Я обрываю фразу и едва успеваю отодвинуться от стола вместе с  креслом.
Ульт вырастает надо мной, высокий, исступленный. Он взмахивает  тростью  -
она брызгает кусками от удара по столу. В следующую минуту  он  сбегает  с
террасы, нелепо размахивая длинными руками. Ветер  остервенело  мотает  из
стороны в сторону верхушки пальм,  угрюмо  ревет  океан.  Душно  и  жарко.
Надоедливые крики попугаев звучат тревожнее, чем  всегда.  Мне  нестерпимо
хочется выбежать куда-нибудь в чащу, зарыться в землю с головой.
   Я прихожу в себя уже на полу. Вокруг меня бестолково суетятся, и кто-то
льет мне теплую воду на грудь и на голову.
   - Пустите, - прошу я. - Дайте встать, я здоров,  я  совершенно  здоров.
Проклятое солнце, у меня черно в голове.


   Несколько дней бушует океан, ломаются пальмы, тревожно кричат  попугаи.
Профессор Ульт не выходит к столу. Я вижу его лишь у залива. Он кивает мне
и молча проходит мимо с напряженно сдвинутыми бровями. Собаки, изнывая  от
жары, яростно воюют со змеями. Как-то, забравшись в  прибрежные  скалы,  я
наблюдаю  одну  из  таких  схваток.  Подобрав  язык,  собака  продвигается
медленно,  ползет,  словно  по  натянутой  струне.  Я   любуюсь   красивым
гладкошерстным псом и упускаю момент схватки. Все происходит  молниеносно.
Прыжок, резкое движение головой и передними  лапами  -  оторванная  голова
змеи падает в камни. Тяжело дыша, собака  отскакивает,  стоит,  вздрагивая
всем телом, трется носом о землю,  сосредоточенно  глядя  на  извивающееся
змеиное тело, и  даже  на  расстоянии  я  чувствую,  сколько  ненависти  в
собачьем взгляде.
   Я задумываюсь. Продолжает волновать открытие Ульта. Неужели он в  самом
деле  перешагнул  через  актиноиды  и  даже  черт  знает  через  что  еще?
Невероятно, однако  этот  факт  существует.  Пора  бы  мне  уже  перестать
сомневаться в дурацких возможностях науки.
   Выбравшись на берег, я иду вдоль самой  кромки  прибоя.  Океан  еще  не
успевает успокоиться, но здесь тихо. Выброшенные на песок водянистые  тела
медуз бледнеют и тают  на  глазах,  остро  и  горьковато  пахнет  солью  и
сыростью, залив безлюден, и только  голые  дети  местных  туземцев  что-то
выбирают из влажных водорослей. Я думаю о предстоящем  отъезде  на  Черный
Остров и останавливаюсь.  Наш  век,  безумная  скорость,  даже  на  минуту
задержаться нельзя - голодные не  замечают  красоты.  Рембрандт,  Сессю...
Где-то я слышал их имена. Литература? Ха! Живопись?  Устарело!  Бег,  бег!
Вперед! От расщепления атомных ядер  до  их  синтеза,  до  сверхэлементов,
до... Интересно бы погладить коралловую змею.
   Я приподнимаю шляпу - голова совершенно мокрая. Бедный, неразумный  наш
мир. Что-то ожидает тебя за первым поворотом истории?
   Я спотыкаюсь и едва успеваю ухватиться за  нагретый  солнцем  камень  -
рука дрожит, я не могу с ней справиться.  Я  недоуменно  оглядываюсь  -  в
сухом мареве дрожат красноватые скалы, дробится полоса прибоя, ломит возле
ушей и в затылке. Я с усилием поднимаю голову. Расплавленным шаром висит в
зените солнце. Я не могу сомкнуть век, я чувствую, как  выгорают,  дымятся
мои глаза. Черная тень _хозяина_, распластываясь, закрывает солнце -  боже
мой, боже! Я хватаю и сжимаю свою голову изо всех сил, совершенно  слепой,
- значит, Ульт прав, говоря, что я болен. Но уже кто-то другой  думает  за
меня, он видит меня со стороны, и я неотделим от него. "Чарли, -  слышится
мне. - Что тебе надо в этом проклятом мире?"
   - А-а...
   Медленно возвращается свет, медленно выпрямляется полоса прибоя,  скалы
успокаиваются - я стою на ногах, держась руками за гудящую голову, глубоко
увязая ногами в песке. Ко мне бежит старый Ульт, размахивая шляпой.
   - Горинг!
   Я гляжу на него, не понимая, что ему  нужно,  почему  он  так  радостно
возбужден. Я еще не здесь.  Ульт  кажется  мне  ребенком,  большим  старым
ребенком.
   Он добегает до меня, бросает шляпу и хватает меня  за  руки.  Я  близко
вижу его незнакомые, счастливые глаза.
   - Что вы, Джефф?
   - Она мне улыбнулась, Чарли!
   - Кто? - спрашиваю я устало и безразлично.
   - Она! Кэтти!
   Господи! Какой глупец! И  это  один  из  самых  выдающихся  физиков  XX
столетия.
   У меня в груди что-то начинает злобно копошиться,  копошиться,  вот-вот
перехлестнет. Улыбнулась! Чему он радуется? Я снова не могу удержаться  от
дурацкого злого смеха. Ульт, болезненно улыбаясь, пятится.
   - Профессор, улыбнулась? Ах, черт, хорошо! Чем  же  вы  оплатите  такой
вексель? За доверие платят наличными! Они у вас имеются? Сверхэлемент "А"?
Здорово  подойдет  малютке  Кэтти...  Смерть  радиусом  в   триста   миль!
Белокровие, безногие младенцы! Великолепный подарок...
   - Чарли, замолчи-и-те! Ради бога, ради бога...
   У профессора растрепаны белые волосы, зрачки расширены.  Он  вытягивает
вперед длинные руки, словно отталкивает мои слова. Потом поворачивается  и
бежит, неловко закидывая ноги. Таким он и остается у меня в памяти. Больше
я его не вижу. Запоминаются узкая длинная спина, втянутая в плечи  голова,
мой злобный хохот.
   На другое утро я встаю с тупой головной болью: случившееся вспоминается
смутно. Я иду в душ и по пути стучусь к Ульту. В сущности, я виноват в том
же, что и он. Я вхожу - комната пуста. За столом  во  время  завтрака  мне
сообщают, что профессор еще с вечера вызвал  вертолет  и  улетел.  Молодая
миссис Ульт, передавая мне сандвич с ветчиной, сообщает  со  вздохом,  что
профессор вел себя очень странно, но по ее глазам я  вижу,  что  она  рада
неожиданному отъезду свекра. А  еще  через  два  дня  в  газетах  начинают
пестреть заголовки о гигантской катастрофе на Черном Острове: в результате
взрыва чудовищной силы, который был  зарегистрирован  всеми  сейсмическими
станциями  Земли,  остров  перестает   существовать.   Очевидец,   капитан
океанского лайнера "Мерседес", находившегося в это время в трехстах  милях
от Черного Острова, рассказывает о вспыхнувшей, взлетевшей к небу  водяной
стене, о сводящем с ума грохоте, о том, что люди на открытой  палубе  были
ослеплены, искалечены, сброшены  в  океан,  на  который  затем  навалилась
раскаленная мгла. "Мерседес"  уцелел  чудом.  Остаткам  команды  назначены
государственные пенсии.  Правительственные  экспедиции,  отправленные  для
выяснения причин катастрофы,  молчат.  Работают  они  в  двойных  защитных
костюмах, радиоактивность воды выражается в миллионах единиц.
   Об этих подробностях  я  узнаю  через  год,  когда  меня  выпускают  из
сумасшедшего  дома,  -  я  имел  неосторожность   высказать   вслух   свои
предположения о причинах катастрофы. И вдали от Черного  Острова  за  мной
неотступно следит всемогущий _хозяин_. Давно уже, очень давно, я  не  вижу
над собой проклятой тени, но я всегда чувствую его цепкую  руку.  Я  давно
уже не работаю, на свои скромные сбережения я  купил  домик  на  Восточном
побережье, выращиваю бананы и кактусы, живу с полуглухой  родственницей  -
теткой, но молва до сих пор считает меня сумасшедшим, и никто  не  придает
значения моим рассказам о  Черном  Острове,  о  профессоре  Ульте,  о  его
сверхэлементе.
   - Это тот сумасшедший, который называет себя стариком  Чарли  Горингом?
Тот, что рассказывает о маленькой Кэтти и ее улыбке? Ха-ха! И вы поверили?
Этой сказке? Не обращайте внимания, пусть его болтает, у него давно уже не
все дома.


   Я приподнимаю голову; под конец все  проносится  во  мне  скачком,  все
разрывается, и я вспоминаю, что живой Ульт где-то рядом, ведь  это  я  для
него рассказывал, что потом со мной было. Я  вскакиваю,  озираюсь:  так  и
есть, Ульт, опустив голову, сидит почти у самой кромки прибоя.  Почему  он
только нелепо одет в какой-то грязно-белый халат? Чепуха, все чепуха.  Вот
солнце - оно есть, и скалы, и океан. Им можно верить.  Они  не  лгут,  они
просто есть. Они чертовски правильно делают  -  никому  не  мешают,  живут
своей первобытной здоровой жизнью.
   Я оглядываюсь: скоро вечер, в скалах захохочут, застонут обезьяны. Пора
домой.
   - Эй, Джефф, вставайте, - зову я, - нам пора. Сегодня мы  опять  славно
поработали.
   И тут я вспоминаю, что это  случается  уже  не  раз;  и  я  гляжу,  как
медленно Ульт встает и, не оглядываясь на меня, идет  сначала  по  берегу,
затем исчезает в скалах, причем он без всякого усилия  движется  по  самым
отвесным местам и вскоре в последний раз появляется вдали крохотным  белым
пятнышком и меркнет.
   - Ну вот, - огорченно говорю я. - Черт знает какая чепуха!
   Вот так всегда, стоит мне встать, и  все  исчезает,  Ульт  словно  ждет
этого момента. Но я знаю одно: он завтра снова придет сюда, на свое место,
и все будет по-старому.
   Я накидываю полотняную куртку: пора домой. С трудом  передвигаю  старые
больные ноги по знакомой тропинке; тетушка теперь  нажарила  орехов;  иду,
настороженно оглядываюс